«Половина саду квітне». Чехов во Львове: шкаф-купе и лопнувшие струны

Во львовской прессе намедни появились загадочные объявления: «Такого-то числа театр «Воскресіння» объявляет аукцион по продаже «Вишневого сада». Большинство поклонников театра поняли, что это анонс премьеры. И вдруг в театре раздается звонок с просьбой уточнить: где именно находится этот сад, сколько гектаров и какова его начальная аукционная цена? Да-да-да, звонили современные лопахины, не читавшие пьесу Чехова и, видимо, даже не подозревающие о ее существовании! Скажете, курьез? Да нет, знак нашего времени.

В 2006 году режиссером театра «Воскресіння» Ярославом Федоришиным по заказу нескольких международных фестивалей была осуществлена постановка «Вишневого сада» на улице (кстати, впервые в истории мирового театра), которая имела огромный успех у публики и прекрасную европейскую критику. Вследствие чего Федоришин принимает решение осуществить постановку пьесы уже для сцены. Тем более что приближается 20-летие театра, а открыть серию юбилейных акций европейской премьерой последней пьесы Чехова — достойный ход для стабильного, постоянно экспериментирующего, активно гастролирующего украинского коллектива («Воскресіння» играет 190 спектаклей в год, из них около 60 — в разных странах мира).

…День премьеры. Зритель, пришедший в театр, попадает… в вишневый сад — цветущий, прекрасный, с поющими птицами, с театральной атмосферой. Так Федоришин протянул мостик между уличным представлением и сценическим зрелищем: деревья из его уличного «Сада» переехали в фойе и зажили новой жизнью (и с новым подтекстом).

Именно в этом саду, проданном и непроданном одновременно, я подумала о том, что режиссер, живущий в весьма политизированном регионе, в довольно конъюнктурное в культуре и искусстве время, не оскорбляет свой коллектив, звание европейской столицы и свою режиссерскую честь — честь ученика Анатолия Эфроса — премьерами в угоду новой-старой идеологии, симпатиям, в угоду политкорректности, в угоду… своей выгоде. Наверное, именно поэтому у Федоришина, как у режиссера и худрука этого театра с говорящим названием, до сих пор даже нет звания... Впрочем, как и у его самоотверженных актеров (кроме примы — актрисы Аллы Федоришиной, которая получила свою заслуженную еще в период работы во Львовском ТЮЗе).

Зато они, в отличие от многих «осчастливленных» государственными знаками внимания, вот уже почти два десятка лет продуцируют интереснейшие, интеллигентные, просветительские, талантливые постановки. Они готовят лучшие, на мой взгляд, международные театральные фестивали в Украине — «Золотой Лев» и «Золотой Лев на улице» и регулярно, действенно поддерживающие имидж нации с глубоко духовной многовековой европейской культурой.

Наверное, поэтому Федоришин ставит Чехова, Стриндберга, Пиранделло, Пинтера, Шевчука, Лесю Украинку, Шепарда, Кольтеса, Байрона, Уайльда.

Наверное, потому его сценический «Сад» пронизан щемящим чувством утраты мечты и коллективного одиночества.

Спектакль получился очень чеховский и одновременно очень современный и своевременный. Очень интеллигентный и очень изобретательный. Это режиссерский спектакль. Нас буквально с первых минут переносят в эпоху вишневых садов: видеопроекцией хрестоматийного «Прибытия поезда на вокзал Ла-Сиоты», музыкой замечательного чеховско-балаяновского композитора Вадима Храпачева, кружевными шалями. И в то же время четко декларируют визуальным рядом (сценография Аллы Федоришиной) некую «остраненность» и «отстраненность» «человека играющего» от всего происходящего на сцене.

Быть может, нам представляют некую бродячую труппу, прибывшую на том самом поезде сыграть нам классический «Вишневый сад»? Отсюда и неуместные солнцезащитные очки, и разрозненные части «тел» магазинных манекенов в руках у каждого, и металлические супермаркетовские тележки на колесиках, в которых сидят актеры-персонажи.

В финале спектакля Фирс (Владимир Колчинский), словно Господин-оформитель, соберет все манекены и облачит их в одежду своих хозяев. А сами манекены поставит в шкаф-купе. А супермаркетовские тачки превратятся в решетки на окнах поместья, в котором забыли старика. Добро пожаловать, дачники!

Вот этот точный, говорящий и убедительный образ «модного шкафа-купе» даже не требует расшифровки. И так понятно из названия этой конструкции, зачем шкаф и почему купе…

Может именно благодаря этому шкафу-купе (тут как-то язык не поворачивается сказать «многоуважаемому») в спектакле и появились еще две главные героини: гувернантка Шарлотта Ивановна и не чеховский, но федоришинский персонаж — Гостья? Первая — в удивительно нюансированном исполнении Татьяны Ткаченко — ужасно одинокая клоунесса, незащищенная, трогательная в своих потугах фокусами привлечь к себе внимание или отвлечь любимых ею людей от их трагедий. Вместе с тем это сильная личность. Пожалуй, она дирижер-режиссер всего спектакля, вернее, этого маленького мирка марионеток. Не случайно основной образ функциональной декорации спектакля — шкаф-купе: театр в театре, современная кибитка (купе) бродячей труппы актеров (каковой, кстати, и является по сути театр «Воскресіння»), легко превращающаяся в сцену. Все герои практически и живут в нем. И только Шарлотта Ивановна ходит по его краю или дирижирует этими марионетками злодейки-судьбы, стоя перед ним. Она уже когда-то пережила свои трагедии, а главная, возможно, еще впереди, поэтому теперь она может только безуспешно пытаться режиссировать их нынешние и будущие поступки. А если не срежиссировать, то хотя бы чародействовать легким взмахом руки.

Интонационно актрисе Ткаченко вторит Людмила Петруленкова — Гостья. Роль — без слов. Сыграна отлично: глазами, полуулыбкой, полувзглядом из-под опущенных век, полуповоротом, полушагом, полужестом. Но чья она Гостья? Привидение дома? Тень матушки Раневской? Фатум? Символ? Может, Ольга Леонардовна Книппер-Чехова? А может сама Раневская? Ее истинное лицо, ее истинный возраст, ее истинный финал? Она — словно зеркальное отражение, но правдивое — измученной девочки-женщины «не от мира сего» Раневской в точном, «лейтмотивном» исполнении Аллы Федоришиной.

И режиссер дает нам это понять, всего на миг, усаживая рядом на край шкафа-купе этих двух женщин. Ту, к которой мы привыкли — уставшую, отчаявшуюся, надеющуюся, мятущуюся, еще очень молодую, тоненькую, изнеженную, слегка гламурную. И ту, которую не принято «показывать» в театре, играя хрестоматийную Раневскую (по чеховским письмам, Раневская писалась на актрису-«старуху»): как-то странно успокоившуюся, от отчаяния — смирившуюся или затаившуюся, все потерявшую, уже на краю гибели, уже после очередного Парижа, уже окончательно разоренную и опустошенную, уже с морщинками, но со следами былой красоты, старую аристократку с бурным прошлым, никаким настоящим и страшным будущим.

Раневская — Федоришина щедрыми красками рисует зрителю всю палитру чувств своей героини. Мы постоянно видим ее глаза, словно в крупном киношном кинокадре: печальные, заплаканные, настороженные, надеющиеся, отчаявшиеся, равнодушные, обреченные, порой с нездоровым травиатовским блеском… И все это на контрасте со скупыми штрихами, набросками Людмилы Петруленковой — Гостьи. Раневскую Аллы Федоришиной мы «считываем», Раневскую Петруленковой — только пытаемся разгадать или опознать.

Лопахин. Влюбленный мужик. Рабочая лошадка, мощь и от природы поэтичная душа. Нувориш, прагматик. Но и мечтатель, волк-одиночка. Все это в роли Владимира Губанова читается, хотя еще и не до конца. «Разнообразный в каждой мине» Губанов—Лопахин даже романтичен, иногда раним, далеко не глуп и совсем не агрессивен. В этой трактовке он — воплощение неизбежно наступающего нового времени, в ближайшем будущем также трагично закончит, как и Раневская. Следующее же поколение лопахиных уже будет равнодушным, утвердившимся хамом без сантиментов, даже не пытающимся читать книги…

Еще одна удача спектакля — Петя Трофимов в исполнении Андрея Душного. Выстроенный образ, продуманный, прожитый. У молодого актера прекрасное чувство ансамблевости. Именно его сцены с Аллой Федоришиной раскрывают эту трагическую бездну, которая пролегла между ними и которая в скором времени погубит обоих. В этом же ряду «прозвучавших» актеров-персонажей — и конторщик Епиходов — Петр Микитюк. Их практически безмолвный пластический парафраз с Шарлоттой Ивановной и огурцом дал ключ к трактовке их полнокровных образов. Зато «второй план» Яши — Тараса Юричко и Дуняши — Марии Ковалик практически остановил действие, нарушил темпоритм и совершенно ничего не привнес в плане разгадки судеб.

Вот и брат Раневской, Гаев Леонид Андреевич — Владимир Геляс, как-то растушевался, размылся, растворился: то ли в Раневской, то ли в шкафу-купе?.. В этом спектакле его могло бы и не быть вовсе… Такая же невнятная и излишне суетливая, истеричная Варя — Наталья Марчак. Хотя это один из лучших чеховских образов, в котором можно найти столько нюансов, столько красок, столько сдержанного драматизма. Но, к сожалению… Зато удался костюм (костюмы Аллы Федоришиной), который многое «сыграл». Галина Стричак, сыгравшая Аню, — молодое приобретение труппы театра «Воскресіння». Старательная, профессиональная, но немного подражающая то ли актрисе Наталье Половинке (из театра им. Леся Курбаса), то ли Федоришиной, то ли еще кому-то. В этом «Саду» она пока себя не нашла.

И, быть может, едва ли не впервые за последние годы — музыка в спектакле. Именно музыка Храпачева заслуживает отдельных восторженных слов. В этой музыке и атмосфера, и интонация, и одна из художественных слагаемых ткани спектакля, и мастерское коллажирование известных музыкальных тем из той эпохи — немых фильмов, Чаплина, и парафраза знаменитого вальса Храпачева к чеховскому фильму Балаяна «Поцелуй», и соответствие обстоятельствам места действия. Впрочем, это соответствие свойственно всему спектаклю Федоришина «Вишневый сад» во многом неожиданной львовской премьере…