Немцы своим не подыгрывают

В качестве постскриптума к недавнему Берлинале-2018 хотелось бы вспомнить несколько фильмов, которые по многим (прежним) параметрам стали некоторой неожиданностью для влиятельного кинофорума.

Одна из неожиданностей - то, что председатель жюри, известный кинорежиссер Том Тыквер, "как бы" исключил попадание в премиальный чарт, собственно, немецких кинокартин. И действительно, тут уж никак не заподозришь мастера в том, что "подыгрывает" своим…

Тем временем обладательницей Золотого медведя за лучший фильм стала режиссер из Румынии, дебютантка в игровом кино - Адина Пинтилие с картиной "Не трогай меня" (или "Не прикасайся"). Такое решение жюри, весьма неожиданное, на первый взгляд, радикально разрушило устоявшиеся мнение о Берлинале как о фестивале предельно политизированном, ориентированном на глобальные катаклизмы, тектонические сдвиги в социуме.

Именно в соответствии с этим стереотипом обычно и решалась судьба главной фестивальной награды.

На сей раз предпочтение было отдано локальному человеческому измерению - проблемам нестабильной личности, ее страхам и травмам.

Определяющим для Международного жюри оказалось внимание к субъективности, причем во всех ее проявлениях (ментальных, духовных, телесных).

Героиня фильма, снятого на пересечении игрового и документального кино, "Не трогай меня", 50-летняя Лаура (Лора Бенсон), страдает редкой специфической фобией - навязчивым страхом тактильных контактов, боязнью прикосновения окружающих. Нарушение психической адаптации приводит ее в лечебницу, где царят экзотические персонажи, немощные инвалиды, старость и уродство. Предложенная автором "эстетика новой телесности", перформативные формы ее проявления - подчас отвратительные, отталкивающие, тошнотворные. Сцены откровенного секса, мастурбации обессиленных дряблых тел, трансгендерные перверсии, прочие маргинальные проявления "основного инстинкта" напоминают инсталяцию в духе "фрик-порно". На самом деле картина в первую очередь соотносится с идеями неклассической философии и арт-практиками современного искусства, которые, рассматривая телесность как элемент культуры и переосмысливая статус человеческого тела, доказывают важность телесно-чувственного переживания.

Иногда - в болезненных, извращенных, безобразных (и/или без-образных) формах. Культура постмодернизма, интерпретируя тело как некую биологическую оболочку, симулякр, все чаще предлагает вместо нормы - всевозможные отклонения, вместо целостности - фрагментарность, вместо полноты - ущербность. При этом на смену "опыта видения" приходит "опыт касания".

Зрением можно ощупывать, касаться.

Думается, намек именно на такую "тактильность", содержащийся в названии картины, убедительно подкрепляется ее финальным эпизодом.

Скандальный на уровне обыденного восприятия, по сути этот фильм об открытии и принятии героиней своей чувственности. Такое исследование путей выхода личности из зоны тотального отчуждения, невроза и фрустраций, при всей "дикости" задействованного инструментария, имеет очевидное "терапевтическое" значение, сравнимое с коллективным сеансом психоанализа.

В любом случае, с судьями не спорят.

Второй по значимости приз - Гран-при жюри - получил фильм "Лицо" ("Рыло") режиссера из Польши Малгожаты Шумовской. Герой фильма Яцек, работая на монтаже самой большой в мире статуи Иисуса Христа, срывается с лесов и получает страшную травму - фактически "теряет лицо".

После уникальной пластической реконструкции его некогда симпатичные черты превращаются в пугающую "образину".

Через отношение окружающих к обезображенному протагонисту автор фактически портретирует различные срезы общества, выявляет личностные характеристики отдельных персонажей.

Яцек вынужден покинуть родной городок, и только величественный монумент Спасителя смотрит вслед удаляющемуся автобусу. Кинокамера фиксирует невозможный для статуи поворот головы в сторону дорожного серпантина. Беспощадная ирония, гротеск, стеб - автор не церемонится, живописуя современное общество в его ханжеских метаниях между реальными и мнимыми ценностями.

Среди фильмов, не отмеченных жюри, но поразивших свободой авторского самовыражения, хотелось бы остановиться на философичной работе Филипа Гренинга "Моего брата зовут Роберт, и он идиот".

Елена и Роберт - близнецы-подростки. Почти 60 минут экранного времени они откровенно скучают, предоставленные самим себе. Покупают на автозаправке пиво, попивают его на природе, гуляют. Сидя в траве, наблюдают за происходящим вокруг, заключая всевозможные пари. Попутно брат готовит сестру к сдаче экзамена по философии, помогает осмыслить сущность понятия времени, обращаясь к идеям Мартина Хайдеггера.

Пока Роберт увлечен объяснением различий между "экзистенциальным и субстанциальным", ревность Елены, подозревающей, что брат переспал с ее подругой, постепенно нагнетает напряжение, подогревая воображение обоих. Все происходящее в последующие 45 минут с точки зрения обыденной логики - серия бессмысленных преступлений, подпадающих под разные статьи криминального кодекса: принудительное связывание работающего на автозаправке приятеля близняшек Эрика, совершение над ним сексуального насилия с последующим убийством, стрельба по машинам, инцест, разгром автозаправки, заточение респектабельной пожилой пары с присвоением их автомобиля. Происходит ли все это в действительности или в неком "ином измерении" реальности? Жестокие преступления социопатов или игра воображения - квест, где острота ощущений и переживаний создается силой мысли? Решение этой дилеммы автор оставляет зрителю.

"Фантазии", - облегченно выдыхает зритель, когда в разгар бесчинств Елена кричит брату: "Мы - в другом времени!"

Сомнения закрадываются, когда, отвечая на экзамене, Елена поясняет свое понимание времени наглядным примером. "Мелодии не существует, - говорит она, - в каждый момент есть только отдельный звук, но все же я напою вам мелодию". И девушка тихо напевает, глядя на игрушечного пингвинчика-трубача - сувенир-триггер, захваченный с места ночного преступления.

Абсолютным чемпионом фестивального треша стал фильм иранского режиссера Мани Нагиги "Свинья" - о пожилом режиссере-невротике, вокруг которого все растет количество необъяснимых смертей. Коллег-кинематографистов уничтожает самым варварским способом таинственный маньяк. Героя одолевают противоречивые переживания - с одной стороны, его подозревают в причастности к убийствам, с другой - небрито-нечесаный режиссер обеспокоен, что маньяк не убивает его, поскольку считает недостаточно известным. Утешает страдающего режиссера мать-старушка, готовая помочь сыну не только словом, но и метким выстрелом.

Этот доведенный до абсурда кинокитч, идущий вразрез с устоявшимся образом самобытного иранского кино, наглядно продемонстрировал, сколь широка амплитуда семантического, тематического, стилистического разброса в фильмах конкурсной программы Берлинале-68.