Она, Майя. Плисецкая: лучше хуже, но свое!

Уже неделю не смолкают фанфары: выдающейся балерине ХХ века Майе Плисецкой — 85. Сейчас она не танцует. Но всем, кто видел Плисецкую на сцене, ее не забыть. Мне повезло. Только в «Кармен» на сцене Большого я видела ее четыре раза, в том числе на чествовании Асафа Мессерера в 1983 году. А еще были «Лебединое озеро», «Анна Каренина», «Дон Кихот», «Видение розы», «Айседора Дункан».

«Когда вы в последний раз видели Бога?» — любил спрашивать Джордж Баланчин тех, кто оспаривал его трактовку Аполлона в балете «Орфей» Стравинского.

Тем, кто хотя бы раз видел на сцене Майю Плисецкую, ничего не стоит ответить на этот вопрос. С единственной поправкой: им довелось лицезреть богиню.

Ее сценический облик настолько совершенен, что каждая поза могла быть статуей. Античный профиль с огромными глазами, лебединая шея, льющиеся линии рук, способных передать любой оттенок чувства.

При этом фантастический темперамент. Демоническую магию которого переоценить невозможно. И еще — ум, острый, задиристый, беспощадный. Абсолютная точность жеста — на сцене и словесная адекватность — в разговоре.

Книгу о себе писала сама. По совету Галины Вишневской. И назвала ее знаково — «Я, Майя». В этом не только параллель с вышедшей ранее «Галиной», но и авторитарное утверждение своей избранности. Ведь Майя была прародительницей всех людей.

Плисецкая осознавала «божественное начало» своего таланта, принеся в жертву этой миссии возможность иметь детей. И отказавшись от репетиторства и педагогической работы. Как это принято в балете. Когда возраст требует подвести черту под сценической деятельностью. Ее эгоцентризм — часть «механизма самосохранения».

В свои 85 она в активной форме. При этом охотно и весьма обстоятельно консультирует. И с царственным величием благословляет молодежь, основав конкурс собственного имени.

Но Майя не соглашается на рутинную выучку адептов. Поэтому у нее нет собственных учеников. Как у Вагановой, Мессерера, Улановой или Семеновой.

Возможно, еще и потому, что ее дар уникален. И подражать ему невозможно. А сама она как бы вне школ. Хотя у нее и были учителя. И прежде всего — мать: киноактриса, очень рано заметившая ее одаренность, но, к сожалению, попавшая, как и отец, под колеса сталинских репрессий.

Ее дядя и тетя — легендарные Асаф и Суламифь Мессерер. Они не только не позволили после ареста родителей отдать ее и младшего брата в приют, как это было принято для детей «врагов народа», но, взяв племяшек на воспитание, обеспечили им профессиональное вхождение в балет.

Правда, о ней лучше сказать, что она не взошла на сцену Большого, а прорвалась. Сбежав преждевременно из эвакуации.

А разве не так устремились навстречу своему призванию Серж Лифарь и Рудольф Нуриев?

В ней заложено «дьявольское» начало, электризующее зрителя, когда она танцует Кармен, Одилию или Хозяйку Медной горы.

Но бесовские рожки, как и у Вацлава Нижинского, в ней удивительным образом сочетаются с ангельскими крыльями ее легендарных лебедей.

Фантастический взрыв языческой пластики Эгины в «Спартаке» или чувственное буйство Вакханки в «Вальпургиевой ночи» оказываются абсолютно совместимыми с элегическими страданиями Одетты или трагической кантиленностью Умирающего лебедя.

Однако ее стиль — это порыв к возвышенному, а не мольба о снисхождении к слабости.

Воздушно-анемичные героини а-ля Мария Тальони, заполонившие балет ХІХ века, — не ее стихия. Она далека как от их сентиментальной кукольности, так и миловидной субтильности, столь характерных для многих балерин.

Нет в ней и хрупкой беззащитности отрешенной от мирской жизни Жизели. Ее лиризму свойственен трагический романтизм страдающей личности. Она не фарфоровая статуэтка, а совершенная друза горного хрусталя.

Личность Плисецкой предполагает сопротивление жизненным коллизиям. Ее основной принцип — «лучше хуже, но свое!»

Она посмела возразить великим — Михаилу Фокину и Анне Павловой. У которой умирающий лебедь с покорностью судьбе склоняет голову на вытянутые беспомощно вперед руки.

У Плисецкой же борьба продолжается до последней минуты в заломе всего корпуса назад. Так, как будто она противостоит невидимым ударам фатума.

Своим гением балерина возвышает до невероятных трагических высот образы Фригии, Джульетты, Мехмене Бану, Анны Карениной.

Присущая ей харизматичность выплескивается в Китри и Лауренсии.

Способность к драматическому перевоплощению делает некоторые ее историко-костюмные роли достоверными. Античные изгибы рук Фригии в сцене оплакивания Спартака в постановке Леонида Якобсона, ювелирная точность каждого движения Персиянки из «Хованщины», пастельная пластика «Дамы с собачкой» и тонкая нюансировка «Чайки».

Масштаб ее личности превращает мини-балеты — «Болеро» Равеля, «Лебедь» Сен-Санса, вариации «Айседоры Дункан» и, конечно, «Гибель розы» Роллана Пети — в драматические фрески.

И хотя она предельно женственна, у нее жесткий мужской характер. Порой вызывающе бескомпромиссный. И даже стервозно-мстительный. Она и сама сознается, что обиды забыть не может.

К советской власти, забравшей в 12 лет отца и надолго лишившей ее матери, у нее свои претензии. Только она не унижается до сведения счетов, а снова и снова возвращается в Большой, который ее отверг, но который она до сих пор считает самой лучшей сценой в мире.

Плисецкая изумительно говорит и пишет: лаконично, веско. Превращая свои книги в достоверный протокол собственной судьбы. Но при этом делая читателей причастными к обсуждению самых глобальных тем.

И когда Сергею Петровичу Капице беседу с Плисецкой я назвала как самую запомнившуюся мне передачу «Очевидного-невероятного», он с живостью откликнулся. Вспомнив точную дату записи. Встречи с Майей Михайловной, действительно, запоминаются на всю жизнь.

Подлинная ее стихия — роковые женщины сильных страстей — Федра, Клеопатра, Медея, леди Макбет. Что-то удалось осуществить. Что-то она сознательно отвергла. Но в чем-то сохранила за собой право на такой тип по жизни.

В ней есть что-то эротичное. Почти запретное. Плисецкой по жизни нужен комплиментарный партнер. А вот с равновеликим, каким был Марис Лиепа, «брак» не сложился. И они быстро расстались.

Ее темперамент и импульсивная энергия сметают все на своем пути. Многие годы Родион Щедрин не допускает ее к вождению автомобиля. Ибо она стремится выжать газ до предела.

Вообще ей повезло с мужем. Как правило, он находится в тени прожекторов ее успеха, но при этом поддерживает, помогает, смягчает повороты судьбы… Только к нему она прислушивается, отступая от фрондирующей парадоксальности.

Он на 25 лет продлил жизнь своей избранницы в балете, создав музыку к драматическим спектаклям, которые она средствами хореографии разыгрывала на сцене, когда классический танец по возрасту стал для нее затруднителен.

На сцене индивидуальность Плисецкой просто фонит. Как радиоактивные изотопы, пробивая самых непосвященных. Лукавое кокетство Китри и гордая непримиримость Лауренсии в ее исполнении победоносны, а их жизнеутверждающая экспрессия просто сметает все преграды. Что уж говорить о Кармен… Ею очарованы многие. Достаточно посмотреть мемуарные фото. Плисецкая завораживала и покоряла. Пьер Карден, признав в ней свой идеал модели, по-рыцарски служил ей многие годы, безвозмездно поставляя целые обоймы сценических костюмов — к «Анне Карениной» и всем последующим спектаклям. Даже черное платье с раструбами, перехваченное темнозеленым атласным поясом, в котором она более десяти лет выходила на чествования.

В ней все сошлось в магическом сплаве: природный дар, артистическая среда, человеческая судьба и эпоха.