КОСТЯ-ПСИХИАТР. НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ — ВЛАДИМИР ГОРЯНСКИЙ

После поистине феерического успеха первого украинского (точнее украинско- российского) сериала «День рождения Буржуя» было бы неправильно, даже недопустимо и непрофессионально не встретиться с людьми, его придумавшими и создавшими, с актерами, сыгравшими в фильме. Их немало. В первую очередь это, конечно же, известный киевский сценарист Юрий Рогоза, режиссер и актер Анатолий Матешко, воплотивший фанатизм автора сценария в экранную жизнь, это российские актеры Валерий Николаев и Ирина Апексимова, исполнители главных ролей в сериале. Список можно было бы продолжить, поскольку несомненных удач немало. Но я не буду этого делать. Меня в этом прекрасном ансамбле больше всего потряс (другого слова не подберу) один персонаж — яркий, вызывающе талантливый актер, сыгравший характерного Костю-психиатра. И, боже мой, как же мне было стыдно, когда, выясняя, где же нашли авторы фильма такое чудо, я узнала, что Владимир Горянский — ведущий актер Театра драмы и комедии на Левом берегу, заслуженный артист Украины.

— Володя, я более ориентируюсь в мире кино, чем театра. Что вы закончили, как попали в свой театр?

— Закончил я Днепропетровское театральное училище. Служил в Севастополе, тоже в театре — Черноморского флота. После службы — опять Днепропетровск, русская драма. А затем случился бум — 1989 год. По сути, это была театральная реформа: принимали массу законов, способствовавших подъему театра… В Киеве в это время открылось много студий, разных и хороших. И я решил поиграть с судьбой: мы с моей бывшей женой продали квартиру в Днепропетровске и переехали в Киев. Работали в студии «Арт». Но я — актер репертуарного театра, привык к режиму, дисциплине, ритму работы. В студии по-другому: можно репетировать, можно не репетировать, можно сыграть только один спектакль в месяц. У меня был шок от этого и даже возникло желание уехать обратно. Но не сделал этого и не жалею, потому что сегодня даже не представляю, как бы смог жить без Киева, который безумно люблю.

— Роль Кости-психиатра — ваш дебют?

— В сериале — да. А вообще в кино я уже десять лет. Первый раз вызвали на пробы, когда еще учился в театральном училище. Рабочее название фильма было «Жених и невеста». Помню, еще на площадку пришел Сережа Иванов, его пробовали на старшего брата. Вроде бы все было ничего. А потом я увидел, что в фильме снялся Володя Шпудейко, теперь ваш коллега (часто смотрю его программу «Джаз-степ-танц-класс!»). А когда я служил в Севастополе, там много картин снимали и студия имени Горького, и «Беларусьфильм».

— Когда это было?

— 1980—82-й годы. И мы подрабатывали в массовке, хорошо, кстати, зарабатывали. Ведь актерам платили не по три, как всем, а по семь, иногда по двенадцать рублей. Так что опыт был.

— Вы родились в шахтерском Стаханове. Там ведь, наверное, и театра-то не было. Что же вас привело в эту, по большому счету, немного женскую профессию?

— Вообще-то я и не мыслил поначалу о театре. Начинал (смешно сказать) заниматься штангой… Да, да. Я был безумно худой и с трудом преодолевал этот комплекс. Поэтому мы с другом пришли записываться в секцию штангистов. Тренер посмотрел, говорит: «Приходите завтра, прикинем, с чего начинать!..» Но этого «завтра» не случилось. Нужно было брать сегодня (смеется). Ну а потом уже возник самодеятельный театр: все куда-то ходили, в какие-то кружки, вот и я пошел. Мы играли «Снежную королеву», другие сказки, было много концертов по пионерским лагерям. Эти детские воспоминания — потрясающие, незабываемые…

— Сейчас не изменилось отношение к театру? Ведь это сложная организация. Интриги, обиды, сплетни, порой…

— Слава Богу, меня эта чаша миновала. Никогда не пытался занять чье-то место, претендовать на чужую роль…

— Даже если казалось, что роли распределены неверно, что здесь должны играть вы, а получил кто-то, предположим, по родственным связям…

— Да нет, судьба и тут меня не обидела. Только в Театре на Левом берегу сыграл юного Гитлера в «Майн Кампф», Передонова в «Мелком бесе», Госпарова в «Бесконечном путешествии». А Мессир Ничи в «Комедии прелести греха» (за эту роль получил театральную премию «Пектораль»). Потом — Лодовико в «Отелло». Варавин в «Смерти Тарелкина». Видите, какой список. Конечно же, я благодарен режиссерам, ведь это они почувствовали, увидели, что я могу играть роли, о которых и мечтать когда-то не смел. Один Гитлер чего стоит…

А в днепропетровском театре (кстати, у Володи Балкашинова, известного сейчас киевского режиссера) играл Хлестакова. Сыграть Хлестакова в театре — это уже артист! Потому что роль вбирает в себя множество компонентов — и от природы, и от профессии. Очень широкий диапазон.

— Мы так много говорили о театре и кино, что хочется вернуться к Володе Горянскому — человеку и гражданину, извините за такую компиляцию… Что он читает сегодня?

— На столе лежит Рерих. Почему такая потребность появилась? Наверное, это связано с выпуском последнего спектакля «Смерть Тарелкина». Он достаточно мистический, там много тени, которую мы пытаемся победить светом. И Рерих возник на уровне подсознания: мысли, которые он излагает, — это, в частности, философия терпимости. Он говорит, что человек должен быть терпимым, но не пассивным, а активным. Нужно искать среди людей то, что их объединяет.

— Это вы сегодня, зрелый, опытный в чем-то, популярный актер Владимир Горянский, пришли к такому выводу. А каким, интересно, вы были в детстве и юности, самый младший в семье ребенок несколько избалованный?

— Честно говоря, детство у меня было не очень легкое. Четверо детей: две сестры, брат и я. Мы воспитывали друг друга, потому что родителям некогда было заниматься нами. Отец проработал 27 лет в шахте, в забое. А в то время нельзя было найти шахтера, который бы не пил. И отец очень сильно пил. Конечно же, скандалы, ссоры. Я не любил отца, и никогда не чувствовал, что он у меня есть. И навсегда запомнил такой момент: отец был трезвым, мы с ним сидели на лавочке, и он делал мне змея — я почувствовал, что у меня есть отец. Он умер очень рано, в 41 год. И, кстати, когда я был на кладбище в Стаханове, пришел в ужас, там все могилы «молодые» — 41—42—43 года…

А маму я всегда очень любил. Она эталон самопожертвования. Все, в-с-е, что у нее было, она отдавала нам, детям…

— Если вспомнить Фрейда, Володя, перенеслось ли ваше отношение к матери на других женщин?

— Перенеслось. Я не могу видеть, когда обижают женщину, несмотря на то, злая ли она, глупая ли… Безумно люблю сестер, и если вдруг кто-то похож на них и делает что-то неприличное, плохое, чувствую какой-то странный трепет… Не могу видеть просящих милостыню старух, пьяных женщин… Я их не порицаю, нет, но меня такие картины доводят до слез…

— Наверное, потому, что это противоестественно женской природе?..

— Очевидно…

— А любимая женщина у вас сегодня есть?..

— Да. Кстати, это удивительная история. Но другая…