ПРОБЛЕМА ГРИГОРИЯ ГРАБОВИЧА: МОМЕНТ ИСТИНЫ

В «Зеркале недели» от 20 сентября с.г. появилась статья «К теории украинского маразма», в которой украинскому литературоведению вынесено тяжкое обвинение. Приговор имеет клиническую форму — «маразм». Конечно же, старческий, запущенный еще с советских времен.

Автор статьи — Александр Бойченко. Не копайтесь в памяти, такого критика или литературоведа вы едва ли найдете. Возможно, вам вспомнится комсомольский писатель с таким именем-фамилией, но его уже давно нет на этом свете. Кажется, мы имеем дело с псевдонимом.

Никогда бы не взялся за эту статью, если бы не почувствовал обиду за науку, которой отдал значительную часть своей жизни и которой сейчас поставлен столь тяжкий диагноз. Но тут случай особый. Досадно, что многие читатели уважаемого издания, не «ориентируясь в проблеме», и в самом деле поверят в тот клинический диагноз, который прежде всего проявляется в том, что кое-кто из украинских ученых не только не оказывает должного почтения гарвардскому профессору Григорию Грабовичу, но даже осмеливается противоречить его вердиктам.

Весь пафос статьи хоть и закамуфлирован в подтекст, все-таки оказывается до неприличия простым и очевидным: Григорий Грабович пришел осчастливить украинскую науку о литературе, он принес с собой в украинское совковое литературоведение высокие западные исследовательские технологии, а вы такие-сякие (цитирую) «Мишаничи, Наенко и Штони», погрязшие в своей совковости, не оказываете ему достойного почтения и даже пытаетесь демонизировать его.

Статья в «Зеркале недели» в очередной раз засвидетельствовала, что в современном украинском литературоведении сложилась коллизия, которую я бы условно назвал «проблемой Грабовича».

Попытаюсь кратко изложить суть сей коллизии. При этом подчеркиваю — это мое видение, которое никому не навязываю.

Я далек от мысли, что в нашей науке о литературе все в порядке. Более того, четко понимаю, что она переживает кризисные времена. Причины кризиса — в отсутствии более-менее надежных методологических основ. После того, как в конце 80-х — в начале 90-х полностью канула в небытие «единственно правильная» марксистско-ленинская методология, наступили времена полной методологической растерянности. Наши взоры обратились к Западу, мы уже готовы были без сопротивления принять все методологические приобретения западной, еще недавно для нас «буржуазной», а следовательно, во многом неправильной науки о литературе. И вот на просторы нашего литературоведения победоносно двинулась эта еще совсем недавно неприемлемая для советского официоза буржуазная наука. И тут многие из нас, особенно представители младшего поколения, явно потеряли достоинство. Внешне это было почти незаметно. Наоборот — выглядело прилично, даже престижно: ведь это так хорошо, когда научный сотрудник стремится быть на уровне самых современных достижений мировой науки... Однако возможен был и другой взгляд — трезвый взгляд со стороны: эти научные сотрудники походили на людей, которые упорно, с каким-то вдохновенным блеском в глазах рылись в кучах секонд-хэндовского тряпья.

Я далек от того, чтобы пренебрежительно отнестись к достижениям зарубежного литературоведения. Там очень много такого, что обязательно должно освоить украинское литературоведение, иначе оно будет выглядеть как маргинальный продукт постсоветской эпохи. Нет, проблема заключается в ином. Чтобы понять ее, необходимо принять к сведению, что у зарубежного и отечественного литературоведения, как бы образно сказал поэт-коммунист Борис Олийнык, разная органика. Западное литературоведение значительно раньше сняло с себя обязанности общественно значимой науки, то есть перестало нести на себе бремя гражданской ответственности за общественно-экономическое, национально-экзистенциальное и нравственное состояние общества. Понятно, что произошло это синхронно с таким же «снятием бремени» в художественной литературе. Одна из особенностей постмодернистской литературы, равно как и постмодернистского литературоведения, — это отсутствие ответственности за общество. А это превращает их способ существования в эдакую игру. В таких условиях — то есть в условиях игры — порождается много подходов к интерпретации литературных явлений. И эти подходы далеко не всегда отягощены ответственностью за научную состоятельность. Главное — чтобы было интересно, оригинально, деструктивно... Несчастны те аспиранты, которым пришлось пробиваться в нашу науку на границе веков! Им так хотелось быть модными, по-современному научными, прогрессивными, и потому они тянули из этой секонд-хэндовской кучи в свои диссертационные тексты все подряд. Даже в глазах мельтешило от зачастую невпопад употребленных модных терминов. Если уж посмотреть на все это очень и очень скептически, то выглядело так, словно туземцы игрались с блестящими консервными банками.

Хорошо известно, что отечественная литература, начиная от «Слова о полку Игореве», обозначена особой ответственностью за судьбу народа. Ввиду известных обстоятельств ей пришлось быть едва ли не единственным оберегом нации. Ситуация, обрисованная Евгением Маланюком — «Як в нації вождя нема, Тоді вожді її — поети», — была актуальна для украинских мастеров слова во все без исключения эпохи. Все это в полной мере касалось и цеха интерпретаторов литературы, им всегда было не до игры. Однако это не значит, что они в недостаточной мере обладали искусством интерпретации. Наоборот, стремление быть понятным, убедительным, доходчиво выразить саму сущность явления выводило их на оптимальные интерпретационные подходы.

Понятно, что советское литературоведение должно было быть выродком. Чего стоит лишь тот факт, что в определенные периоды фактически запрещался эстетический подход к анализу литературы. Однако и эта эпоха не выглядит сплошь пустынной — ведь были же и Александр Билецкий, и Леонид Новиченко, и немало других талантливых ученых.

Органическая особенность отечественного литературоведения, его, так сказать, традиционная черта заключалась в том, что оно было идеологизировано и жило надеждами, обладая некой общественной значимостью.

Приход на наши посттоталитарные просторы постмодернового литературоведения, апостолом и миссионером которого стал Григорий Грабович, был обозначен активными попытками деидеологизации украинской науки о литературе, вытравливании из нее того, что можно было бы назвать «народническим началом». Мне приходилось оппонировать докторскую диссертацию Соломии Павлычко, и я был поражен буквально кипучей и до сих пор непонятной мне ненавистью диссертантки к народничеству как явлению.

Наступление постмодернового литературоведения имело определенное материальное обеспечение в виде большого количества грантов. В унисон с постмодернизмом в литературоведении активизировался и постмодернизм в литературе. И он, ясное дело, тоже идеологически не напрягался. Сейчас не место говорить об этом направлении в нашей литературе. Хорошо, что оно все-таки есть, — ведь сколько же нам быть «неполной» литературой! А сейчас — все как у людей. У нас есть свои постмодернисты. Они тусуются между собой, пишут друг для дружки, читают друг дружку, рецензируют друг дружку. Живут в своей замкнутой среде, и им в ней, видимо, хорошо. Впрочем, иногда выходят на люди.

«…Нередко впадаю в отчаяние, — признается в одном из последних интервью Иван Дзюба. — Его вызывает не столько политическое и социально-экономическое положение Украины (хотя и здесь достаточно оснований и для горечи, и для стыда, но все-таки ситуация понемногу как будто улучшается), сколько национально-культурная перспектива (скорее бесперспективность). Конечно же, Украина как государство состоялась, но каким будет это государство?.. Если не будут остановлены нынешние мощные процессы деукраинизации, продолжающиеся на почве фундаментального наследия царизма и сталинизма, не исключено, что в будущем Украина останется без украинцев. То есть будут люди, которые будут называть себя украинцами и будут иметь украинские фамилии (от младодеркачей до лжесимоненко), но не будет украинского языка и культуры как актуальной реальности, как лица общества. И в Европу «войдем» как духовные иждивенцы. Или как исполинская новейшая Кубань — с остатками украинского акцента, с этнографическими ансамблями, а еще, возможно, с несколькими элитарными поэтами и прозаиками, которых некому будет читать (уже и сейчас почти некому)». («Зеркало недели». 4 октября 2003 г.)

Изображенная Иваном Михайловичем картина, на мой взгляд, несколько оптимистична, ведь мы еще не в состоянии представить, какие страшные мутационные процессы будет переживать народ, потерявший себя, свою культуру. Мир еще не знает примеров такого масштаба. Теряя таким образом себя, свою культуру, народ становится резервуаром, куда сквозь открытые шлюзы хлынут отходы соседних квазикультур. Кстати, этот процесс «заполнения резервуара» квазикультурными отходами уже начался. Он активно идет через контролируемые финансово-олигархическими кланами СМИ.

Будущее Украины, изображенное Иваном Дзюбой, вполне возможно тогда, когда в национальном организме перестанет пульсировать национальная идея. Сейчас она пульсирует едва ощутимо.

В таких условиях деидеологизировать литературу и литературоведение, которые по древней отечественной традиции являются главными генераторами национальной идеи, — это, согласитесь, от лукавого. Выглядит как коварный и циничный стратегический замысел.

Григорий Грабович в начале
90-х годов заявил о себе монографией «Поет як міфотворець. Семантика символів у творчості Тараса Шевченка». Это было время, когда наше литературоведение начало осмысливать методологические концепты, только начавшие поступать с Запада. В ситуации, когда одна эпоха заканчивалась, а другая начиналась, украинское литературоведение чувствовало себя растерянно. Одни молчали, другие — протестовали, преимущественно устно. Над книжкой Грабовича о Шевченко постоянно стоял едва слышный протестный шум.

Весь подтекстовый пафос книжки Грабовича заключался в том, чтобы нивелировать Шевченко как поэта национальной идеи, сделать его эдаким «мифотворцем», человеком раздвоенным, с некими комплексами и т.п. И все это самим Грабовичем и его окружением подавалось как последнее слово литературоведческой науки, основанное на новейшей методологической базе. Не буду сейчас касаться других выступлений гарвардского профессора, в которых, скажем, подвергается сомнению аутентичность «Слова о полку Игореве» и «Велесовой книги». Обо всем этом — в другой раз. Скажу только, что «мифы», порожденные «высокой» наукой Грабовича и его последователей, очень быстро подхватывались и по-своему, уже на низком, желтобульварном уровне (см. О.Бузина и К°) внедрялись в читательские, преимущественно денационализированные массы. Этот тандем работал весьма синхронно.

Об украинском литературоведении в самом деле можно было бы думать как о маразматическом, если бы оно не начало постепенно приходить в себя. И Дончик, и Мишанич, и Наенко, и Штонь, упоминаемые в статье, подписанной неким Александром Бойченко, это именно те ученые, которые — каждый по-своему — начали активно и достаточно твердо и аргументированно спорить с посланцем из Гарварда.

И вот наконец-то наступил момент истины. Его внес до сих мало известный ввиду своей молодости доцент из Дрогобычского педуниверситета Петр Иванишин книжкой «Вульгарний «неоміфологізм»: від інтерпретації до фальсифікації Т.Шевченка» (2001 г.). Книга эта, в принципе, не только стала моментом истины в «проблеме Грабовича», но и весьма убедительно продемонстрировала эффективность национально заангажированного литературоведческого подхода, который молодой ученый именовал национально-экзистенциальным.

О том, что Грабович весьма коварно фальсифицировал Шевченко, проявляя при этом, по словам Иванишина, «болезненную антинациональную тенденцию», догадывались многие. Однако никто не решился подвергнуть эту откровенную фальсификацию основательному анализу — тут, думается, срабатывал посттоталитарный синдром, одним из проявлений которого является несколько скрытый, но все же действующий комплекс неполноценности. Он и порождал неуверенность — «может, так и надо». Петр Иванишин, лишенный этого комплекса, проявил не только научную смелость, но и замечательную научную подготовку, опирающуюся на отечественные традиции с одновременной обсервацией достижений мировой литературоведческой науки. Образно говоря, на защиту Шевченко он пришел хорошо вооруженным — видимо, знал, что проигрывать не имеет права. Тут не место вдаваться в детали его полемики с Грабовичем и Оксаной Забужко («Шевченків міф України. Спроба філософського аналізу». — К., 1997), скажу только, что он более чем убедительно раскрыл сущность фальсификации Шевченко с позиций «неомифологизма». И это не только мое мнение — так думают все, кто непредвзято прочел книгу молодого литературоведа.

Прошло уже почти два года, как Грабовичу брошен вызов. Известный своей амбициозностью гарвардский профессор молчит. Однако его «постмодернистское» окружение не молчит — нет, не полемизирует аргументированно с молодым ученым, который сумел убедительно показать, «кто есть кто» и в чем подтекстовая сущность новейших фальсификаций Шевченко, а просто ругается, пытается где только можно унизительно отзываться о нем. Это известный способ самообороны. Вот и Александр Бойченко высказался о выступлении Иванишина как о «разбрызгивании национально-экзистенциальной слюны». А Иван Андрусяк защищает своего развенчанного кумира следующим образом: «Все-таки этому Иванишину нужно еще, как говорят на Гуцульщине, «не одну кулешу з’їсти», чтобы на уровне полемизировать с таким интеллектуалистом, как Грабович...» («Книжковий клуб плюс», №7—8, 2003). Тут желаемое выдается за действительное. А впрочем, и Ивану Андрусяку, и Александру Бойченко, и еще многим участникам постмодернистских тусовок следовало бы задуматься над смыслом своего житья-бытья, исходя из таких альтернатив, изображенных Петром Иванишиным в одной из своих блестящих статей: «Можно на миг вспыхнуть одним из тысяч псевдопоэтических безликих светляков-постмодернистов западного толка (враждебных всем и вся, даже самому искусству) и мгновенно исчезнуть для истории родной, а значит и мировой культуры (как большинство советских соцреалистов). Либо стать художником и «хранителем» (М.Хайдеггер) — апологетом слова Шевченко — художественным фактором-указателем на непростом пути рекреации (возрождения): от колонизированной толпы — до независимой нации, развитой политически, экономически и, прежде всего, духовно-эстетически».