О СЛОЖНОСТИ ЦВЕТА И НЕЖНОСТИ МИРА

В ряду поздних работ Ольги Отрощенко (выставка ее живописи с 02.11 открыта в Союзе художников) одна особенно бросается в глаза своей странностью, заключающейся в неслучайной случайности изображенного. Тайком прокрадывающимся в него смыслом — cмыслом неизбежного одиночества существования. Именно «прокрадывающимся», так как любой объект для Ольги был всего лишь поводом для живописи. Более равнодушного ко всяческим намеренным измышлениям художника не сыщешь. Но для смысла это обычное дело — оказываться там, где его «не ждали». Чьего одиночества — человека, живописи?.. Назовем его метафизическим. Чучело броненосца «позирует» на деревянном стуле. Закованный в тяжелую броню диковинный остромордый зверь-уродец, упершись лапами о край своего крохотного необитаемого острова, вроде бы с опаской заглядывает в темноту разверзающейся под ним пропасти. Ольга Отрощенко просто писала, сгущая мрачную насыщенность красноватых тонов, а получился — реквием живописи.

Впрочем, драматических интонаций, связанных с тем, что это посмертная выставка художницы, скончавшейся в 1999-м, а ее поколение, поколение 70—80-х не естественным образом оставило художественную сцену, но было вытеснено в забвение в связи с радикальной переоценкой ценностей в искусстве, попытаемся избежать. Ведь рукописи не горят, картины не умирают, а живопись Ольги Отрощенко бурлит витальностью — и такой останется навсегда. Да, немного грустно от того, что классная реалистическая вышколенность вызывает ностальгические, если не археологические чувства. Чтобы оценить ее по достоинству, приходится переключать регистр восприятия. Мы автоматически ожидаем другого — актуального по сегодняшним или, еще лучше, по завтрашним меркам искусства, искусства однодневного, динамичного, насыщенного идеями. Слышать не хотим о чем-то тотальном и «вечном». Мастерство, техническое совершенство обесценились окончательно и бесповоротно — таковы реалии времени. Модернистскому искусству идей — якобы позитиву, и проклассической ориентации искусству без идей (абсолютно идеологически стерильного искусства не бывает, скажем так — не зараженного концептуализмом)— вроде бы негативу, не существовать в нем на равных. Свершился, увы, очередной жестокий факт «естественного» отбора — по Дарвину, или отцеубийства — по Фрейду. Победивший в этой борьбе не всегда прав, но тем не менее с его статусом приходится считаться…

Поэтому и не стоит надеяться, что все без исключения смогут насладиться тонкими нюансами игры сближенных тонов в живописи Ольги Отрощенко, на которую способна только рука мастера. Да и нужно ли? Нужно ли всем любить классику? Оставим это тем «ретроградам», которые все еще ценят слово «качество». Чтобы уловить красоту профессиональной живописи, нужно хотя бы немного профессионально в ней разбираться, что, кстати, для рядового знатока современного искусства часто затруднительно. Оставим это тем жизнелюбам, которые еще видят красоту реального мира. Ведь доверять своим чувствам, сообщающим, что жизнь прекрасна, в эпоху ускоренными темпами развеществляющейся реальности, как-то не принято… Все эти чудные лирические пейзажи и натюрморты—уже прошлое, страница истории искусства. И для своего времени как живописец Ольга сформировалась в 1970-х и существенно не менялась с тех пор — они значительны. Значительны своей камерностью. Отсутствием карьерных реверансов перед идеологией. Благородной отфильтрованностью приоритетов: никакие побочные темы не отвлекали художницу от основной — достижения гармоничного созвучия красок на полотне.

Живописный дар у Ольги был, в буквальном смысле слова, в крови. И хорошо ли, плохо ли это, но судьба ее была предопределена с рождения—проблема выбора жизненного пути у дочери Татьяны Яблонской — женщины-легенды советских времен — вряд ли возникала. Ольга сконцентрировала в себе семейную талантливость. Чувствовала цвет так же естественно, как и дышала.. Она не скупясь делилась этой уникальной способностью. В 1970-х, по прошествии очередного периода декоративизма в своем творчестве Татьяна Ниловна пыталась вернуться к благородной сложности многослойной живописи, но не могла. Преодолела этот кризис с помощью Ольги. «Мама, ты красишь, а нужно писать», — не уставала напоминать дочь. На ее холстах живет, вибрирует цвет, а не краска, в этом отношении Ольга была строга к себе, порой даже чрезмерно.

Не только этим, конечно, привлекает ее живопись, но сочетанием умения видеть сложность цвета с умением видеть и чувствовать простоту, обволакивающую нежность мира. «Боже, за что мы так любим все это?» —удивляется одна из героинь Вирджинии Вульф, неважно кто, просто—Женщина. Видим, чувствуем, любим — абсолютно бескорыстно. «Ольга была сама женственность, мягкая и непрактичная, — делится ее сестра Гаяне, — ей и в голову не приходило стремиться к успеху». Возможно, поэтому вехи ее биографии так просты. Училась в Москве, в Строгановке, на отделении монументально-декоративной живописи. В 1967-м вышла замуж за Валерия Ласкаржевского, в 1973-м родила дочь Сашу, принимала участие в групповых выставках… Возможно, то же отсутствие практицизма так благотворно сказывалось в живописи — она изображала мир осторожно, не убивая деталей, не сминая ткани бытия. Высматривала отдельные куски неэстетизированной, впервые увиденной только ею реальности, подкупающие случайностью фокуса. Солнце, купающееся в Снове, летний луг после дождя, домик у реки… Пока все это с нами — об Ольге Отрощенко будут помнить.