КОРОЛЕВСКИЕ ИГРЫ ГРИГОРИЯ ГОРИНА

Только телевидение приносит сегодня суперпопулярность. Все блага и негативы оной безропотно несет идеолог и неизменный участник знаменитой программы анекдотов «Белый попугай» Григорий Горин. Он же - автор сценариев множества отличных телефильмов, среди которых любимые всеми «Тот самый Мюнхгаузен» и «Обыкновенное чудо». Театры почитают за честь поставить его пьесы, последняя из которых «Королевские игры», поставленная в театре Ленком Марком Захаровым.

- Григорий Израилевич, как серьезный мужчина, врач, от столь уважаемой профессии ушел в такое несерьезное дело, как сатирическая литература?

- Никуда не уходил, писать начал раньше, чем читать. Основной профессией всю жизнь была литература и сочинительство. А медицина - душевное состояние, к которому тоже надо подготовиться, чтобы быть врачом не только духовным, но и телесным. Одновременно не только телесным, но и духовным - не сочтите за каламбур. Ведь врачевание есть одна из функций литературы в большом смысле этого слова. Вот почему не делаю разницы между медициной и литературой. Не практикую как врач только потому, что этим нужно заниматься более основательно, учитывая достижения медицинской науки. Литературой тоже надо заниматься высокопрофессионально. Поэтому просыпаюсь я с ощущением врача, потом сажусь за письменный стол и становлюсь писателем.

- Знание человека с точки зрения телесного здоровья помогает в создании литературных образов?

- Анатомию знает, в общем-то, любой человек, зная ее более досконально, ценнее то, что над анатомией. К живому человеку все относятся, как к живому, а к трупу, извините, как к трупу.

- Как, когда и почему произошел не просто переход - уход от малых форм: рассказа, интермедии к пьесам и сценариям?

- Это естественный процесс, люди взрослеют и хотят изъясняться более основательно. Юмор в чистом виде, настоящий эстрадный юмор - профессия молодых. Когда немолодой человек выходит и острит со сцены, это вызывает некое недоумение и «неподключение» к залу. Молодые легко, дерзко воспринимают жизнь, бегут на короткие дистанции. Когда становишься старше, хочется по любому поводу высказаться более подробно. Поскольку давно этим занимаюсь, написал довольно много. А вот мелкие рассказики уже не получаются.

- А проза? Вы пишете ее?

- В основном - нет,столько сейчас театральных договоров и обязательств. Если можно так сказать, наиболее сильная моя черта - диалог, я человек разговора. Поэтому мне ближе драматургия. К тому же я человек нетерпеливый: не могу долго, несколько лет писать роман, а потом столько же ждать, пока читатель прочитает его. Над пьесой работаю долго, но потом хочу немедленного отклика людей - затронул ли я их какие-то мысли и чувства? В театральном зале это понимаешь сразу.

- В основном вы работаете с Марком Захаровым и Андреем Гончаровым, это вы так постоянны или режиссеры постоянны по отношению к вам?

- С Гончаровым в последнее время стал работать, хотя у нас старое знакомство и творческое приближение друг к другу. В театре Маяковского меня ставила Татьяна Хромкова, ученица Гончарова. Вообще театр Маяковского с его блестящими актерами мне очень близок. И новую пьесу они репетируют опять «звездным» составом: Симонова, Костолевский, Волков. Работать очень интересно, люблю, когда уже состоявшийся актер открывается какой-то своей новой чертой. А есть люди, способные открывать совсем новые имена, - Захаров, например, обладает таким свойством. В спектакле, идущем сейчас в Ленкоме, он полностью дал раскрыться двум молодым актерам: Лазареву-младшему и Мордвиновой. Иногда, когда я сочиняю, подставляю на ту или иную роль того или иного актера - задача в том, чтобы не только мне было интересно, а и ему. Использовать актера в привычном качестве - самое неблагодарное дело, а вот когда ты понимаешь, что в нем есть такая черта, которую еще никто не открыл, а тебе удалось... Например, юмор Олега Янковского, который проявился в Мюнхгаузене и сразу стал мне дорог. Или наоборот - какие-то трагические черты в Андрюше Миронове. Вот этим я и занимаюсь: как бы пишу для друзей, потому что нежно люблю их и хочу дать возможность им состояться - тогда, в какой-то степени, состоюсь и я.

- Мне кажется, вы человек по натуре достаточно мягкий, а Марк Захаров, что не умаляет его достоинств, по-моему, режиссер-диктатор. Когда пьеса уходит от вас в театр, приходится ли идти на какие-то уступки или вы жестко отстаиваете свою линию?

- У нас общая линия, мы очень тесно дружим, практически все оговариваем. В какой-то момент, как супругам, надо иногда побыть одному - когда Захаров репетирует, иногда не пускает меня. Это необходимо. Жене, которая вынуждена слушать сцены в моем исполнении, стараюсь полностью замысел не раскрывать, мне нужна непосредственная реакция человека. Она в данном случае - подопытный кролик. Надо оставить ее немного в покое, чтобы использовать свойство быть искренней. Начиная от анекдота и кончая пьесой, если рассказывать, а потом человеку это же читать, он не может быть всегда объективен. Потому что каждый мысленно подставляет свою картинку, несовпадение вызывает отчуждение, поэтому мне нужен как бы чистый лист. То же самое происходит у нас с Захаровым, когда мы работаем, обсуждаем, а потом он предлагает мне отойти в сторонку. Когда я появляюсь снова, иногда ахаю - мы же не так говорили! Но сразу хочу понять, чего он хотел. И ему трудно бывает, он сам говорит, что любит Горина вечернего и боится утреннего. Потому что утром мне все не нравится, то, что вчера вечером говорили, на свой страх и риск пишу так, как мне поутру показалось это же, а он-то живет с ощущением вчерашнего. Преодоление этого барьера очень трудно, но полезно - ничего не должно быть фиксировано. Поэтому театр люблю больше, чем кино - это живое искусство: сегодня актер так сыграл, завтра - так, а в кино снял - и все застыло.

- Был момент, когда эзопов язык, полунамеки понимал определенный круг людей, сегодня - можно все. Какие темы вас волнуют, чем, на ваш взгляд, можно привлечь внимание публики?

- Те же. Точного пародирования действительности на костюмных персонажах я никогда не хотел. Мы живем не только в определенном году, но и в определенном состоянии - а оно характерно для любой эпохи. Можно писать о Тиле Уленшпигеле, Свифте и быть современным. В принципе, ничего не меняется - человек остается человеком и вечны сложные законы человеческого общества: грубо говоря, власть всегда развращает, а любовь не есть вспышка - а продолжение во времени. Легче работать на персонажах, которые уже сформировались в истории, чтобы дать им второе рождение... Все мои пьесы-притчи - это пересказ «сегодняшним глазом», они не отменяют того, что уже было известно. Это и есть форма моего творчества. Новая пьеса - продолжение «Ромео и Джульетты», все равно это разговор о любви. Это можно было писать и десять лет назад, можно - сегодня, просто сегодня какие-то вещи для меня становятся наиболее созвучными. В «Королевских играх», например, политические разговоры Норфолка попадали точно в эпоху. Но, в принципе, парламент не мы открыли и спикер - не наше слово. А реакция зрителей? Вспомним классиков: Гоголя как ни слушаешь - все вроде о нас.

- Прошло время, когда нашу страну называли самой читающей в мире, угас книжный и журнальный бум, но литература-то продолжается?! Григорий Израилевич, что вы можете сказать о «текущей» литературе, какие имена назвать?

- Много не назову. В литературе, конечно, появляются новые имена, просто не успеваю следить за ними. Могу назвать тех, кто стабильно работает и мне всегда интересен. В поэзии - это Кушнер. Что бы он ни написал, мне всегда интересно его читать, потому что человек осмысляет жизнь, открывает некоторые мысли и некоторые предощущения в стихах, которые я тоже ощущал, но не смог точно сформулировать. В прозе - Люся Петрушевская, понимаю, что она интуитивно чувствует какие-то факторы времени, формулирует их более точно. В юморе стараюсь следить за теми, кто не просто обеспокоен эстрадным успехом, а пытается освоить литературу. Витя Шендерович. Это все люди, которым я симпатизирую, они на моих глазах становились писателями и, в силу возрастной разницы, предугадывают то, что я не поймал. Назвал выборочно, могло прозвучать еще много имен, но я был бы неискренен. Понимаю, что существуют серьезные большие прозаики, но заставить себя погрузиться в их мир не могу. Это нормально, что находишь трех-четырех современных писателей, за которыми следишь. И снова берешь классику, не потому что это необходимо перечитывать, просто там открываются такие пласты, по молодости это проскакивало. Это большое удовольствие. Вообще-то, желание закрыться и почитать есть - времени не хватает. Сейчас пишу пьесу о царе Соломоне. Не то, чтобы в который раз перечитал Библию, но стал перечитывать все, что связано с ней, начиная с Талмуда кончая Агадой - эпосом. Открыл такие вещи! Понял - этому можно посвятить остаток жизни. Потом возникли новые желания - перечитать подлинники. Ведь Библия в Россию пришла с греческого перевода. Еврейские мудрецы в Израиле сказали мне: если хочу познать проблемы царя, понять, кто написал «Песнь песней» и почему, - прочти в подлиннике. Надо учить иврит. Замечаю - поздно. Возражают - Льву Николаевичу было не поздно - он начал учить этот язык в 57 лет. Только бы сил хватило, здоровья, времени и политика бы не вмешалась!

- Ваше поколение по временной принадлежности своей политизировано - шестидесятники. Принимаете ли вы участие в политической жизни сегодня?

- Политика волнует меня, как всякого нормального человека. Активного участия в ней не принимаю, потому что эгоистичен - времени жаль. При моем характере, если влезть туда, то надо серьезно заниматься. Не хочу! С другой стороны, в какие-то моменты, не могу быть сторонним наблюдателем, ведь от этого зависит и моя биография. В случае прихода большевиков, думаю, будет противно жить здесь. Не потому что страшно - морально мерзко: опять в этой грязной воде купаться не хочется, хочется поплыть в каком-то свежем направлении.

- Когда вы не работаете, не заняты в театре, когда остается малая толика свободного времени, как вы проводите его, круг вашего общения?

- Обожаю рыбалку, я - заядлый рыбак.

- Удачливый?

- Более-менее. Любой человек, который сел у реки, - уже удачлив, он проводит время достойно, один на один с природой. Близкие друзья связаны с работой. Был Андрюша Миронов... Есть Игорь Кваша, Шура Ширвиндт, Эльдар Рязанов. Если это соединяется с большим удовольствием - рыбалкой или просто сидением за столом с бутылкой вина - это и есть то счастье, которое так необходимо каждому человеку.

- Жена - советчик, зритель, слушатель, «подопытный кролик», как вы сказали, т.е. делит с вами все тяготы творческой жизни, а вы делите с ней бытовые заботы?

- Делю. Делю. Во-первых, я долго был холостяком, во-вторых, жил в коммуналке. Во мне есть коммунальный дух - люблю ходить по магазинам и люблю стирать. У меня есть свои хорошие слабости. В доме ценю возникающую там ауру, а из конкретных вещей - диван.

- Вы живете открытым домом?

- Всегда жили открытым, сейчас стало труднее - много дел, мыслей и забот. Раньше любил, когда приходило много людей, мы пели, теперь большая компания мне утомительна. Даже в день рождения стараюсь ограничить, как это ни грустно. За большим столом я теряюсь, должен быть тамадой - от этого устаю и не могу уделить каждому внимание. Стал любить встречи, где не больше четырех человек, что, конечно, сложно - до этого набрал столько знакомых, а обидеть никого не хочется.