ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК

Я Диму запомнил как-то специфически: очередное открытие, длинный стол, обычный балаганный, всеснижающий треп, а у него глаза так странно, ну как-то несовременно горят. Пошли тосты, он вылез с такой длинной некстати серьезной, даже страстной речью. Волнуется, заикается - как из ХІХ века человек. Так, наверное, Ван-Гог говорил. Он ведь проповедником был до того.

Дима с ним, с Ван-Гогом, странно связан. Был в музее после первого курса на практике, на историческом тогда учился, так местный бородатый полупьяный художник все о нем рассказывал: «Ухо, мол, себе отрезал». «Вышел на улицу, - вспоминает Дима, - сел на траву ошеломленный, подумал - нет, не хотел бы быть художником».

Ан нет, довелось-таки. На лесковские интонации пробивает, когда о Диме вспоминаешь, - да на какие же еще? Странный человек. Окончил университет, даже армией «заземлился», работал по специальности в Киеве, в Охране памятников. Но нет - повело куда-то в сторону, в смутные, неясные пространства искусства. Истину захотелось почувствовать. Бога, образ его руками пощупать - пошел простым рабочим в реставрацию. В 27 впервые кисть в руки взял! Кирилловская, София, Черниговский Спас - пока друзья-коллеги после работы водку пили, мчался на этюды. Захватить вечернее солнце. Три раза поступал в Киевский художественный на реставрацию. В 1990 расписал алтарь Глебу Якунину в Жегалово под Москвой - пригласили как «фанатичного копииста Нестерова». Якунину, москвичам понравилось.

Ехал назад окрыленный: «Теперь поступлю, Бог со мной!» Так и вышло - взяли сразу на второй курс, учитывая историческое образование. На отделение реставрации часто попадают те, кто не смог по конкурсу пройти на живописный. Дима же был просто находкой: имел образование, опыт работы, даже специальную реставрационную категорию. Плюс, конечно, вышеупомянутый фанатизм. Продолжал бегать на этюды, копировать в музее. «Меня из Украинского изобразительного просто выгоняли. Так я им всем надоел», - вспоминает Дима. Кто из художников сейчас на этюды ходит, не говоря уже о копиях? «Никто меня толком не учил, - говорит Дима, - сам часами, днями копировал, всматриваясь в каждый мазок. Нестеров, Поленов, Врубель, Левченко». Хороший набор. Очень киевский. Несовременный? Ну, у Димы свое пространство - время.

Дома, на Русановке, все забито альбомами. «Когда работал в реставрации, деньги появились, - вспоминает Дима, - все пошли на книги. Как новый мир, новое зрение открылось». Он открывает альбом Поленова на какой-то там 86-й странице. «Смотри, - говорит, - «Троада», пейзаж легендарной Трои, написанный Поленовым в 188... году. А теперь мой, точно с натуры писанный, «Коринф», 1994 г. Один в один. Приехал из Греции в прошлом году со стопкой этюдов, перелистал случайно любимого Поленова и вздрогнул - попал! Не в Поленова, разумеется, в объективную истину, в настоящий колорит Эгейского моря».

Дима, похоже, из тех, кто в нее, в истину (надо бы писать с большой) верит. Стихи пишет. Но стихи мучительно серьезные, как хождение по узкой горной тропинке - с трудным, осторожным нащупыванием каждого следующего шага.

А живопись становится все более легкой, летящей. «Реставраторы обычно чистенько, основательно, лессировками ван-эйковскими пишут, - говорю, - а у тебя мазки пошли страстные, что твой Вламинк. - Но я и ухожу, бегу от реставрации. - Как, и от нее тоже? - Да, девятилетний роман с ней, похоже, заканчивается. Писать хочу. Свободно».

Неостановимый, неуловимый Дима. Опять резкий поворот, опять почти с нуля. Как там обронил когда-то Блок: «У поэта должна быть не карьера, а судьба».

Расставляет холсты последних лет: романтические, странно загадочные портреты, экзотические пейзажи - Греция, Франция, Бельгия, Голландия - Дима в студенческие годы объездил автостопом, с рюкзаком и палаткой, пол-Европы. Свободный человек! Ночевал в палатке даже на поле под Ватерлоо - спать, говорит, не мог, слышал все время странный гул и шум.

Дима мастер слышать странные шумы. Портрет у него, как и у учителя, Врубеля, окно в совсем иные миры - яркие, романтические. Как начало, пролог какой-то необычной истории. «Синее вино», «Утренний кофе» - они и носят, обычно, такие неконкретные, театрализованные названия. Дима - драматург, выдумщик. В его «Испании» - отзвук сомовской тоски фантомности. Умение создавать почти ирреальные миры. Дима как-то опоздал родиться лет на 100.

Сейчас пишут совсем по-другому. Да не пишут вовсе - разрушают, инсталлируют. Но в таких простеньких, маленьких киевских этюдах Димы есть какое-то такое «старое», искреннее ощущение красоты мира, что как воды ключевой выпил. Не все ж «пепси» выбирать.