ОБНАЖЕННАЯ СОВРЕМЕННОСТЬ

На прошлой неделе в рамках арт-проекта «Гранди мистецтва» киевляне имели возможность повстречаться с французским балетом. Согласитесь, «французский балет» — звучит заманчиво. Поэтому, наверное, зал Театра им.Леси Украинки ломился. Название «Балет Прельжокаж» не так много говорит киевскому любителю балета, не избалованному современным танцем и связывающему «французский современный балет» с именем гениального, но уже очень немолодого Бежара. Наверное, чего-то похожего ждали от Прельжокажа.

Нельзя сказать, что совсем обманулись. Что-то «постбежаровское» можно проследить в эстетике Прельжокажа. Впрочем, это впечатление для любителя, не избалованного французским балетом, могло оказаться мифическим. Первое, что бросается в глаза, — это кричащее отличие тонкокостности «прежнего» балета от «атлетизма» современного. Мягкой, хоть и надрывной пластики от жестковатого порывистого жеста.

Впрочем, различие в средствах выразительности совсем не исключает общности выражаемого. Это стало ясно уже в первом действии — балете «Единение» «на музыку Баха». Классик оказался несколько «модифицированным» для вящей выразительности. А сам балет — прекрасный образчик современного искусства как такового. Можно даже сказать «постмодерного», да простит меня почтеннейшая публика за подобные ярлыки. Попробую объясниться. Во-первых, этот одноактный балет представил смешение, может, даже временами доходящее до «мультипликациии», самых разнообразных форм движения тела, граничащих с искусством — танец, пантомима, акробатика, атлетизм и даже в некоторой мере трюк. Во-вторых, он дал огромное пространство интерпретациям и догадкам. Балет — условный жанр, и зритель не может удержаться от попыток объяснить хотя бы себе, «что они всем этим хотели сказать». Такого разнообразия зрительских прочтений, конечно, не достичь классическому балету. Зрители, не удержавшиеся от обыденного «о чем», высказывали самые разнообразные предположения: от «по-моему, о двух геях» до «единства и борьбы культур (а то и цивилизаций)» или, переведя все в лирическое измерение, «о борьбе и единстве с самим собой».

Не знаю, насколько правомерна сама постановка вопроса «о чем» в отношении подобного искусства, но раз оно дает такую широкую — почти неисчерпаемую — возможность раскрывать все новые и новые смысловые слои, это не может не восхищать.

«Весна священная» на музыку Стравинского еще больше обострила ощущение разорванности и неприкаянности. Эротическая подоплека весеннего языческого ритуала оказалась фактически нивелированной в трактовке французского балета. Все, что осталось тут от вакханалии, — множество порывистых тел, борющихся, подчеркнуто атлетичных и не эротичных. Спущенные трусики, картинные, как в голливудском фильме, движения сексуальной истомы, сорванные маечки и рубашки —как будто все правильно и должно бы выглядеть эротично. Ан нет. Все выхолощено, акценты смещены, и финальный танец обнаженной женщины — экстаз гибели без надежды на новое весеннее возрождение. В полутемном мире, где различимы лишь белые и черные пятна тел и одежды, нет места языческому разноцветью с его светлой надеждой на смерть как начало новой жизни. А все начиналось так обнадеживающе: яркие рубашки, разноцветные маечки, спущенные трусики — весна да и только...

Пожалуй, подобное прочтение доводит до некоей крайней точки балет Стравинского, творившего эту музыку в свой знаменитый «фольклорный» период. Драматизм самой музыки, интуитивно связанный с разрывом между языческой и современной картиной мира при единстве самих основ человеческого существа и его стремлений, нашел достойное воплощение в удивительном и непривычном для глаз нашего зрителя танце балета Прельжокажа.

О «Весне священной», в общем, можно сказать то же, что и о «Единении», — каждый истолкует его по-своему. Кто-то в восторге похлопает явлению обнаженной женщины (ну и что, что танец неэротичный, — мы люди неизбалованные), кто-то отметит «показ французского белья», кто-то начнет копаться в основах мироздания и цивилизационных моделях, кто-то просто будет ловить каждое движение на сцене, не задумываясь над тем, «о чем оно, собственно». Никто не уйдет обиженным. Это ли не успех?