Нельзя закрывать глаза, иначе никогда не увидишь света…

В литературу Леонид Кононович вошел как мастер детективного боевика. А также творец оригинального литературного героя, такой себе Оскар — украинский супермен с претензиями денди. Правда, ненадолго. Не захотел Кононович идти по стопам своего любимого детективиста Жерара де Вилье и бесконечно плести стандартный сюжет. Стало неинтересно. Считает, что в Украине без него поймают синюю птицу литературной коммерции. Кононович же возвращается к серьезной прозе. «Кальварія» недавно издала его новый роман «Тема для медитації». В этом году книгу выдвинули на Шевченковскую премию.

— Я родился неподалеку от Черкасщины. Там специфическая субкультурная среда, присущая правобережной Украине. Земля, где еще живы воспоминания о гайдаматчине и гайдамацких сокровищах. Поочередно учился в двух вузах, откуда меня успешно поперли. Были неприятности с органами госбезопасности в связи с распространением самиздата. Просто не вписывался в советскую систему. Поэтому и не мог получить высшее образование. Работал то сторожем, то грузчиком. В 1993 году дебютировал в журнале «Сучасність». Криминальный роман «Я — зомбі» стал бестселлером. Конечно, не в смысле продажи, а из-за того, что вызвал читательский ажиотаж. После этого я написал еще несколько криминальных романов. Собирался создать серию под названием «Тартар», объединенную общим героем. Образцом для меня был писатель Жерар де Вилье. Кто читает детективы, тот знает, что Вилье издал около восьмидесяти книг. Его последний роман о реальном покушении на ныне действующего Президента Украины называется «Убить Ющенко». Все пытаюсь уговорить кого-то из издателей купить права. На этой волне мог бы получиться неплохой коммерческий проект. Я бы взялся за перевод.

— В литературу вы вошли как мастер детективного жанра... Как объясняете это специфическое призвание?

— Я хотел создать боевик, поскольку в Украине его не было. Это была такая себе «терра инкогнита». Но после того, как в этом жанре начали работать другие литераторы, он меня перестал интересовать. Я всегда делал серьезную прозу. Вот «Кальварія» недавно издала вещи, написанные мной еще в середине восьмидесятых. Я даже не все отдал в печать: жалко было, слишком много в них пережито... В литературу нельзя слишком много вкладывать себя.

— Почему?

— По Канту, искусство состоит из труда, игры, фантазии и личного опыта. И всего должно быть понемногу. Когда очень выкладываешься в литературе, то становишься для читателя слишком уязвимым. Надо играть. Вот в детективных романах как раз всего поровну.

— Но искусство ли это?

— Детективы бывают разные. Например, «Крестного отца» считаю искусством. Из-за того, что там много жизни и ярких образов. Правда, не все так просто. Если детективный роман является художественной вещью, то это еще не означает, что он популярен. И наоборот. Как произведения Донцовой, Марининой, Куркова. Сюда же, к не искусству, я причислил бы и произведения Коэльо. Это как стиральный порошок хорошего качества. У этого «качества» есть четкие стандарты. Не выше, не ниже. Люди покупают стандарт, поскольку знают, чего от него ожидать. Так же и эти книги. Они не имеют ничего общего с литературой. Просто товар. А к литературе имеют такое же отношение, как лягушка к космическому кораблю.

— То есть, перефразируя вас, такие авторы хорошо знают, что в литературу не стоит много вкладывать...

— Здесь и вопрос такой не стоит. Они делают товар, а в товар ничего не надо вкладывать. Просто придерживаться стандарта.

— А вы уверены, что так легко придерживаться этого стандарта?

— Ваша правда... Надо иметь хорошие способности ремесленника. Почему, собственно, у моей серии «Тартар» не было коммерческого успеха? Потому что надо было сделать определенные стандарты, которые в украинском обществе имели бы спрос.

— То есть это взаимозависимый процесс?

— Конечно. Без общественной потребности такой стандарт невозможно изготовить. То же, что камешки в воду бросать... Украинское общество не нуждается в жанре боевика и образе сильного человека. Мой герой, не слишком задумываясь, размахивает ногой либо бьет в зубы или по шее... Традиционно у нас вопросы так не решаются. В России иначе. Субкультура мордобития у них накопилась очень сильная, поэтому есть и спрос на товар такого пошиба. Он родной для них. У нас люди больше интравертные, поэтому решение проблем именно таким путем вызывает сопротивление.

— Странно... Разве в нашем обществе не популярны триллеры? Телевидение ими переполнено, и зритель их поглощает...

— Нет, кино — это совершенно другое. По моему мнению, к искусству оно не имеет никакого отношения даже в лучших своих образцах. Это видеоряд, который легко считывается. В первый раз посмотришь, а второй — уже маловероятно, несмотря на многочисленные «Оскары» или «Медведи». Иное дело книга. В России, кстати, больше всего продается женских романов. Далее идут детективы Марининой, Донцовой... И вообще, 70% их книжного рынка держат женщины... Возможно, потому, что культурнее пишут. Хотя, конечно, все высасывают из пальца. Процентов 15 идет на продажу боевиков. Зверев — серия «Святой», Воронин — серия «Слепой». Уже вышло около сорока книг. Хорошо шел «Бешеный». В свое время я стоял за книжным прилавком, поэтому хорошо знаю спрос на эту продукцию.

— Вот вы сказали, что в России за детективное дело берутся женщины, а как можно такие вещи писать без опыта?

— У всех есть какой-то опыт. Любой хороший детектив — это яркие образы и характеры. Женщинам не обязательно описывать техническую сторону стрельбы. Они пишут об отношениях между людьми. И это правильный подход. Например, он ее бросил, а она из мести его «заказала»; а он взял да и утопил ее собачку, а она еще больше разозлилась... Все очень просто. Особого опыта не нужно.

— Насколько я поняла, детективный жанр вас немного разочаровал... А что вместо этого? Чем сейчас занимаетесь?

— Перевожу с французского и пробую переводить с голландского. В основном философские труды — Бодрияра, Жерара Мере. Сейчас работаю над книгой Мориса Бланшо «Пространство литературы». Очень глубокая и сложная вещь. Там каждая фраза имеет различные оттенки.

— А собственные вещи?

— Три года назад написал роман «Тема для медитації». Еще в начале девяностых он имел вид разных набросков. Но у меня не было права оформлять их в самостоятельное литературное произведение. Это роман об эпохе. О тридцать третьем годе, о шестидесятых, семидесятых, правозащитном движении, частично о войне в Югославии. Надо было, чтобы прошло определенное время...

— Это публицистика?

— Нет, это художественная вещь. Такие романы периодически появляются. Как, например, «Черный обелиск» Ремарка, другие. Это когда человек расправляется с эпохой и подводит под ней черту. На расстоянии времени лучше видна мистическая сторона вещей, событий, людей. Основной вопрос, который я хотел поднять в романе, — это плата по долгам. Поскольку народ погрузился в амнезию. Закончилась советская эпоха, и все обо всем забыли. В общественном сознании ужас тридцать третьего уже даже не фигурирует как факт. Когда я был ребенком, в селе еще все помнили. Старики рассказывали молодым, память не прерывалась. За эти преступления нужно же заплатить! Прежде всего, дать четкое определение советской системе. Это был просто оккупационный фашистский режим. Назвав вещи своими именами, можно апеллировать к практическому решению. Во-первых, люди, бывшие в партии, не должны занимать никаких должностей. Это принципиально. Во-вторых, нужно вести речь о запрете всех партий левого толка. Где закон о люстрации? Он и так был беззубый, а сейчас его вообще похоронили. Говорят, что время не пришло... Но ведь в каждом университете, в каждой группе был человек, «стучавший» органам. Представляете себе эту тьму мерзости? А следователи, судившие диссидентов? Это же, в сущности, была гестаповская организация. А мы забыли обо всем этом, списали на историю...

— Кстати, вы согласны с утверждением, что недавно на Майдане творили историю?

— Думаю, что да. Это большое достижение. Если народ чего-то не хочет, он может сказать свое слово. Но если уже сказал «а», то нужно же продолжать.

Но у нас с этим сложно... У одного современного философа я прочитал, что любые выборы априори по своей природе несправедливы. Потому что, волей-неволей, во время избирательной лихорадки закон нарушается всегда. Зная это, не строишь себе иллюзий. Как и по поводу других важных вещей... Нужно признать, что человек по сути своей одинок. Эта формула стара как мир. Еще Диоген ходил со свечой среди толпы средь бела дня, «искал человека»... Сартр также говорил об абсолютном одиночестве человека. Эта тема волновала и Бердяева. Этот философ пребывал в постоянном поиске, поэтому его взгляды часто менялись. В труде «Я и мир объектов» Бердяев писал, что, когда создавался мир, различия между объектом и субъектом не существовало. Но современный человек воспринимает другого не иначе как социальный объект. Поэтому общение в нашем мире невозможно. А настоящая любовь всегда трагическая...

— А если не трагическая, то, следовательно, не настоящая... Так, по-вашему, получается?

— На самом деле к такому выводу пришел Бердяев. Правда, не сумел объяснить почему... У того же Бердяева есть мысль, что Бог создал наш мир не просто определенным и детерминированным абсолютно. Он создал человека, чтобы он отвечал на творчество Бога своим творчеством. В свое время я не столько понял, сколько почувствовал причину неприязни между людьми. Заповедь «полюби ближнего, как самого себя», непроста для понимания. Не может любить ближнего тот, кто не любит себя. В ближнем человек видит себя. Если человек унижает другого, он видит униженным себя. Он себя не любит.

— В вашем возрасте, с жизненным опытом за плечами, вы ощущаете различие между оптимизмом и пессимизмом?

— Различие стирается. На презентации мне говорили, что моя книга очень депрессивная. Даже употребили такой термин, как маниакально-депрессивный психоз. Ничего не поделаешь, жизнь трагична по своей сути, а мир абсурден. Мы должны смело подойти к этому вопросу, пропустить сквозь себя, переосмыслить. Со временем, опытом, возрастом мы должны меняться. Глаза закрывать нельзя. Иначе никогда не увидим света...