Концерт для фортепиано с грозой, облаками и звездами в озере

Одесса. Большой зал филармонии. 3 октября 2008 года. Чудеса – рядом…

Человек просыпается, как все обычные люди, пьет кофе и разглядывает кошку на дереве за окном. Потом садится за рояль, прикасается к клавишам — и становится другим, не таким, как все, — существом иного порядка.

Алексей Ботвинов. Обаятельный, скромный, милый молодой человек.

Алексей Ботвинов, известный пианист, лауреат международного конкурса им. Рахманинова, заслуженный артист Украины. По мнению западных критиков, лучший исполнитель произведений Рахманинова в Европе, вдохновенный интерпретатор музыки Баха и Моцарта. Музыкант с безукоризненным чувством вкуса, стиля, меры…

...За его правым плечом ангелы, горделиво и восхищенно потирают ладошки:

— Наш-то, а?! Каков!!!

Открытие 161 филармонического сезона в Одессе было заявлено как европейская премьера. Мультимедийный концерт «Визуальная реальность музыки».

Как выяснилось потом, организаторы концерта дали маху. Ошиблись. Это была не европейская, а мировая премьера. Следующие такого рода концерты должны состояться во Франции и в Испании лишь через год.

Где Париж... Где Барселона...

Зато Одесса — вот. Здесь, у нас. И это счастье.

Это был не просто концерт в Одессе. Не просто эксперимент. Это было событие.

* * *

Все гармонично в этом мире, все взаимосвязано. Нет ничего случайного. Наш мир придуман просто гениально. Это мы, люди, постепенно сделали его несовершенным.

Почему-то с детства, с первого класса музыкальной школы, во мне жила уверенность, что у каждого звука есть свой цвет. Потом прочла у Александры Бруштейн, что у ноты ля-бемоль первой октавы — лиловый оттенок. И еще знала, что у каждой тональности есть свой аромат. Та же ля-бемоль мажор для меня всю жизнь пахнет распустившейся мокрой сиренью. А, например, до мажор — шоколадом.

И, наоборот, я предполагала, что у каждого предмета, у любой земной субстанции есть своя вибрация и свое звучание.

На такие сентенции знакомые обычно крутили указательным пальцем у виска.

Восторг и упоение странника — приехать в другой город и вдруг увидеть: все, что тебе когда-то казалось, чувствовалось, снилось и вызывало сомнение у других, — это все уже родилось, состоялось и стало частью этого мира. Прекрасной, восхитительной его частью...

Недаром же говорит великий Пристли: «Все, что создано нашим воображением, должно где-то существовать».

* * *

Раньше, чтобы понравиться девушке, молодой человек сообщал ей со значением, что очень любит классическую музыку.

— А что именно? — интересовалась девушка.

— Полонез Огинского, — отвечал юноша, — композитора не помню.

Сегодня знания в области серьезной музыки, пусть сомнительные и относительные, уже не производят впечатления. Люди перестали слушать музыку. Для этого нужны слишком большие усилия и движения — души, ума, сердца.

* * *

Сцена одета в черное. Во все черное одет Пианист. Черный рояль. Светом выделены руки, лицо Пианиста и экран.

Позади зрителей нагромождение аппаратуры и два виджея — Розумов и Спектрум.

Запомните их. Мы еще о них услышим, точно. Казалось бы, обычные мальчики-диджеи в майках с молодежной символикой и банкой пепси под рукой... Правда, глаза другие. Ну, глубокие такие, понимающие глаза. И что-то такое на удивление взрослое и мудрое. Внутренний покой.

На экране в продолжение всего концерта они создают свой, параллельный исполняемой музыке мир. Такая форма отражения звуков, особый взгляд чутких, зорких молодых людей, помноженный на открытый нерв самого Пианиста, на его опыт и знания в области гармоничного единения цвета и звука.

Пианист и виджеи как будто берут человека за руку и предлагают следовать за собой: мол, посмотри, а вдруг и в тебе оживут мысли, ассоциации, чувства, воспоминания.

И все это для того, чтобы найти путь, протоптать хотя бы узенькую тропинку к сердцам тех, кто никогда и ни при каких условиях раньше не слушал серьезную музыку...

Ни одного человека, в котором есть живая душа, такие порывы не могут оставить равнодушными. В этом Пианист уверен.

Для чего это ему, признанному музыканту, у которого концерты по всему миру расписаны на год вперед? Его коллеги просто отмахиваются. Мы — элита, и творим в башне из слоновой кости. Ботвинов же уверенно полагает, что музыка призвана менять мир, а не служить утешением маленькой группе избранных. Словом, пусть он и смеется, и не считает это миссией, но предназначение свое определил для себя четко: просвещение. Так ему комфортнее живется в этом мире. Труднее и беспокойнее. Зато интереснее...

* * *

Бах — Бузони. Чакона.

Отражения, отражения, отражения... Они множатся и преломляются. Словно во множестве древних серебряных зеркал.

Отражение на экране — игра света в витражах старинных готических соборов и линии, уходящие в небо.

Отражение в глазах слушателей — восхищение, недоверие, понимание...

Отражение в крышке рояля — напряженное лицо Ботвинова.

Как же я люблю наблюдать за музыкантом, когда он работает и совершенно не контролирует пластику своего лица. Уверена, что настоящее выражение лица у музыканта или во сне, или когда настигает вдохновение, наваливается необъяснимо и страстно, перекрывает дыхание, горит неистово где-то на уровне сердца, и руки, невесомые и сильные, божественной красоты руки отражают, отражают, отражают... Отражают все неуловимые угадывания и совпадения талантов — композитора, пианиста, художника, слушателя.

* * *

Руки Ботвинова — это гарантия существования красоты в нашей стране. Кто-то сказал, не преувеличивая, что их пора страховать на крупную сумму.

* * *

Откуда в нем такая удивительная способность звуком создавать образы и сюжеты?

Вот подходят к одному и тому же инструменту два выпускника консерватории. Один тыкает в рояль пальцами, и раздается унылое, пресное, как репа, хрестоматийное подобие чего-то, сложенное из семи нот, от которого композитор на небесах вздрагивает и оглядывается в испуге. И второй — Ботвинов: звук его переливается оттенками, журчит ручьями, звенит и пересыпается, искрится драгоценными камнями, шуршит, змеится, смеется и плачет — живой, объемный, ошеломляющий звук...

Видеоряд одной из прелюдий Рахманинова Пианист назвал реквиемом по Серебряному веку. Собственно, эти видеофрагменты просто дополняли то, что и так угадывалось: тени великих поэтов, чарующих таинственных женщин и силуэт самого Сергея Рахманинова на бесцветном угрюмом вокзале — Сергея Рахманинова, в печали и горечи покидающего Россию.

Так играть можно только если пропускаешь судьбу другого через себя. Только через себя. До огненных кругов в глазах, до холодка ужаса в груди, до перебоев в мудром и чутком сердце...

* * *

Взрослые говорят детям на улице: «Смотри под ноги! Смотри под ноги!» И ни один не говорит: «Посмотри в небо!»

Пианист, играя Рахманинова, говорит: не торопитесь, господа, остановитесь. А теперь смотрите в небо, господа! Смотрите, если не верите звукам: вот ветер, вот облака, вот молнии — страшные, пронзительные и прекрасные молнии... Ливень!!! Видите? Слышите?

* * *

«Семь пейзажей» Яна Фрейдлина.

На уроках астрономии в школе наш старенький учитель играл на ветхой мандолине «Турецкий марш» Моцарта. Причем не до конца. Получая на уроке астрономии не очень качественное музыкальное образование, мы так и не узнали, где находятся какие созвездия или хотя бы ковши Медведиц разного формата, ну а тем более Млечный Путь. Потом мальчик один хороший, Лева, на прогулке в студенческом лагере, задрав голову в ночное небо, сказал мне: «Знаешь, я бы хотел сыграть на Млечном Пути как на флейте...»

На видеоэкране пальцы Алексея Ботвинова играли на Млечном Пути. А сам Пианист, отраженный на том же экране, спокойно разглядывал свою работу, как будто так запросто наигрывал на Млечном Пути каждый день, вечерком после ужина, и как будто играть на звездах — это для него обыденное и очень любимое занятие.

* * *

Конечно, к видеоряду все же не хватало запахов, как мечтал когда-то Скрябин. Чтобы для прослушивания музыки были задействованы все рецепторы. Но, имея хоть каплю воображения, на концерте можно было почувствовать медовый аромат летнего луга, который играл Алексей Ботвинов. Как же он весело и легко играл летний луг — и солнечные блики он играл, и ярко-желтые головки цветов он играл, и шмеля... Шмель, толстый и хитрющий, лукаво поглядывал на Пианиста, лицо которого проступало на экране сквозь краски лета. Шмель пялился на Пианиста, Пианист глядел на шмеля. Так они смотрели друг на друга... Были покой и гармония в мире. Покой и гармония.

* * *

Публика была очарована. Половина зала — это те, кто на концерты классической музыки не ходил никогда. И что важно, это была в основном молодежь. Она не давала остыть последнему звуку, восхищенно аплодируя после исполнения каждой вещи.

И главным было ощущение новизны, присутствия на чем-то таком, чего еще не было, но вот уже есть и еще будет, обязательно будет. И даже какие-то несоответствия и нестыковки (возможно, кажущиеся), свойственные любому эксперименту, говорили лишь о том, сколько еще удивительного таит в себе эта дождавшаяся своего часа возможность сочетания великой музыки с невероятными достижениями мультимедиа.

*

Вчера я увидела сложную и удивительную реальность, куда проводником вела нас музыка Баха, Скрябина, Рахманинова, израильского одессита Яна Фрейдлина, недавно ушедшего крымского гения Алемдара Караманова в исполнении Алексея Ботвинова и виджеев группы «Видеоматикс».

*

Когда мы пришли из филармонии домой, на одном из национальных каналов тоже была премьера. Ну, очередное для нашего телевидения супершоу.

Сейчас, вспоминая открытие филармонического сезона в Одессе, я задаюсь вопросом: почему символом культуры нашей страны является не Ботвинов, великий украинский пианист, не такие же, как он, музыканты, оперные и балетные звезды, редкого таланта люди, которых потихоньку переманивают на Запад предприимчивые и дальновидные компании и агентства? Почему символ культуры нашей страны — нелепая бесформенная сомнительная тетенька со звездой на голове, скрипучим голосом, вульгарным юморком, повсюду таскающая за собой свою конфузливую сельскую маму? С клюкой и в пальто...