Пинзель-вектор

Прошлогодний проект «Пинзель» войдет в историю отечественного книжного дела как пионерский со многих точек зрения. И не только потому, что альбом «Іоанн Георг Пінзель. Перетворення. Скульптура» вместе с двумя прилагающимися повестями Евгении Кононенко и Владимира Ешкилева заняли первое место в номинации «Визитка» Всеукраинского книжного рейтинга.

Конечно, этот проект будут вспоминать как первую альбомную презентацию Мастера, культурологическая судьба которого весьма напоминает историю Ан­тонио Вивальди, чью музыку Европа «открыла» только через 200 лет после смерти композитора. Иоанн Георг Пинзель умер, предположительно, в 1761 году — и только сейчас мы удивленно усматриваем в странной тогдашней смеси барокко и рококо совершенно эксклюзивную художественную нишу, которой овладел скульптор, «мощью своего таланта явно превосходивший масштаб края, в котором по тем или иных обстоятельствам оказался», — пишет в альбомной статье известный культуролог Тарас Возняк.

Этот край — «красо України, Подолля» (Леся Украинка), городок Бучач (ныне Тернопольщина), где жил и работал Пинзель, выполняя алтарные заказы ближних и дальних (включая Львов) церквей. Тогда это была глухая окраина Речи Посполитой, которая, в свою очередь, находилась на культурных задворках тогдашней Европы. Но именно старая Европа первой вспомнила своего забытого мастера — в середине 1970-х в Польше выходит монография о Пинзеле.

Возможно, эта книжка помогла тому, что упоминание о скульпторе все-таки появилось в восьмом томе Украинской советской энциклопедии, напечатанной именно тогда: Пинзелю посвятили 20 строк (для сравнения: «славный сын украинского народа» Постышев удостоился там в четыре раза большей энциклопедической площади).

Похоже, что все дальнейшие годы существовало негласное 20-строчное ограничение на знание о Пинзеле, о чем свидетельствует и академик Борис Возницкий, которому принадлежит честь поиска, спасения и научной атрибуции произведений Пинзеля. В конце своей изданной в прошлом году книжки «Микола Потоцький староста Канівський та його митці архітектор Бернард Меретин і сніцар Іоан Георгій Пінзель» (Л.: Центр Європи) Борис Возниц­кий вспоминает: «Никогда не думал, что написанное за эти сорок лет когда-то увидит свет. Оно писалось только для себя». Инерция 20-строчного ограничения не была преодолена и после Независимости: в биографическом справочнике «Мистецтво України», изданном в 1997-м, Пинзелю посвящен перепечатанный из совэнциклопедии текст (даже на четверть сокращенный) — а ведь тогда уже прошел год, как во Львове стараниями Б.Возницкого открыли Музей сакральной скульптуры, основой экспозиции которого стали произведения Пинзеля!

Только в 2007-м мы наконец-то получили превосходный альбом с разносторонними статьями и монографию о Мастере. Кстати, почти одновременно с появлением книги «Іоанн Георг Пін­зель. Скульптура. Перетворення» (К.: Грані-Т) в респектабельном польском художественном издательстве Bosz вышел подобный альбом с монографическим приложением авторства Б.Возниц­кого и профессора Леха Маевского, напечатанный на польском, украинском и английском языках. Наше издание ничем не уступает польскому, и в этом тоже его уникальность.

Дело в том, что пластика как пространственное искусство имеет множество ракурсов восприятия и потому мало похоже на усредненное репродуцирование. Уже давно ведущие западные издатели «окниживают» скульптуру при помощи фотографической эзотерики, способной «показать, насколько иными оказываются вещи, если сфотографировать их», — пишет американский культуролог Сьюзен Зонтаг в книге «Про фотографію» (К.: Основи, 2002). Фото­художник «показывает зрителям то, чего не заметили их ненаблюдательные глаза», и одна и та же фотография становится «средством создания художественных произведений».

Современная норма репродуцирования скульптуры — различные ракурсы одного и того же объекта (фронтальное освещение нежелательно и игра со све­товыми контрастами, акцентиро­вание деталей. «Детали всегда выглядят более впечатляюще, чем то, что они составляют», — пишет российский фотоисследователь Олег Шишкин (Ч/Б. — Москва: Новое литературное обозрение, 2005). Но это — норма западного книгоиздания, которой отечественное пока не достигло (у нас по-прежнему нет ни одного специализирующегося на фотоискусстве издательства).

И вот «Грані-Т» представили нам Пинзеля «в царстве собственного света», где многочисленные нюансы творят «поэзию метафизики» (О.Шишкин) — представили вполне по-европейски. Представили так, что стало ясно: «Фотографии пинзелевских скульптур — это новое художественное качество, отличное от оригиналов... Даже скульптуры Микеланджело не дают так называемого эффекта четвертого фотоизмерения», — как написала Евгения Кононенко в повести «Жертва забутого майстра», — приложении к альбому. И это приложение (со временем к комплекту прибавили повесть Владимира Ешкилева «Втеча майстра Пінзеля») — третья находка рецензируемого проекта.

Опять-таки мы впервые имеем беллетристический шлейф к искусствоведческому изданию. О Пинзеле, как оказалось, писать одновременно трудно (ведь все задокументированные биографические сведения вмещаются в несколько абзацев) и легко (фантазируй вво­лю!). Кто он и откуда — доподлинно не известно: «Иоганн Георг Пильзе или Ян Георг Пельце или уж совершенно на первый взгляд экзотично — Джованни Джорджи Поцци?», — предполагает Т.Возняк. Ешкилев идет еще дальше: «Мастер с удовольствием сказал самому себе: «Все было не зря, Хуан».

Е.Кононенко строит свою «биографию» по трафарету Дэна Брауна: детектив вокруг поисков реликвии, которой оказывается манускрипт Мастера, где якобы содержатся профессиональные откровения его гения. Интересуют эти заметки модного франко-немецкого скульптора, чьи экзальтированные произведения возмущают «продвинутого» европейского ценителя. Весть о загадочной рукописи находит нашего героя через отца, который, будучи солдатом вермахта, в 1944 году в Бучаче получил соответствующий документ от старого еврея. Поиски разворачиваются в современном Львове.

Для читателя, который до этого ничего не слышал о Пинзеле, это довольно привлекательный текст. По крайней мере в каком-нибудь глянцевом журнале типа «Каравана историй» он был бы украшением. Сложнее оценить повесть в контексте творчества самой Е.Ко­ноненко. Читатель, знакомый с ее «Імітацією» и «Зрадою», знает писательницу как мастера воспроизведения вяжущей атмосферы современной апатии, равнодушия, конформизма. Удалось это и в «Жертве...», где обобщенно узнаем себя в застарелой и, к сожалению, по-прежнему актуальной формуле: «ленивы и нелюбопытны». Но именно эта фирменная «трясинность» письма Евгении Кононенко и не дает ей набрать экшнобороты. Сюжетная динамика пробуксовывает, и, чтобы не дать ей «заглохнуть», автор вынуждена «газовать» при помощи рекламных пауз типа: «Тогда мы еще не знали, какие страхи переживем в этих стенах...». Из-за этого первая треть книжки напоминает эдакий синопсис, где много, как для известной писательницы, лишних слов.

Посему «Жертву забытого мастера» не отнесешь к литературным победам Е.Кононенко. Быть может, писание по заказу — не ее стихия. Однако этот текст все равно заметно возвышается над тем биографическим «стандартом», который навязывает нам современная глянцевая периодика.

Что же касается повести В.Ешкилева, то тут невольно вспомнишь: и щуку выбросили в реку! Тихий виртуоз незаметных мистификаций, автор веселых и содержательных «краеведческих апокрифов», услышав последний приговор Тараса Возняка в предисловии к альбому Пинзеля («сейчас это все, о чем мы догадываемся»), всем своим текстом взывает: «Нет, не все — попробуйте вот это, и вон то, а еще и это-о-о!». И на кону появляются наемные убийцы с Сицилии (именно там, пожалуй, возникла мафия...); пират, переквалифицировавшийся в агента иезуитских спецслужб; товарищ Пинзеля — мальтийский рыцарь; русский самозванец; правнук-терминатор гетмана Многогришного; китаянка Никита из рода Мао (совершенно распоясался автор...); реликвия тамплиеров, которую и хранит Пинзель. И все это в треугольнике Бучач—Станислав—Львов середины ХVIII века в декорациях провинциального блеска окраинной шляхты. В декорациях, где «какое-то ответвление ордена Рыцарей Храма планировало сделать Станислав своей тайной столицей, Городом Ключей».

В значительной степени это путь Генрика Сенкевича и его нынешней российской реинкарнации — Б.Акунина. Как там писал Витольд Гомбрович: «Если бы история литературы приняла как критерий то влияние, которое оказывает искусство на людей, то Сенкевич (этот демон, эта катастрофа нашего ума, этот вредитель) должен был бы занимать в ней в пять раз больше места, чем Мицкевич. Кто читал Мицкевича добровольно, по собственному желанию?.. Однако Сенкевич — это вино, которым мы по-настоящему упивались... Он стал поставщиком приятных сновидений... в той степени, что заурядность восторженно восклицает: какой гений!» (Щоденник. — К.: Основи, 1999).

Я далек от того, чтобы сравнивать Ешкилева с Сенкевичем; речь идет о похожем инструментарии бестселлеротворения, основанном на интенсивной эксплуатации исторической мифологии. Если книга Еш­килева начинается с того, что «след вел в Бучач, в коренные владения Потоцких, ярых ненавистников России» — дальше мы безошибочно попадаем, по точному определению Гомбровича, «в закоулки нашей души, туда, где поляк как раз и скрывается от жизни, уклоняется от правды».

«Его мир страшен, мощен, прекрасен, он имеет все преимущества настоящего мира, но на него наклеена этикетка «для игры», — продолжает Гомбрович о Сенкевиче. В эту игру играли и Гомер, и Дюма, а в недавние времена и наш Павел Загребельный, «исторические» романы которого, особенно о Роксолане и Хмельницком, все-таки были настоящими бестселлерами. Но чего ранее не было в нашем лит­процессе — так этого издательского заказа на потенциальный бестселлер. «Грані-Т» первыми решились на это. И в этом — четвертый урок проекта «Пинзель» для нашего книжного рынка.

В предисловии к альбому Диана Клочко пишет о «привлекательном привкусе опасного вольнодумства», которым обладает все имеющее отношение к имени загадочного Мастера. Эта характеристика вполне подходит и обеим биографическим повестям, входящим в этот синтетический проект. Подходит она и к учрежденному издательством направлению создания «заказной» литературы, заказной в лучшем понимании — которым было все творчество и Пинзеля, и Микеланджело.

* * *

Прошедший книжный год дал нам больше знаний о Пинзеле, нежели все предыдущие годы вместе взятые. В упоминавшейся книжке «Микола Потоць­кий староста Канівський та його митці архітектор Бернард Мере­тин і сніцар Іоан Ге­оргій Пінзель» (Л.: Центр Єв­ропи) Борис Возницкий воссоздал экзистенциальную и ментальную атмосферу, которая, собственно, и сделала возможным феномен Пинзеля. В сборнике «Гебрейсь­кий усе-світ Галичини» (Л.: Журнал «Ї») при­влекает внимание очень информативный очерк Тараса Возняка о Бучаче, городе и Потоцкого, и Пинзеля. В альбоме «Замки та фортеці» (К.: Мистецтво) несколько разворотов посвящены Бучачской крепости, фигурирующей в повести Е.Кононенко. В путеводителе-каталоге Виктора Мельника «Сакральне мистецтво Галичини XV—XX століть» (Ивано-Фран­ковск: Лілея-НВ) описаны произведения Пинзеля, хранящиеся в экспозиции Ивано-Фран­ковского художественного музея. А в альбоме «Українське мистецтво XV—XX з приватних збірок» (К.: Оранта) репродуцированы две работы Мастера из негосударственных коллекций.