Последняя жертва. «Первая украинская советская актриса» Наталья Ужвий — сценарий спрятанной судьбы

Время, естественно, властно. И оно — это же время — как всегда, ничему не учит. Час от часу вздрагиваешь, когда в новостях сообщают о буйных головах, которые уже решили добраться до запущенных библиотек. Чтобы произвести там «партийные чистки»? Чтобы ненужное — выбросить, а устарелое — сжечь? И поделить истлевшее прошлое — на «хорошее» и «плохое»? На «свое» и «чужое»? Им, разумеется, уж более нечем заняться в сбесившейся от китча культуре? И больше не на чем пиариться накануне призрака выборов? Так и до кладбищ доберутся. До скульптурных изваяний на Байковом — с изображением тех «героев вчерашних дней», кого можно без печали пометить краской — того черной, того белой. И по новой навесить безмолвным свидетелям и участникам растаявшей эпохи очередные ярлыки — «нужный», «бесполезный». Должно быть, не осознают, что все они — и «чужие», и «свои» — все-таки «наши». Обманывавшие и обманутые, служившие и прислуживавшие, творившие и разрушавшие, страдавшие и восхищавшие… «Наши». В этой теме уж и не знаю, какими тропами и с какими мерками подойдут к сложнейшей фигуре отечественной культуры ХХ века. К женщине, которая полвека не слыла, а была «первой украинской советской актрисой».

И этот подробный рассказ — именно о ней. О выдающейся актрисе ХХ века Наталье Ужвий. И не только информповода ради (хотя на днях исполняется 110 лет со дня ее рождения). Те читатели, кому 50—60 и особенно 70, осознают своеобразие этой фигуры для культурного контекста Украины в труднейший для нее период. А те политинфицированные «форумчане», которым слегка за 20, пусть даже зрение не напрягают: этот «сценарий» в нескольких сериях — все-таки не для вас, мои юные друзья.

СЕРИЯ ПЕРВАЯ

Представим театральный зал. Он украшен флагами, цветами. Переполнен восхищенными лицами. Зрители радуются, ждут. Трио бандуристок исполняет «Про нашу Наталю Ужвій…» Вазы и ковры — с Ее силуэтами.

Скользит камера — на календаре 29 октября 1973 года. На трибуне — Владимир Щербицкий, член политбюро ЦК КПСС, член президиума Верховного Совета СССР, первый секретарь ЦК Компартии Украины. Во весь задник сцены — Ее портрет, звездная улыбка. И ее же какой-то тяжелый взгляд… Который несколько диссонирует с торжественной речью партийного босса (далее — дословно — фрагмент его выступления):

— Нам особливо приємно сьогодні відзначити, що в славній шерензі Героїв Соціалістичної Праці почесне місце займають наші митці, серед них — перша українська радянська актриса Наталія Михайлівна Ужвій…

Голос за кадром. По сути, это ее прижизненная канонизация. Партия сказала — «первая» — и возражений быть не должно.

Правда — это снова закадровый текст, — Ужвий вовсе не по партийной «разнарядке», а по сути своей природной была «главной украинской актрисой» своего времени. Работала на результат не только идеологическая машина, но и ее актерское обаяние, природный талант. И слава актрисы по тем временам была неоспорима. Оглушительна.

На «экране» — ее портреты, ордена, «встречи с трудящимися». Кадры из фильмов, которые в те годы пересмотрели все пролетарии и интеллигенты («Выборгская сторона», «Радуга», «Тарас Шевченко»).

Голос. 30-е, 40-е, 50-е культивируют ее миф. И не афишируют ее скрытые драмы. В глазах зрителя она, должно быть, стала идеальным созданием, украинской Золушкой, которая из глуши, из польских рабочих окраин усталыми ножками добрела до заветного звездного трона. Добралась до самой вершины. Еще один слайд — она во время очередного партийного съезда. И тут же — профили Курбаса, Крушельницкого, Юры, лучших режиссеров Украины, в те годы почитавших за счастье занять ее в постановках.

Далее словно саундтрек прошлого — ее поэтические интонации из нарезки спектаклей («Украденное счастье», где играет Анну, или «Калиновий гай», где она — Наталка Ковшик). Эти неповторимые и слегка мелодраматичные тембральные регистры, будто бы добавляют «живинку» в драматургические тексты. И зажигают в некоторых пьесах если не чувственный «пожар», то хотя бы искру жизни. Ведь играть приходилось не только Шекспира или Франко, но и сиюминутную публицистику, сочинения Ивана Микитенко, других сталинских драмоделов.

Далее — вдруг — облик Пара­джанова. Именно этой актрисой он был искренне увлечен. Назадолго до «Теней забытых предков» режиссер занял Ужвий в своем, увы, неудачном фильме «Украинская рапсодия» (1961-й). А спустя семь лет — в 1968-м — Параджанов создал о ней и биографическую ленту. Глупо загадывать, но, должно быть, останься Параджанов на свободе, а не в тюрьме, может, нашел бы для «поздней Ужвий» особый — так свойственный ей — поэтический материал. И раскрыл бы ее по-новому — именно в период «заката солнца».

Документальная хроника «поздней Ужвий». Когда поникли ее плечики, когда походка стала медлительной, когда даже миленький паричок не может скрыть возраст... Когда в глазах уже не осталось искр восторга, а исходит из этих глазниц лишь излучение какой-то неизжитой боли. Того, о чем не дано знать ни партии, ни правительству — никому.

Они — как пара старых, усталых голубков, постоянно воркующих — и в жизни, и на сцене.
И пьесы для себя выбирают по принципу сентиментальной парности. Фрагменты спектаклей — на нашем «экране».

1970-й, «Поступися місцем». Киносценарий американки Вины Дельмар, адаптированный для театра. В Москве — в театре Моссовета — эту историю с ошеломляющим успехом играют Фаина Раневская и Ростислав Плятт (в сценической версии Анатолия Эфроса «Дальше — тишина»). Драма пожилых супругов, которых разъединяют неблагодарные дети, разбивает сердца зрителям.

Как бы авторский текст... Раневская играла в Люси Купер — старой американке — крушение жизни и безоглядное отчаяние. Она переворачивала души людей, которые рыдали на этом спектакле белугами. В Киеве у Ужвий был свой подход к тому же образу (еще один эпизод из спектакля). Она лиричней, мелодраматичней. (На экране последняя сцена — прощание стариков перед вечной разлукой и ее реплика: «Ты не забыл свой шарф?..»)

В 1982-м засняли еще один спектакль франковцев с участием Ужвий—Пономаренко. «Ретро» по пьесе Александра Галина.

Кадры... На сцене — трио великих украинских актрис — Ужвий, Куманченко, Копержинская. Все это собрание «трех сестер» (по несчастьям) ищет последний обманчивый шанс, набиваясь в невесты к «бывалому» жениху (Е.Пономаренко).

Сцена «оглядин»… И героиня Ужвий — Роза Александровна — экзальтированная балерина, как бабочка на огонь летит навстречу своим мечтам-фантазиям.

Авторский текст... Именно в этот период заметно, как тяжело ей дается и роль, и партнерство. И как, превозмогая физические недуги, она пытается пересилить свои же мелодраматические «автоштампы». То, что в последнее время многих раздражало. А рядом — сильнейшие конкурентки: Куманченко и Копержинская, которые непроизвольно оттеняют ее своими мощнейшими личностями, несокрушимой органикой, беспристрастной эмоциональной подлинностью.

Усталый обреченный взгляд Ужвий — балерины Розы Александровны...

После премьеры «Ретро» (уже на сцене театра) она, обескровленная, заходит в дом, сползает в кресло. Еле слышно: «Вы думаете они — зрители — пришли на мой спектакль, на мою новую роль? Они пришли убедиться, что я еще способна передвигать ноги по этой сцене…»

Текст за кадром. Сергей Данченко в 80-е собирается ставить «на Ужвий» «Визит старой дамы» Ф.Дюрренматта — не получается.

Лесь Танюк предлагает ей сыграть «Мамуре» Ж.Сармана (после успеха этой пьесы в Малом театре с Еленой Гоголевой) — только у Ужвий уже нет физических сил на этот подвиг.

Из письма Танюка: «Будьте здорові, Наталіє Михайлівно та Євгене Порфировичу. Сподіваюсь, що Ви обидвоє здорові. А як ні, то будьте здорові нашими молитвами. Я таки сподіваюсь, що Ваше побажання доброї мені роботи у Києві здійсниться, і тоді у нас буде нагода поговорити про силу цікавих речей…»

И снова этот ее тяжелый взгляд — на разных фотографиях последних лет.

И опять навязчивый автор­ский текст в нашем «сценарии»…

Свойство трезвой самооценки ей присуще всегда. И в 30-е, когда, видимо, осознавала «диагноз» времени, но была этому времени беззаветно предана. И в 60-е, когда при Хрущеве стремительно менялись лозунги. И ее, казалось бы, икону национального театра попытались выбросить из коллектива. Между прочим, по сей день не могу осмыслить тот удивительный факт. Тогда еще при полном обмундировании властвует ее соратник Корнейчук. Она сама в эти же годы активно играет чепуху-заказуху в идеологически отфильтрованных пьесах А.Левады, Н.Руденко, А.Шияна и, само собою разумеется, Александра Евдокимовича.
…И вдруг — в угоду Хрущеву (очевидно?) начинается кампания по «обновлению» творческих организмов.

В газете «Советская культура» — на «экране» страницы из этого идеологического рупора — бойкая статья Бабийчука с сакральным названием «Любовь народа обязывает». И функционер со всей словоблудной прямотой сообщает: «Театральный организм требует непрерывного прилива свежих молодых дарований… Пожалуй, наиболее полно эта проблема проявилась в практике театра имени Ивана Франко…» В кадре — та же газета.

И снова голос. Так как уже развенчан культ Сталина, взялись, не думая, за другие «культы». И в 63-м из франковской труппы давлением «сверху» выдворяют знаменитых Нятко, Осмяловскую. И — чудо из чудес — саму Ужвий.

Все просто: заявление об уходе по собственному желанию. Ей 61. Возраст почтенный. Но для такой актрисы не критический. Ее автограф... Несокрушимая прима пишет заявление — каллиграфическим почерком (у нее всегда был прекрасный почерк).

А через несколько дней уже поздравляет «свой» театр с открытием сезона. И желает им «выдающихся успехов».

И снова авторский текст... Это был просчитанный жест актрисы-королевы. Она наблюдает за происходящим как бы с высоты. Не унижается до «стука» в кабинеты. И в этой ее манере ощутима «физика» так и не сыгранной роли — Елизаветы Английской (из шиллеровской трагедии «Мария Стюарт»): хладнокровие и выдержка, самооценка и чувство интриги. И... внутренний «комплекс». После этого заявления она попросту стыдится выходить на улицу. Словно боится открыть дверь и предстать перед прохожими — униженной, изгнанной. Крупным планом — те же глаза...

«Реабилитация» Ужвий следует незамедлительно. В том же 63-м ее восстанавливают в театре. Признают партийную ошибку. Эмоционально каются. И оставшиеся четверть века боятся тронуть пальцем. К театральным «иконам» вообще лучше не прикасаться. На них желательно смотреть — лишь издали.

СЕРИЯ ВТОРАЯ

А наш «сценарий» все разрастается. И камера уже изучает очередной дивный документ эпохи. Это «Анкета», которую заполняла актриса тем же красивым почерком 27 мая 1952 года для отдела кадров театра — за год до смерти Сталина.

Снова мой назойливый голос... Это особый текст. Может, одно из любопытнейших свидетельств безумия эпохи. Камера «вырывает» отдельные строчки...

Вопрос: «Принадлежали ли Вы или Ваши ближайшие родственники к антипартийным группировкам, были ли колебания в проведении линии ВКП(б), участвовали ли в оппозициях, когда, где и в каких». Ее ответ: «К антипартийным группировкам не принадлежала. Колебаний в проведении линии ВКП(б) не было. В оппозициях не участвовала».

Вопрос: «Участвовали ли в революционном движении и подвергались ли репрессиям за революционную деятельность до Октябрьской революции (за что, когда, каким)». Ответ: «Не участвовала. Не подвергалась».

Вопрос: Если Вы или Ваши ближайшие родственники были под судом или следствием, то когда, где, кем и за что были осуждены, на какой срок и где отбывали наказание». Ответ: «Я под судом и следствием не была. В 1937 году были арестованы мои два брата Евгений и Назарий органами НКВД. За что, на какой срок и где они отбывали наказание — не знаю».

Фото — братья, сестры, родители. Их старая хатка в Любомле.

Ее родители — Михаил Максимович Ужвий (род. в 1870-м) и Елена Павловна Космина (род. в 1871-м) — из Волынской губернии. Хлеборобы, хлебопашцы. Щирые украинцы. Семья многодетная, Наталья — самая старшая, родилась в 1898-м.
А за нею следуют…

Брат Евгений (1900-й): работавший впоследствии в предместье Варшавы; обучавшийся в духовной семинарии; затем ушедший на партийную работу и от партии же в кровавом 1937-м получивший пулю.

Брат Николай (1906-й): пролетарий; слушатель мужской гимназии в Золотоноше; инженер-экономист в Москве, Алма-Ате и во Львове (после войны переехал в Варшаву — и едва ли не чудом спасся от сталинских когтей).

Брат Назарий (1908-й): еще один пролетарий; впоследствии учился в Одесском строительном институте; работал инженером, покуда не арестовали в 1937-м —сведения о нем растаяли как дым.

Брат Афанасий (1910-й): «безработный», как она о нем пишет; фронтовик в военные годы; а после Второй мировой — мирный железнодорожник, так ничем особо и не прославившийся.

Сестра Оксана (1902-й): родилась в рабочем поселке Брудно; затем вышла замуж; после войны обосновавшаяся во Львове; ее сын — Ростислав Братунь, известный украинский поэт и общественный деятель, знаковая фигура украинской культуры.

И, наконец, сестра Татьяна (1911-й).

Голос… Большая семья Ужвий ввиду исторических обстоятельств унесена «ветрами» в разные уголки Украины и Польши. В 1915-м — а это Первая мировая — они в городке Клевань (под Ровно). Но на месте не сидится, собираются в дорогу. «Куда ехать?» — «А давайте, тату, в Золотоношу!»

За десять лет до этого оставили родной Любомль. И отправились в Польшу — под Варшаву, в рабочее селение под «метафоричным» названием Брудно. Там обитал мамин брат, который работал на железной дороге. Туда же устроил и Михаила Максимовича Ужвия.

Будущей актрисе совсем мало лет. Но ее отдают в железнодорожное училище — куска хлеба ради. Там пробыла два года, затем — городское училище в Праге (пригород Варшавы). Ходит пешком и босиком на учебу, по пути завороженно заглядывает в костел, слушает орган. Мелодии органа за кадром. Постоянно глазеет в витрины редких дорогих магазинов. Детство голодное... А родители снова «седлают коней» — на Ровенщину. Там — брат отца, он работает на почте. И Михаила Максимовича устраивает в лесничество. А Наталья хочет поступить в семинарию, да не принимают.

И девочка подается в швачки. «Рученьки терпнуть, злипаються віченьки, Боже, чи довго тягти?..». Авторский голос — «Довго…»

Путь к главной профессии лежит через все эти географические «рифы» — Брудно, Клевань, Милятин, Золотоноша. Уже позже — в Золотоноше — вместе с такими же одержимыми учительницами I степени, как и сама (Катей Билоштан и Татьяной Гумелей), Ужвий случайно попадает на спектакль любительского драмкружка, весьма популярного в городке. Вместе с коллегами подходит к акцизному чиновнику из общества трезвости Владимиру Войне (постановщику спектаклей) со слезной просьбой: «Возьмите и меня… Я учительница… Беженка… Очень люблю театр». — «Ну що ж, товаришко біженко, спробуйте!..»

«Театральным делом» в Золотоноше тогда заправляют ветеринарный врач М.Крутиков, агроном Е.Падалка и мастер самодеятельности А.Балавенский.

Самой первой театральной работой Ужвий стала меленькая роль квартирантки в пьесе Габриэллы Запольской «Мо­раль пани Дульской». Потом —
«Безталанна» (София), «Бондаривна» (Наталя).

Конечно, в угоду эпохе — «Борці за мрії» И.Тогобочного. Портреты молодой Ужвий.

И разрозненные страницы из архива актрисы.

«Следует точно записать о начале моей профессиональной карьеры.

Декабрь 21-го. Я приехала со свидетельством отдела Народного образования, выданным мне Иваном Мойшей (в будущем писатель Иван Ле.).

Я ехала из Золотоноши неделю в теплушке. Тогда ездили даже на крышах вагонов. В Киеве с трепетом переступила порог храма — театра им.Шевченко... Я всем рассказывала о том, что я сельская учительница, что шесть лет играла в любительском кружке в Золотоноше. И вот теперь отдел Наробраза дал мне командировку в Киев на инструкторско-режиссерские курсы.

...Дебют проходил в фойе нынешнего театра Русской драмы. Там сидели все. Вся труппа в пальто и в платках. Холод был жуткий — не топили тогда. Не было чем. А я с трепетом играла отрывки из пьес Владимира Винниченко...»

Снова авторский текст.
В период «до Курбаса» она сыграла почти сотню ролей. Уже тогда ее кристаллизовавшийся диапазон включает и комедии, и трагедии, и мелодрамы.

А в середине 20-х — в Одессе — она становится местной досто­примечательностью, звездой одесского масштаба. О ней говорит город, на ее спектакли мечтают попасть. Фото — ее одесского периода из спектаклей «Мандат», «Маруся Богуславка», «Гріх», «Полум’ярі»...

На последнее название из этого списка — 7 ноября 1925 года — и прорывается (благодаря контрамарке от Юрия Шумского) молодой учащийся Одесской трудовой школы Женя Пономаренко. Он пленен красавицей Дианой де Секонгур из пьесы Луначарского. И представить не может, что вскоре их судьбы свяжутся в тугой узел. Но все это будет только потом.
В этом же — в 1925-м — начинается отсчет ее кинокарьеры.

Первый фильм — «ПКП». Играет Галину Домбровскую. Уцелевшие кадры из забытой ленты.

В 1926-м ее приглашают в новую картину — «Тарас Трясило». Играет Марину. Фильм канул в Лету, кадры из него найти не удалось.

Лишь спустя 12 лет, когда актриса прогремит на франковской сцене, последуют соблазнительные предложения из «центра».

На пороге ее киевской квартиры в 1938-м появится молодой Илья Фрэз, который работал ассистентом в картине Г.Козинцева и Л.Трауберга «Выборгская сторона». В Ленинграде прослышали про знаменитую украинскую актрису и сразу предложили сценарий.

Она должна играть Евдокию Козлову, «высокую, со впалыми щеками, в нищенской одежде и все же красивую солдатку, которая на руках держит крохотную оборванную девочку, а та цепляется и скулит: «Мамка, хлеба…»

Кадр из этого некогда знаменитого фильма.

Ужвий поначалу говорит: «Роль не по возрасту!». Режиссеры возражают: «Мы полагаемся на вашу интуицию…»

По сути, образ солдатки один из самых удачных в ее карьере. Полнокровный объемный характер — живой страдающий человек.

Зархи, талантливый режиссер, всегда оценивал Ужвий восторженно. Сохранилось его письмо (на «экране» — рукопись режиссера), где он относит Наталью Михайловну к лучшим актрисам своего времени. Он же приводит и выдержки из разговора с Алисой Коонен, которая единожды увидев Ужвий, была поражена ее энергетикой, профессионализмом. Дождаться от коллег, особенно от актрис, таких комплиментов, в общем, не всегда реально. На фото — Коонен и Таиров.

А предложения сниматься после «Выборгской стороны» следуют одно за другим.

Тот же Зархи собирался занять Ужвий в картине «Член правительства». В роли крестьянской заводилы, «мужем битой, попами пуганной». Кадр из этого фильма — с Верой Марецкой.

Эйзенштейн приглядывался к Ужвий и собирался пригласить ее в картину «Иван Грозный». Кадр из этого фильма — с Людмилой Целиковской.

Только «главный фильм» в судьбе Ужвий начнут снимать несколько позже — в военные годы. В 1943-м...

Знаменитые кадры из «Радуги». Партизанка Олена Костюк идет с мертвым ребенком на казнь. Бредет по снегу, как по холодным гвоздям. Отрешенное лицо. Ветер теребит волосы. Она спотыкается, падает. Снова идет.

Текст… В 40-е эта картина стала сенсацией. «Радуга» воздвигла Ужвий на недосягаемый прежде пьедестал. Актриса получила Сталинскую премию. Письма после «Радуги» полетели к ней отовсюду. Бойцы во время Великой Отечественной шли в бой с криком: «За Родину! «За Радугу!» Камера «читает» одно письмо...

«Дорога товаришко Ужвій! Після кінофільму «Райдуга» неможливо лишитись байдужим. Є моменти, коли захлинається подих, німіє душа. Не розумію, які сили примусили вас так глибоко відчути трагічну роль. Не знаючи нас, ви нам допомагаєте — надихаєте на бій. Виходить, ми робимо ту саму справу—боремося за свободу нашої рідної України». И подпись: «Із спільним червонофлотським привітом до вас Михайло Гавросієнко. 6 червня. 1944 року».

А вот еще письмо, попавшее в «камеру».

«В воскресенье в Белом доме смотрели присланный из России фильм. Я пригласил профессора Чарльза Болина в качестве переводчика. Но мы все поняли без перевода. Этот фильм будет показан американскому народу во всем своем величии...

Франклин Рузвельт»

От роли в народной драме «Радуга» актриса почему-то отказывалась. Кинематограф был для нее «чужой территорией». Родная стезя — театр. Но режиссер Марк Донской бомбил ее письмами: «В главной роли вижу только вас! Всем отказываю!» И убедить актрису удалось, лишь когда в дело вмешались Александр Корнейчук и Ванда Василевская — у них тогда был «фронтовой роман». Свою законную жену — Шарлотту Варшавер — набравший силу драматург уже оставил «на дорогах войны», а с Василевской, автором «Радуги», все только начиналось.

И Ужвий не спорила с Корнейчуком, любимым драматургом Сталина.

И сразу же попала на стадион в Ашхабаде, где выстроили декоративное село Новая Лебедевка — место трагических событий картины. Снова кадры. И снова она идет на расстрел с мертвым ребенком…

Голос Марка Донского:
«Я снимал этот фильм про украинскую Мадонну...»

Спустя десятилетия фильм, возможно, «размагнитился».
Не бьет столь больно по нервам, как раньше в годы войны, когда эта тема была кровоточащей раной.

У нас же, кстати, не так давно, словно бы спохватившись, стали спорить: так получил этот фильм «Оскара» или это была идеологическая «пиар-акция», чтобы усилить воспитательную роль советского киноискусства?

На самом деле был не «Оскар», а другой приз, тоже престижный. До сих пор он в музее киностудии имени Довженко. Камера смотрит — в музей… Это символическая Ника на массивном постаментике с выгравированным английским текстом — «За выдающееся достижение по укреплению взаимопонимания с помощью медиасредств посредством кинокартины «Радуга».

И еще один кадр в нашем «сценарии». Байковое кладбище — и «радуга» над могилой Ужвий.

СЕРИЯ ТРЕТЬЯ

Личную жизнь лауреатов Сталинских премий было не принято выпячивать. Фото Ужвий — в кругу семьи, с сыном, мужем. Да и сама актриса вокруг частной жизни повесила шторы. Ее первый союз — еще в Золотоноше (времен ее учительства) — тайна за семью печатями. Кто? Где? Когда? Об этом молчала.

И авторский текст… Мыхаль Семенко (1892—1937) — легендарный поэт-футурист. Творец неприкаянный, неукротимый, поклонник Маяковского, Маринетти. Поэт, воспевавший маску Пьеро. Семенко был богемным персонажем — во всех проявлениях этого «профиля». Формула «я — это все» стала для него кредо, аксиомой. Он автор в свое время нашумевших поэтических сборников «П’єро кохає» (1918), «Дев’ять поем» (1918), «Дві поезофільми» (1919), «П’єро мертво петлює» (1919) и многих других.

При всей своей поэтической озаренности этот человек был очевидным карьеристом.
В 20-е годы — работа в Москве в украинском представительстве. С 1924-го по 1927-й — работает на Одесской киностудии главным редактором. Уже в 1929-м — заместитель председателя Всеукраинской ассоциации революционного кино.

Но недолго оставалось прославлять мать-революцию. Волна репрессий не миновала и его. Так как в 30-е он обитал в Харькове, но часто бывал в Киеве, то «мудрые» органы НКВД состряпали одновременно два ордера на его арест. Чтоб не проворонить опального гения. Протоколы его допросов сегодня не удивляют, зная нравы тех лет. Его обвиняют в «активной контрреволюционной деятельности». В «попытках свергнуть советскую власть на Украине» (будто бы это было возможно).

Кадры из мажорных документальных хроник тех лет: народ ликует, торжествует, одобряет...

«Сценаристы» из НКВД подготовили для Семенко самый ожидаемый тогда финал в его поэтической драме. 23 октября 1937 года проходит закрытое заседание Военной коллегии Верховного суда СССР в составе А.Орлова, С.Ждана, Ф.Климина, А.Батнера, М.Рагинского.
И «именем Союза Советских…», выносят приговор — расстрел. «С конфискацией всего имущества, лично ему принадлежащего».

На экране — папки «дел» той эпохи.

К тому времени их союз уже распался. И в 1936-м — за год до расстрела мужа — в жизни Ужвий появился совсем другой человек, который и усыновил Михася, сына Семенко.

На фото — Наталья Ужвий, Евгений Пономаренко, юный Михась. 1936-й…

Причины разрыва знаменитой актрисы и популярнейшего поэта — тоже, в общем, загадка. Приходилось слышать истории о безудержной «светской жизни» Семенко. Он много пил, много любил. Якобы заставлял участвовать в «оргиях» жену, затем избивал ее в порывах ревности и экспрессивного поэтического возбуждения.

Судя по всему, Наталья Уж­вий — сохранявшая некую сельскую целомудренность — просто не смогла все это вынести. Не могла настроиться на его «волну». Хотя тогда — в 20—30-е — была просто повальная «мода» на браки литераторов и актрис. Тандем Семенко—Ужвий не единственный в этом светском «жанре».

Приходилось слышать «версии», будто актриса сама и «доносила» на мужа — в НКВД. Только это совсем уж бред — зная время их разлуки и его гибели.

И снова кадры — портрет Семенко, портрет Ужвий. Портрет Сталина.

После разгрома театра «Березіль» — после своих харьковских триумфов — Ужвий уже в Киеве находит и творческий покой, и личное счастье.

Молодой перспективный артист Евгений Пономаренко ее боготворит.

После одесского восторга — на том самом спектакле «Полум’ярі» — молодой человек увлекается актрисой уже в Харькове, в 1931-м. Буквально не выходит из театра, где она играет советский абсурд — пьесы Микитенко, Первомайского.

Уже тогда он пытается заговорить с ней о будущем. Она пугается. Рядом — Семенко. Но уже в 1936-м, в Киеве, когда они одновременно пришли в Театр имени Франко и вместе получили роли в драме Шиллера «Дон Карлос», их будущее кажется предопределенным.

«Не встану я. Зостанусь вічно тут. Шанований зостанусь на колінах. Вросту в цю землю…» — цитировал ей молодой красавец тексты Шиллера, прежде чем сделать предложение.

Фото актеров из «Дон Карлоса», их счастливые лица.

Пономаренко всегда много играл. Среди самых известных работ — «Суета», «Без вины виноватые», «Страница дневника». И, кажется, его никогда не смущала роль «второго» — после «первой» звезды украинского театра. Даже в справочниках о нем пишут — «Муж Н.Ужвий», а уж потом все регалии.

Трогательно и то, что в последние годы Ужвий, когда был известен ее роковой онкологический диагноз, супруг ухаживал за ней как за маленьким ребенком — словно за дочерью. А до этого — когда сама актриса была еще в силе — она порою относилась к нему как к сыну, с какой-то
нерастраченной материнской
нежностью…

Их совместные фото, фрагменты спектаклей.

День за днем и год за годом муж Ужвий как летописец воспроизводит этапы карьеры своей суженой. Насчитал 212 спектаклей.

Историки благодаря этому человеку не заблудятся в дебрях судьбы актрисы. Когда в 1986-м дела ее стали совсем плохи, он с еще большей дотошностью в своих дневниках фиксирует каждый миг ее угасания. Снова — записи мужа…

«Январь 86-го. Злокачественная опухоль увеличилась»;

«Февраль.Устает быстро. Передвигается все труднее»; «Март. Врачи стали приходить все чаще»;

«Апрель-май. Наташе становится все хуже и хуже. Мало кушает. Пьет только чай. Кофе пить уже не хочет... Я и ее сестра Татьяна помогаем ей передвигаться. Начались невыносимые страшные боли...»;

«Июль. Ее не стало... Втор­ник».

И тут же ее корявые фразы из личных записных книжек: «Женя, Женечка, я тебя боготворю… А ты?»

Сцена прощания из спектакля «Поступися місцем».

СЕРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ

А теперь — Харьков, нынешний театр имени Шевченко, когда-то знаменитый «Березіль». Здесь в 1926 году пересеклись судьбы Ужвий и гениального режиссера ХХ века Леся Курбаса.

За кадром… Десять лет назад в одной из популярнейших тогда украинских газет к 100-летию со дня рождения актрисы были опубликованы выдержки из дневников ее супруга Евгения Пономаренко. Он пытался защитить актрису от «клейма», которым некоторые пытались шельмовать ее, начиная с 90-х — «зрадниця Курбаса» (та публикация называлась «Триумфы и трагедии Натальи Ужвий»).

Проходит время, меняются цены и ценники. Подлинные «зрадники» царствуют во всех сферах прекрасного и безобразного... И вроде бы уже совсем не удивительно, что «клеймо» на теле судьбы актрисы— то самое намерение политиканов от искусства разделить людей трагической эпохи на «белых» и «черных», на «своих» и «чужих».

Подлинная трагедия Курбаса (его портреты) — история со множеством сюжетных линий и ответвлений. И клиническое безумие — возводить напраслину на выдающуюся актрису, которая в те сталинские годы была «одной из…». Одной из тех, кто ходил под тем же дамокловым мечом. Кто не по зову сердца, а под дулом вынужденно ставил автографы в коллективных текстах…

Травля Курбаса, как известно, началась до того, как состоялось роковое собрание по делу театра «Березіль» в октябре 1933-го (через день после решения НКУ УССР), которое и завершило заранее начертанный «сценарий» для режиссера.

И оголтелая расправа над Курбасом начинается раньше. Идеологический коршун Д.Грудина и некоторые иже с ним давно начинают терзать режиссера в украинской партийной прессе. Появляются срежиссированные «залпы» в газете «Комсомолец Украины» некоего И.Горелика. Сегодня это страшно читать… Курбас, чувствуя, что топор над ним уже занесен, 28 января 1932 года в том же «Комсомольце...» пытается как бы оправдаться, отвести удар.
И эти его тексты сегодня тоже читать больно. Режиссер не то чтобы «унижается», он пытается найти формулировки, которые бы помогли сохранить «Березіль».

Старые харьковские газеты, статья Курбаса «Слово забирая «Березоль» (28.01.1932)… «Я визнав свої помилки як наслідок націоналістичного збочення, першим і найяскравішим проявом якого на практиці була моя постава п’єси Куліша «Народний Малахій»... як наслідок неправильної орієнтації у політиці партії, в мистецтві, наслідок своєї відірваності від пролетарської громадськості, наслідок того, що я ніколи до кінця не почував роботи «Березоля», як органічної частини всього широкого пролетарського культурного процесу…» «Гадаю, що всього сказаного досить для цілковитого перекреслення сьогоднішньої актуальності моїх давніх помилок…» «Зовсім, до ниточки, не згоден з оцінкою роботи «Березоля» за останні два роки, особливо щодо «Диктатури» і «Народження велета»…»

За кадром. «Покаяние»
не расслышали. И уже через месяц — новые выстрелы в грудь — в том же партийном рупоре.
И не от какого-то там газетного трубадура. Целый коллектив вынудили писать — обвинять, разоблачать, каяться…

Этот шедевр сталинской публицистики в харьковской газетенке называется «З приводу помилок «Березоля». Кому не лень, поднимите архивы и вчитайтесь в тексты соратников Курбаса…

«Ми не збираємося тлумачити свої помилки, лише як окремі збочення, а розглядаємо їх як ланцюг помилок, об’єднаних в одну ідейно-художню лінію, що намітилась як відмінна від генеральної лінії партії… Це національні ухилення проти генеральної лінії партії…» «Березоль» — це рупор дрібно буржуазної націоналістичної ідеології, що скотилася до фашизму…»

И так далее в том же духе. А теперь самое любопытное… Подписи в тексте (фактическом доносе) — все как миленькие — ставят М.Крушельницкий, А.Бучма, И.Гирняк, И.Марьяненко, А.Сердюк, Д.Милютенко, Н.Ужвий… Дневник Евгения Пономаренко: «…Всего 64 подписи. Труппа подтвердила большие «ошибки» театра…И, выходит, не одна Ужвий, а вся труппа несет вину за случившееся...»

Еще одна страница из дневника: «В 1933-м — на том роковом собрании по поводу Курбаса — она фактически повторила в сжатой форме все то, что опубликовано в огромной статье в 32-м году в двух номерах газеты от 27–28 февраля «Комсомолец Украины» — органа Харьковского комитета ЛКСМУ. Под этой статьей свои подписи поставили все «березільці»! Не только она! Подписали эту статью выдающиеся мастера...»

Ужвий и Курбас, несомненно, особая страница в истории нашего театра. Возможно, именно эта страница и требует более глубокого исследования. Ужвий только за десять лет своей работы в театре «Березіль» фактически стала первой актрисой. Хотя рядом с нею играла и жена Курбаса— талантливейшая Валентина Чистякова. Только никогда Наталья Ужвий не могла бы пожаловаться на предвзятость Курбаса и на попытки «оттенить» ее в угоду Чистяковой. Как это часто случается в театральном мире. Пример Марии Бабановой, ушедшей от Мейерхольда
из-за творческой ревности его жены, — не единственный и не уникальный. Это театр. Евгений Пономаренко в своих дотошных исследовательских записках насчитал почти тридцать заметных работ Ужвий в театре «Березіль».

Вот эти ее спектакли (все до одного, согласно архиву супруга): «Седі», «Золоте черево», «Король бавиться», «Пролог», «Змова Фієско в Генуї», «Гайдамаки», «Мина Мазайло», «Диктатура», «Чотири Чемберлени», «Кадри», «Невідомі солдати», «Коли народ визволяється», «Народження велетня», «Заповіт пана Ралка», «Плацдарм», «Містечко Леденю», «Тетнулд», «Маклена Граса», «Загибель ескадри», «Бастилія Божої Матері», «Криголам», «Платон Кречет», «Портрет», «Глибока провінція», «Дай
серцю волю, заведе в неволю»…

Пожалуй, самой спорной ее работой в театре «Березіль» стала «Маклена Граса» в пьесе Кулиша. Роль, которую одни приняли, а другие не восприняли категорически. «Сегодня мы бы назвали реализм этого спектакля Курбаса реализмом фантастическим, перекликающимся с гоголевской поэтикой… Лучшие сцены были актерски решены в стилистике того «трагического гротеска», о котором писал Евгений Вахтангов. Подлинными мастерами такого гротеска проявили себя Н.Ужвий, И.Гирняк, М.Крушельницкий, Д.Милютенко», — это мнение доктора искусствоведения Нелли Корниенко. «Успех спектакля в большой мере зависел от исполнительницы главной роли Маклены. Но образ девочки-подростка у Н.Ужвий не получился», — так писала Наталья Кузякина в работе «Лесь Курбас».

О сотрудничестве Ужвий и Курбаса оставил воспоминания и Иван Марьяненко, которого не упрекнешь в предвзятости: «До цього театру вона вступила досить досвідченою актрисою, дуже швидко заполонила вона харківського глядача… Успіх у широкого глядача вона мала завжди
і дуже великий…»

Сама актриса за год до своей смерти написала об этом же периоде: «Для нас, акторів «Березоля», спектаклі Курбаса були важкою, але доброю школою. Нас підкоряла велика ерудиція цього високоталановитого митця…»

А это уже выдержки из российского журнала «Театр», 1994 год:

«Больно вспоминать сегодня о том, как вчерашние соратники и ученики мастера с легкостью и энтузиазмом предавали его.

Присоединяли свои голоса к несправедливым обвинениям и жестоким оскорблениям...».

Муж Ужвий в своих записях и с этим не соглашается:

«Я уверен, что «березільців» заставили выступить в эти годы! И даже совершенно вероятно, что текст им предложили уже готовый…»

За кадром. Чтобы контрастнее осознать «публицистический» контекст, внутри которого перемывали кости Курбаса в начале 30-х, я не поленился и поднял заголовки харьковских газет
1932-го. Вот они: «Куркульське кубло викрито», «Викорчувати опортуністичну практику за всяку ціну», «Примусити куркульню виконати тваринницькі завдання», «Одноосібники Троцького не додали державі
53 відсотки хлібу», «Бути насторожі», «Механічний зрадник»… И здесь же — «З приводу помилок «Березоля».

Возможно, уже пришла пора окститься, чтобы раз и навсегда в связи с этой великой человеческой драмой самим же себе признаться — не предавала, не доносила… Стояла под дулом — как и все остальные... Спасала не то, чтобы себя, не то, чтобы театр — спасала ребенка, который тоже находился под тем же дулом… И точка.

На нашем «экране» еще одна цитата о событиях, в которые укоренены имена Ужвий и Курбаса.

«На заседании в Наркопросе Украины 5 октября 1933 года Курбас был освобожден от руководства театром. Оно перешло в руки Марьяна Крушельницкого. Обвинение против Курбаса под­держивали драматурги И.Мики­тенко, Л.Первомайский, С.Левитина, критики С.Щупак, Д.Грудина, композитор П.Ко­зицкий. В защиту Курбаса выступили актеры и режиссеры «Березіля»: И.Марьяненко, Р.Черкашин, Б.Балабан… После отстранения от руководством театром Лесь Курбас выехал в Москву и был приглашен в Малый театр на постановку «Отелло».
А в ГОСЕТЕ он приступил к репетициям «Короля Лира», — это текст совершенно непредвзятого выдающегося историка украинского театра Натальи Кузякиной. Имени Ужвий — как «погубительницы» — в этом случае нет.

Истории легко выставить отметки. Для этого найдется много «судей». Особенно сегодня, когда уже нет самих действующих лиц того трагического сюжета. Правда, порою не хватает адвокатов. Тех, кто напомнил бы и другие эпизоды из «дела Ужвий»…

Как в 30—40-е годы бомбила письмами все партийные инстанции: «Мої брати — чесні комуністи, вони ні в чому не завинили перед Батьківщиною. Де вони?»
Это 1937-й, когда она, потеряв все надежды, все-таки разыскивает арестованных в
37-м братьев Евгения и Назара.
В 1939-м приходит ответ: «Ужвій Назар Михайлович засуджений 29.Х.1937 року в дальні табори без права листування». И размашистая подпись какого-то начальника: «А.Каверин».

После триумфа «Радуги» она обращается лично к маршалу Георгию Жукову с просьбой спасти брата Евгения и вернуть ему воинское звание. Бесполезно. Маршал даже не посмотрел в ее сторону. И Евгений не вернулся: «Сведений о нем не имею», — напишет актриса все в той же анкете в 1952-м.

А в году 1937-м — она только-только переехала из Харькова в Киев — и НКВД уже повязало ее «братиків-соколів», тут же «дорогие гости» ворвались в ее новую киевскую квартиру…
«Все перевернули вверх дном, тетрадки с ролями разбросали, тетрадки Михасика… Искали что-то… Выискивали… Наташу, окаменевшую, словно бы стороной обходили. А я им: «Шукайте що хочете, тільки її не чіпайте!» В то время в театре продолжали работу над «Украденным счастьем», Наташа одна играла роль Анны. В то время она либо письма писала в надежде найти братьев, либо репетировала… Где силы искала?» — это еще одна запись в дневнике мужа Ужвий.

Страшный итог и страшная жизнь, состоявшая из бесконечного отсчета жертв… Ее брат Женя расстрелян НКВД. Ее брат Назар расстрелян НКВД. Ее муж Михаль Семенко — расстрелян НКВД. Ее брат Михаил — «убит бандеровцами во Львовской области в 1943 году» (так пишет в той самой «Анкете»). Полурастерзанная семья… Жизнь под прицелом... И бесконечные страхи за Михасика — единственного сына. Вы вправе ее судить?

СЕРИЯ ПОСЛЕДНЯЯ

А на «экране» — детский почерк, очень красивый почерк.

«Дорогие мамочка и Женечка! Вот и закончилось мое первое самостоятельное путешествие. Закончилось весьма благополучно. Во Львове я пробыл гораздо дольше, чем мы думали. Неожиданно открылись мои фурункулы. Пришлось ждать, пока все пройдет. Дядя Миша предложил новое для нас средство — мыло, смешанное с луком. Не прошло и двух дней, как фурункулы затихли, и мы отправились в Горохов. А оттуда в тот же день — в Стрильче. Забыл еще сказать, что во Львове мы купили сахару, мыла — на твои деньги. Чаю, на жаль, не было. Погода у нас, на жаль, плохая — холодно и каждый день дожди. Ждем с нетерпением появления ягод, клубники, земляники и пр. В этом году их должно быть будет много… Живем мы все дружно и весело. Читаем в газетах о ваших успехах в Москве, вырезаем рецензии. Теперь ждем рецензии о «Грыце», интересно как он пройдет. Желаем вам всем от души успехов и с нетерпением ждем писем… Целую вас крепко-крепко… 100000000800011300006000120007 раз. Ваш Михась. 13.06.1941 года, Стрильче».

За неделю до начала войны Михась — сын Ужвий — пишет это письмо в Москву по адресу «Охотный ряд, гостиница «Москва», №529». В это время в Белокаменной с успехом гастролируют франковцы. Михась вместе с двоюродным братом Ростиславом Братунем — на западе Украины, в селе Стирльче, у бабушки-дедушки «на парном молоке да на варениках с вишнями». Никто еще не верит, что уже через несколько дней начнется война. А дороги матери и сына разойдутся надолго. Она будет разыскивать его через военных, через знакомых, письма не доходят. Но пока в Москве — еще гастроли. Фрагменты из «Украденного счастья». Играют на сцене театра имени Станиславского. Каждый вечер полные залы. 1 июня — «Украденное счастье», 2 июня — «Маруся Богуславка», 3 июня — «Ой, не ходи Грицю…». И везде Ужвий играет главные роли. На гастроли решил заглянуть Сам…

Из дневников мужа Ужвий: «15 червня замість вистави «Ой, не ходи Грицю…» пройшла п’єса Корнійчука «В степах України». На виставі були товариш Й.Сталін з членами Політбюро». Газета «Правда» от 18 июня 1941 года тоже подтверждает факт визита высоких гостей — Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича, Берии.

Пономаренко в тех же записях: «Сталин и его окружение появились в ложе. А потом в финале, словно заведенные, поднялись и ушли. И не сказали ни одного слова в адрес театра… А потом — 22 июня — мы должны были играть «Гриця», и нас предупредили, что в театр снова придет Иосиф Сталин… А у Натальи Михайловны в этом спектакле главная роль — Маруси Чурай…».

22 июня Ужвий во МХАТе на утреннем спектакле — смотрит «Синюю птицу» Меттерлинка. А вечером — «Гриць». Все билеты проданы. Только правительственная ложа пуста. Сталин не пришел… Война. И «От Советского Информбюро…»

Едва ли не в чем стояла, в том и уехала в Тамбов — в эвакуацию. Театральные рецензии словно бы летят за ней вслед: «Особливий успіх випав виконавиці ролі Беатріче — Наталії Ужвій. Життєствердна енергія її гри не раз викликала овації, а дотепність — підтримку всього залу».

Потом — фронтовые дороги, фронтовые гастроли. Наконец — «Радуга»… В каждом эпизоде этого фильма была и ее личная тревога за сына, судьба которого ей была неизвестна: где он, жив ли?

Дотянуться к нему через линии фронтов не было возможности. Каждую минуту над ребенком нависала опасность быть пойманным и угнанным в товарняке, увозившем таких же малолеток в Германию.

Только к 44-му, когда в полуразрушенном Киеве начинала теплиться жизнь, она с мужем отправилась на поиски мальчика. Дороги трудные, военные. Но все же встретились…

Фотографии, запечатлевшие облик сына Натальи Ужвий и Мыхайля Семенко, словно бы выдают не мальчика, а какого-то ангела. Умные глаза, проницательный взгляд. Пример во всем, сочетание детской наивности и не в меру взрослой серьезности в тех делах, которыми занимался.

Ему заранее был предначертан престижный факультет международных отношений Киевского университета — лучшего университета.

Уже тогда проявлялись его незаурядные природные способности, загорался поэтический дар. Михась, сын поэта, сам сочинял стихи, по стилю и мироощущению совершенно не похожие на поэзию своего отца.

Стихи Михася:

«Я згадую тепер той час

не дуже давній,

І те село,

Де на розпутті хрест,

Й ті ночі, спалені

в розпуці і чеканні,

Коли все далі біг рахунок

впертий верст...»

Он писал не только стихи, но и пьесы. В хорошем смысле он «отравлен» театром. Сам дитя кулис, мама — примадонна. Одна из его юношеских пьес называется «З чужих тенет» (3 дії, 6 картин). Подробный список действующих лиц, напротив каждого — фамилия актера-франковца: «Бучма, Бжестська, Омельчук, Михневич, Шкреба…» Нет только одной фамилии — Ужвий. Этика для мальчика, очевидно, была превыше всего, чтобы никто не упрекнул, мол, «сын самой Ужвий…».

Но когда в одной из рецензий тех лет появляется довольно недвусмысленный пассаж о неубедительности трактовки Натальей Ужвий образа Раневской в «Вишневом саде», тогда этот мальчик-отличник тоном и слогом Белинского дает «обидчику мамы» убедительную профессиональную «отповедь». Вы бы это прочитали! Это блеск театральной мысли!

На экране — текст Михася.

У него в эти годы несколько «тайных» синих тетрадочек. И каждая его строчка выведена прекрасным каллиграфическим почерком, чем-то похожим на мамин.

Не хорошист, а таки отличник. Во всем.

Единственное, что тревожило — постоянные головные боли…

Когда же это началось?
В 30-е, когда куролесил родной отец? Или когда «гости» ворвались с обыском уже в киевскую квартиру?

Или когда в 50-м вместе с франковцами отправился на гастроли в Ленинград и нырнул в холодную Неву — и тут же его самочувствие резко ухудшилось?

И снова головные боли...
И снова постоянное недомогание.

Это тянулось долго — месяцы. Она ходила как тень. Репетировала как призрак. На помощь призвала лучших врачей. Ради дефицитных лекарств распродала некоторые самые ценные вещи. «Лишь бы...»

Не помогло.

Из записей Евгения Поно­маренко: «Не могу не вспомнить один из самых трагических периодов в жизни Натальи Михайловны. Ее единственный сын Михась, будучи уже на пятом курсе факультета международных отношений, так и не смог преодолеть свой недуг — менингит… Он находился долгое время в больнице — тогда не было еще тех лекарств, которые применяют нынче при лечении этой болезни, и 13 декабря 1951 года он умер после невыносимых физических мучений…»

Сын медленно умирал у нее на глазах — месяцы… Осмыслить и пережить это все — невозможно.

Было ему всего 24.

В день похорон на дверях университета — его альма-матер — траурное сообщение. В его зачетной книжке за все четыре курса везде лишь одна оценка — «отлично» (по всем предметам). На последних страничках, там, где пятый, неоконченный курс, — белизна.

Брат Євген, брат Назар, брат Мыхайло, чоловік Михайль… Теперь — последняя жертва…?

За кадром. Безумие в те дни подступило к ней столь близко, что родственники держали ее за руки, когда спохватывалась посреди ночи и посреди тьмы кромешной собиралась бежать на Байковое… К нему.

Исчезли близкие и знакомые. Нутро выжжено, душа раскололась. В сознании наступает затмение. Жизнь потеряла какой-либо смысл.

Когда через некоторое время, преодолев свое отчаяние, она все-таки вышла на сцену в «Без вины виноватых» Островского с текстом Кручининой «И я была матерью, и я так же видела умирающего сына… Только мой сын умер еще ребенком…», то, казалось, что она сама будто бы расслоилась… Душа улетела куда-то «за» стены театра, а на сцене оставалась лишь телесная оболочка. Ее фото — тот самый взгляд с пугающей темнотой в глазницах.

Она часто играла матерей — и в «Радуге», и в «Выборгской стороне». И во многих спектаклях. Когда через несколько лет после смерти сына ей предложили роль матери в экранизации «Земли» Ольги Кобылянской, матери, которая тоже теряет сына, она все-таки согласилась. И лучшие кадры этого фильма — когда посреди терновника, посреди своего горя ее героиня Мария Федорчук с безумным криком бежит к остывающему телу ребенка…

Этот фильм она впоследствии отказалась смотреть — категорически.

За кадром. После 1951-го — после последней жертвы — оставалась лишь инерция жить, привычка играть... И сила «остаться». Незадолго до смерти она надумала написать правду о своей «скрытой», подлинной, жизни… Но складного рассказа не получилось. Это довольно разрозненные и сумбурные записки. И в них постоянно сквозит глухая тоска, нескрываемое неудовлетворение родным театром. Эти записи не для посторонних глаз, поэтому и цитат не будет.

Хотя одну — последнюю ее запись — пожалуй, все-таки следует привести…

Уже не красивый, а корявый старческий почерк:

«Вот и снова была на кладбище, у Михася… Мне там легче, чем здесь… Там — спокойней. Там он... Боже, за что?»

На нашем условном «экране» — пустой зрительский зал.

ПРОЩАННЯ

Тіні бігають по ліжку,

Тіні грають на стіні.

Не гасіть її усмішку,

Хай вітає уві сні.

Хай відгомін дальній ловить

Десь в чарівнім забутті,

Хай слова прекрасні мовить

Ті, що стліли вже в житті.

Хай забуде й пригадає,

Все чим день був гомінкий,

Хай уперше покохає

Стан химерний і стрункий.

Хай… та може іншим часом.

Всіх побажань не сказать.

Може стрінемось ще разом?

Може спинимось, спитать?

Може й ні… Хтось інший буде

Сон тобі оберігать.

Все пролине і забудем…

Наш обіт – не забувать…

І зів’яне лист пожовклий,

А вірші – хто ж знайде їх?

Хочу тільки, щоб не змовкли,

Всі слова рядків моїх!..

Спиш… Дивлюся я в останнє.

Тінь, волосся…

Затремтіла на прощання…

Не спиняйсь! Лиш не спинись!..

Тіні бігають по ліжку

Тіні грають на стіні

-- Не гасіть її усмішку

Хай вітає уві сні…

26.06.1945-й. Київ

Я ОДИН

Я один. Самотньо на дорозі,

Нічка тиха листям шелестить.

Наді мною в чаші темнокорій,

Місяць з вітром казку гомонить.

Навкруги так любо, колосково

Спить земля у лунці голубій,

Що ж мені так сумно й загадково?

Жду чогось, бажаю чи то ні?

Я стою самотньо над рікою.

Тихо хвиля хвилю підганя.

І сріблиться в погляді журбою.

Й на мені свій погляд зупиня.

Я закрив замріяно повіки,

Легкий шум стоїть поміж лілей.

Я б хотів заснути тут навіки…

Десь подалі гамору й людей…

22.09.1942 року. Стрільче.

ДИВНИЙ СОН

Я «прокинувсь» — що за лихо?

Вже восьма година!

Ай-ай-ай! Аж свиснув стиха.

От лиха година!

За штани я ухопився…

— Де ж вони? – Не видко!

Оглядаюсь, приглядаюсь,

Вже дев’ята швидко?!

Що це сталось? – Мов не свій я,

Кричу мов би гуска!?

От таке діло – закипіла

Бісова закуска!..

Скок додому – аж спід полу,

Чортовиння блика,

Та такеє страшенюще,

Що аж закликав…

— і прокинувсь.

Де я? – В хаті, попід столом,

Перина на кріслі

А штани мої нещасні

— на вікні повисли!...

31.09.1941. Стрільче

БАЛАДА

Тихо вітер траву колисає в степу.

А над степом висока могила,

Одиноко стоїть і віками таїть

Як колись козаків схоронила.

Хрест високий на ній, навкруги

Ніби вимерло все, неживе.

Тільки, кажуть, вночі,

звідти с місячну тьму,

Часом пісня журлива полине.

І стихає тоді вітер дихать
на мить,

Хвиль ночі бринить мов струна.

Голос плаче-дріжить,

аж могила тремтить,

І далека далека луна…

25.02.1942. Стрільче

КОРОТКИЕ ТИТРЫ СУДЬБЫ

Наталья Михайловна Ужвий (1898—1986) – выдающаяся украинская актриса. Родилась в городе Любомль (Волынь). С 1916-го участвовала в аматорском кружке Золотоноши. 1922—1923: театральная студия при Первом государственном драматическом театре Украины им. Т. Шевченко в Киеве. С 1926-го по 1936-й – работа в театре «Березіль» Леся Курбаса. С 1936 года — актриса Киевского украинского драматического театра имени Ивана Франко, на сцене которого в течение полувека сыграны десятки образов в пьесах У.Шекспира, А.Островского, И.Франко, А.Корнейчука. Одной из сценических вершин Ужвий считается роль Анны в спектакле «Украдене щастя» по пьесе Франко (постановка Гната Юры).
С 1954-го по 1973-й Ужвий возглавляла Украинское отделение Театрального общества. В кино — с 1926 года (первая роль — Галя Домбровская в фильме «ПКП»). Также снималась в фильмах: «Выборгская сторона», «Тарас Шевченко», «Прометей», «Земля». Принимала участие в одном из первых фильмов Сергея Параджанова «Украинская рапсодия».
Лауреат трех Сталинских премий (1946 — за роль Олены Костюк в фильме Марка Донского «Радуга»; 1949, 1951 гг. — отмечена за театральные работы). Народная артистка СССР (1944). Умерла в Киеве. Лишь спустя двадцать лет после ее смерти на доме по улице Городецкого (где жила актриса в последние годы) установлена мемориальная доска.