Криптограмма анекдота

Альтернатива здравому смыслу

Хотя 12-томную историю украинской литературы ХХ века еще только составляют в академическом Институте литературы, место Василию Кожелянко в этом каноне отечественного писательства уже, кажется, зарезервировано. И не благодаря вкусовым предпочтениям кандидатов и докторов филологии, а скорее вопреки их естественному преклонению перед классической традицией. Поскольку, как свидетельствует американский авторитет в области критики Гаролд Блум, «традиция — это также конфликт между древним гением и современным вдохновением, наградой в котором является литературное выживание и канонизация» (Западный канон: книги на фоне эпох. — К.: Факт, 2007).

В своей кандидатской монографии Игорь Бондарь-Терещенко пишет: «В.Кожелянко — это архетипное ретро» (Ostмодерн: геопоетика, психологія, влада. — Тернополь: Навчальна книга. — Богдан, 2005). Справедливо, хотя и расплывчато. В монографии Тамары Гундоровой о «виртуальном историческом постколониальном нарративе» В.Кожелянко говорится конкретнее — «Фантастична стилістика взірця «Конотопської відьми» Квітки-Основ’яненко» (Післячорнобильська бібліотека. Український літературний постмодерн. — К.: Критика, 2005).

Тут согласиться труднее. Стилистику Квитки-Основьяненко лучше обозначить как этнографическую — к мифопоэтической традиции он относился благоговейно, как Шлиман к Трое Гомера. Возможность «толчеи» на этом поле Квитке и в голову не приходила. Зато один его современник, отбросив всякий иерархический пиетет перед классикой и воспользовавшись именно «фантастической стилистикой», написал произведение, которое тогдашний читатель встретил по схеме, описанной Г.Блумом: «Когда вы впервые знакомитесь с каноническим произведением, то переживаете не осуществление ваших чаяний, а именно ощущение странности, непривычности и настороженности».

Да, это об «Энеиде» Ивана Котляревского. И так же — о «Дефиляде» Василия Кожелянко. Преемственность традиции здесь еще более очевидна, если учесть оценку Котляревского в монографии Нилы Зборовской. Она причисляет этого канонического классика к писателям, которые были «своеобразными медиумами... которые интуитивно предвидели возможные опасные события» и способствовали «выводу национального характера из русско-имперского плена в европейский «сюжет» (Код української літератури. Проект психоісторії новітньої української літератури. — К.: Академвидав, 2006).

То же самое можно сказать о В.Кожелянко. И пресса интуитивно отметила это задолго до упоминавшихся выше филологических исследований. Еще в 2001 году киевская газета «Час» писала, что «переведенная, скажем, на русский, «Дефіляда» способна сместить некоторые мировоззренческо-духовные акценты в современной европейской литературе», а «Столичные новости» тогда же предположили, что «Дефіляда» выполняет еще и санитарные, так сказать, функции: ситуация, разыгранная на бумаге, уже не произойдет в реальности».

Оба прогноза относительно экспансии известнейшего романа Кожелянко не оправдались. Почему? Более двух лет назад одно московское издательство приобрело лицензию на «Дефіляду», довольно быстро был готов перевод на русский. Но до печати не дошло. Конфиденциальный источник сообщил мотивацию вердикта: русским это читать не нужно.

Объяснить «запрет» Кожелянко в России можно разве что тем, что в российском коллективном (и властном) подсознательном нет уверенности, что «ситуация, разыгранная на бумаге, уже не произойдет в реальности». Напомню, что в «Дефіляді» смоделирован такой ход событий: Вторая мировая война завершается поражением большевиков и СССР возвращается к состоянию Московского царства — исключительно в зауральской тайге. Действительно, публиковать книгу о таком — все равно что вызывать волка из лесу.

Но ведь в собственно российской литературе есть роман Андрея Лазарчука «Все способные держать оружие», где россияне так же проигрывают эту войну немцам. Развязку мнимого парадокса находим в интересной книге известного московского критика Сергея Чупринина, когда он формулирует допустимые рамки подобной «альтернативы» в современной российской прозе: «Пусть будут хоть геринговцы, но не американцы!» (Жизнь по понятиям. Русская литература сегодня. — Москва: Время, 2007). Понятно, что при таком раскладе украинских «завоевателей» не может быть, потому что не может быть никогда. Тем более что в «Дефіляді» вермахт является лишь незначительным союзником победного Украинского войска...

Произведения альтернативной литературы (к которой, без сомнения, относятся романы В.Кожелянко) С.Чупринин обозначает так: «Явления... оспаривающие конвенциальные связи, которые легитимизированы властью и/или неквалифицированным читательским большинством... направленные на разрушение не столько литературных канонов, сколько общепринятых в обществе политических, социальных и моральных стереотипов». Следовательно, Василий Кожелянко — литератор-«разрушитель». Разрушитель здравого смысла масс.

Безальтернативная очевидность

Здесь кроется очередной парадокс: выходит, что романы В.Кожелянко, изданные и переизданные массовыми тиражами, противостоят массовой же литературе, базирующейся на философии здравого смысла. Обратимся за помощью к еще одному специалисту — британскому культурологу Джону Стори, который считает, что «масскультура мешает «массам» мысленно выходить за рамки сегодняшнего дня» (Теорія культури та масова культура. — Х.: Акта, 2005). Кожелянко же, как точно подмечено в газете «День» еще в 2001 году, «провоцирует сознание, обогащая его иммунитетом переосмысления».

Здесь время и место разобраться с жанром, с помощью которого В.Кожелянко обеспечил себе канонические привилегии. В помещенном в «Літературній Україні» некрологе указано, что он «вошел в украинскую литературу как создатель жанра «альтернативная история». Эта дефиниция неслучайно закавычена, поскольку даже в новой двухтомной «Літературознавчій енциклопедії» (К.: Академія, 2007) такого понятия нет. Пристала эта жанровая наклейка к В.Кожелянко на волне эйфории, поднятой «Дефілядою», — и этот механизм опять-таки исчерпывающе описал Г.Блум: «Своеобразной меткой оригинальности, которая может обеспечить произведению место в каноне, является непривычность, которую мы или не можем полностью ассимилировать, или которая становится данностью настолько, что нас ослепляют эффекты ее идиосинкразии».

После того как мы прочитали шесть следующих романов В.Кожелянко, ослепление от «дефилядных» эффектов прошло и стало видно, что этого «альтернативного историка» подозрительно мало интересует история как таковая. Минувшие события для В.Кожелянко — лишь символы, и отнюдь не факты, которые «классический» представитель этого жанра рассматривает как источник альтернатив. Если сравним романы черновчанина с очень похожими произведениями, например, москвича Дмитрия Быкова («Оправдание», «Эвакуация»), то с удивлением увидим, что история для В.Кожелянко — и реальная, и альтернативная — является только дешевой маскарадной маской, которая не столько скрывает, сколько делает более выразительным ее носителя. И этот «загадочный» феномен — «безальтернативная очевидность» украинского бытия ныне и присно.

Да, Василий Кожелянко — пессимист. В анекдотическом смысле, то есть хорошо информированный оптимист. «Чистым» оптимистом он был разве что в «Дефіляді», где высмеял «экзистенциальную вину перед младшим русским братом» (тогда же газета «Голос України» восторженно воскликнула: «Это ирония гражданина Украинской империи!»). Но чем дальше В.Кожелянко погружался в свою основную специальность — а он, напомню, был политическим журналистом-аналитиком, -- тем больше искал среди этого «архетипного ретро» оптимистических альтернатив нынешнему властному трагифарсу. С «неистовым любопытством» конструировал он ближайшее украинское будущее из кубиков настоящего и прошлого: «Конотоп» (1998), «Людинець пана Бога» (1998), «ЛжеNostradamus» (1999), «Котигорошко» (2000), «Тероріум» (2001). Но в альтернативном украинском завтра все складывалось как у Бориса Виана: «Там было бы точно так же. Если задержаться» (Пена дней. — Москва: Художественная литература, 1983).

Политический аналитик Кожелянко не видел признаков изменений в стилистической матрице украинской политики, и поэтому «альтернативщик» Кожелянко, делая 200-страничные остановки в прогнозируемых им мирах, замечал лишь обычные метаморфозы украинского абсурда: «Серп було помальовано жовтою, а молот — синьою фарбою». Но больше всего его огорчало то, что «у гості прийшов порожній занудливий Великий будень. Ні, не в гості, а на «пеемже». И для лечения хронической разрухи в головах жителей утопической Украины есть лишь модернизированный «архетипический» способ: «Суха горілка, ерзац-вино, пивний порошок».

Впрочем, журналистский пессимизм В.Кожелянко щедро разбавлен постмодернистским смехом. Его принадлежность к этому контроверсионному литературного стилю сразу признала критика («Дефіляда» — роман-эталон, который целиком и полностью от начала до конца отвечает требованиям постмодернистского канона», — констатировал еще в 2000-м
журнал «Книжник-review»), да и сам он никогда не открещивался — в ранней новелле «Українська книга мертвих» есть такая самохарактеристика: «Веселый циник и правоверный постмодернист».

Такая однозначная идентификация значительно облегчает понимание многих «фишек» В.Кожелянко. Современный польский литературовед Ришард Нич пишет: «Постмодернистское мировосприятие — это ожидание прошлого и ностальгия по будущему» (Світ тексту: постструктуралізм і літературознавство. — Л.: Літопис, 2007). Этот вывод довольно точно очерчивает сюжетную амплитуду почти всей прозы В.Кожелянко: он с грустью просматривает неотвратимую повторяемость «топоса поражения» украинской «истории с бромом» и ностальгирует по мифическим, «альтернативным» сценариям. Причем ностальгирует именно в «архетипичной» форме последнего аргумента — смехом. А сюжетно организованный смех имеет точное жанровое название: анекдот.

У Владимира Ешкилева есть выражение, которое очень подходит к прозе Кожелянко: «Продвинутый в вертикальном направлении анекдот» (Пафос. — Л.: Кальварія, 2002). Возьмите первую фразу романа «Тероріум»: «Президент України Авдотій Дормідонтович Кромєшний був божевільним». Так альтернативные истории не начинаются, так может «открываться» лишь история-анекдот. Это, видимо, и есть самое точное определение сквозного жанра Кожелянко: история-анекдот. Или же — развернутый анекдот.

Кстати, такая трактовка может объяснить, почему русские «не хотят» читать «Дефіляду». Единственное, чего действительно боится здравый смысл, — это публичного смеха. И такой потенции смех зачастую вызывают не «дидактические» ферменты комического (ирония, сатира, сарказм), а чистый юмор — как у Василия Кожелянко. Все смоделированные им приключения — это сугубо анекдотическая игра, которая не грузит читателя даже намеком на какую-то дидактику. Даже политический роман-анекдот «Тероріум», который полностью накладывается на сегодняшний властный карнавал, не содержит оценочных категорий — и в этом его соблазнительность для массового читателя.

А для автора? Похоже, Василий Кожелянко «устал» от роли «политлитературного Жванецкого». После «Тероріуму» он написал роман «Срібний павук» (Л.: Кальварія, 2004) — «ретро-детектив», как рекламно неточно определили жанр издатели. На самом деле это была попытка вырваться из заколдованного круга сюжетной мультипликации с одинаково проигрышным для «Украины» финалом. Несмотря на то что здесь также вьется в прошлое его «фирменная» масонско-мистическая нить, а на маргинесах сюжета появляются заметные исторические фигуры (на этот раз — Алистер Кроули, Мирча Элиаде и Александр Олесь), это произведение стало настоящей, не пост-
модернистской, ностальгией автора по довоенным Черновцам.

В.Кожелянко всегда внимателен к бытовым деталям, и они его не предают, создавая правдоподобие как необходимые декорации для анекдота. Однако в новой книге виды родного города вышли из-под контроля, приобрели пантагрюэлевские ароматы, цвета и размеры, образовав герметичную конфигурацию. Формат «Ave, Черновцы!», в который невольно превратился этот роман, — легкий и приятный, даже экскурсионно соблазнительный текст. Но играть с личным опытом (каким является для В.Кожелянко этот город) — так, как он играл с безличным историческим опытом абстрактной Украины, автору было не под силу.

Метаморфозы альтернатив

Репрезентация личного опыта не может быть ничем иным, кроме как дидактикой. Последняя страница «Срібного павука» просто кричала об этом. Но автор еще не был готов к новому амплуа. В это время он только «собирал» книгу, которую позже называл для себя главной, — сборник рассказов «Логіка речей» (Л.: Кальварія, 2007). Здесь, кстати, еще одна формальная параллель Кожелянко и Котляревского: Иван Петрович не считал свою «Енеїду» собственным литературным произведением, как и Василий — «Дефіляду» (остальные же свои произведения оба писателя оценивали в сугубо профессиональных литкоординатах).

«Логіка речей» — это типичный продукт кризиса среднего литературного возраста. Да, он выиграл забег на короткую дистанцию в дисциплине «роман-анекдот». Но ведь не всю писательскую жизнь подписываться лишь на «философский журнал «Юный ницшеанец»?! Бывшие сюжеты-анекдоты в этом сборнике превращаются во вполне реалистические драмы. Например, 27-летний персонаж ранней новеллы «Шлях воїна в Україні» — это тот же мужик, что и в новелле «Нарцис» из последней книги, но уже 40-летний. И его судьба уже не столько смешит, сколько угнетает.

Но, несмотря на резкий стилистический вираж, В.Кожелянко не потерял чувство юмора. Здесь его герой «почав думати про щастя. Думав три доби і мало не зваріював». А думал он (новелла «Щастя») о возможности/невозможности объединить счастье и свободу в браке. Причем свободу этот кандидат в мужья понимает как вседозволенность бывших привычек плюс карт-бланш альтернатив на будущее. Точно так, как в приведенном выше польском определении постмодернизма: ожидание прошлого и ностальгия по будущему.

Не удивительно: В.Кожелянко остался постмодернистом и в этой своей «самой реалистичной» книге. Но здесь он играет не столько со смыслом, сколько с формой. Например, новелла «Дезертир» — это анфилада зеркальных отображений: прием, едва ли не впервые использованный Эдгаром По, а потому подвергнутый апгрейду бесчисленным количеством авторов (последним «пользователем» был М.Брыных в «Електронному пластиліні» — К.: Факт, 2007). А значит, ценители игры не разочаруются и в этой книге В.Кожелянко. А как по мне, хотя все прозаические произведения В.Кожелянко достойны внимания, «Логіка речей» — среди трех лучших (вместе с «Дефілядою» и «Конотопом»).

Сочиняя «Логіку речей», автор признался: «Был трезв, и мне было хорошо». Не в буквальном смысле, а — отдыхая от хмельных анекдотических альтернатив. В этих своих мини-драмах он таки вышел за круг мнимой украинской судьбы-фатума, которая чудилась ему в каждом романе. И как результат этого освобождения — «в мыслях появились признаки оптимизма». Похоже, новая писательская оптика В.Кожелянко направилась в ту сторону, где можно разглядеть и конструкты Умберто Эко. Вскоре мы сможем это проверить: весной Василий завершил роман «Ефіопська Січ» и передал рукопись в ивано-франковское издательство «Лілея-НВ».