Как казаки во Франкфурт собирались

Кто сегодня отважится читать книгу на 800 страниц? Разве что «клюнет» на броскую рекламную строку с обложки. Как, например, на романе неизвестного у нас немца Франка Шетцинга «Стая», изданного московским «Захаровым»: в немецких хит-парадах эта книга идет вслед за «Кодом да Винчи». Любопытно, чем увлекается действительно «самая читающая нация мира», не так ли?
Вот и взялся полистать, да так и просидел с этой книгой не отрываясь в фигуральном смысле. И кроме восхищения профессиональной виртуозностью автора вдруг увидел родной литпроцесс в ровном, европейском, так сказать, освещении — без примесей сине-желтого спектра.
«Стая» — образцовый технотриллер, роман-катастрофа. Те, кто смотрел ленту Роланда Эммериха «Послезавтра», понимают, о чем речь. И если бы Шетцинг был просто новеллизатором кинематографических ужасов — не было бы о чем писать. Но он сознательно отказывается от визуализации стихии-хаоса, как будто отсылая читателя к фильмам-катастрофам. И тем самым облегчает себе литературную работу, поскольку конкурировать на вербальном уровне с компьютерными спецэффектами современного кино — наивно.
Так чем же тогда заполнены 800 романных страниц о глобальном техногенном апокалипсисе? Вы не поверите, но это чуть ли не сплошная (одна большая) научная дискуссия! Диалоги считываются с гурманским удовольствием, персонажи же говорят не «за жисть» — это хай-тэк в риелти-шоу. И этот, в сущности, производственный роман из жизни узких специалистов — молекулярных биологов, миграционных экологов, гидрологов — стал бестселлером!
Вот как: бестселлером, в истинном значении этого слова, становится в мире прежде всего производственный роман. Оглянемся вокруг: «Код да Винчи» Дэна Брауна — производственный филологический роман, Бегбеде — рекламистский, Гришем — адвокатско-судебно-прокурорский, Елинек — музыковедческий; даже Б.Акунин — это производственный роман о специфической имперской профессии «чиновник по особым поручениям» (дипломат-шпион). Конечно, точнее было бы назвать это жанром профессионального романа (сорок лет тому назад его сформатировал Артур Хейли), но соцреалистический термин «производственный» нам ближе и многое проясняет в современной украинской литературе.
Производственный — это не столько о профессии, сколько о работе, о месте работы. Поскольку профессий (как личностных алгоритмов самореализации) при советском строе, в сущности, не было — были лишь назначенные рабочие места. А для всяческих умников, осмеливавшихся ставить себя «над коллективом», придумали подзабытый теперь термин «тунеядец» с уголовными последствиями. Таким образом, из частной жизни ампутировали по крайней мере треть человеческого биологического времени, даже не таясь с этой вивисекцией: помните канонизированную здравицу «Успехов в труде и личной жизни!»?
Это все — о литературе. Которая социологически беспристрастно отражает общественные ценности. На Западе my business — дело жизни, легитимированное протестантской этикой; у нас — способ зарабатывания, осложненный хроническим атеизмом. Поэтому в западной литературе профессиональный дискурс интригообразующий, а в нашей... просто отсутствует.
Попытайтесь вспомнить хотя бы одного/одну профи в современной украинской прозе (кроме, конечно, таких парапрофессионалов, как литераторы и журналисты). Нет! То есть у каждого персонажа есть свое сюжетное резюме, но — как будто вынесенное за скобки. Воин Иностранного легиона из «Елементала» Шкляра вышел не из полевого лагеря на юге Франции, а из статьи в глянцевом журнале; леди из «Шостих дверей» Роздобудько имеет к бизнесу такое же отношение, как случайный посетитель ресторана к бутылке «Шардоне». Возможно, настоящая профессия — менеджер по распределению меценатских средств, как в «Імітації» Кононенко? Даже в наших детективах нет профессионального следователя — разве что милиционер Притула в «Крові кажана» (да и тот списан с лейтенанта Коломбо).
У украинских персонажей профессия, считай, общая: выживание в экстремальных условиях. Символ — «ранковий прибиральник» Ирэн Роздобудько, который не расскажет нам о своей специальности ничего более того, что можно увидеть за несколько отпускных дней где-то в Анталии. Поскольку он не живет (что всегда интересно), а тупо зарабатывает (что неинтересно априори) на минимум физиологических потребностей, изредка вспоминая, что «в мене була пристойна освіта, у дипломі (цікаво, де зараз цей папірець?) моя спеціальність означена як «програміст», я грав у професійній рок-групі, писав тексти до пісень і статейки в центральну пресу, ховав у своїй квартирі макову соломку, сидів у ментівці, брав участь у мітингах, намагався зорганізувати свій бізнес». Это — история неудачника. Заинтересует ли персонаж с таким CV европейского читателя? Это я о том, что на Франкфуртскую ярмарку собираются везти на продажу синопсисы наших авторов.
Все вышеупомянутые романы — талантливые произведения о другом. В частности и о том, что одаренных неудачников все больше продуцирует государство, объявившее о том, что «национальная идея не сработала». Отсюда же в нашей литературе, по словам критика Ярослава Голобородько, «велич тимчасовості». Но если тебе не безразлично слово «бестселлер», нельзя забывать о читательских вкусах. Как написал другой критик, московский Лев Пирогов, «иметь читателя и быть свободным от читателя — такого даже сам Ленин не предвидел».
Итак, отсутствие персонажей-профи (и шире — профессиональной среды) приводит к иммунодефициту, малокровию, инфантильности сюжета. «Очень полезно незаметно заглядывать ученым через плечо», — отмечает Шетцинг, и таким же заглядыванием через плечо ученого (или равного ему профи) являются все до сих пор названные книги-брэнды. Действительно, «Код да Винчи» — лакомство не только для детективоманов, но и пища для разных РУН-веровцев, начинающих криптологов, для политтехнологов и аналитиков. Поскольку западная литература отражает тамошнее общественное убеждение: только профи способны раскодировать тайну, в центре которой «мутация мутации» (Ф.Шетцинг), и ты оказался будто «в плену картины Сальвадора Дали» (Д.Браун).
Но, разумеется, «Стая» — вовсе не научно-популярное произведение. Оно лишь использует познавательность (отброшенную отечественными литераторами как «нелитературную» черту) в качестве стимулятора внимания. А вектор этого внимания — психологический дискомфорт от нестыковки уже существующих знаний. Кульминация романа Шетцинга наступает тогда, когда выясняется, что «теория Йохансона задевала не познания, а нечто априорное в подсознании группы экспертов, которые в первую очередь были людьми». Вот здесь и начинается чистая игра ума:
«— Может, тебе послушать совет шамана? — спросил он наконец.
— Нет. Я не верю в шаманов.
— Да кто же им верит? Но эту проблему вам не разрешить средствами науки, мальчик».
Итак, несмотря на пиетет к профи, наука для западного автора не ответ, а только вопрос — «слава Богу, не во все надо верить». Логика же нашего общественного (а следовательно, и литературного) бытия обратная: мы знаем ответы! Потому что! Здесь эксперты не нужны, они лишь «дестабілізують ситуацію», «розгойдують човен» etc. Собственно, немецкий роман — прежде всего об опасности этого всезнайства профессиональных дилетантов, которое лично нам испортило гены сначала «великой октябрьской социалистической», а потом «досрочным» Чернобылем к ее годовщине. «Я доложила президенту Соединенных Штатов, что мы готовы. Поэтому мы готовы», — говорит в романе генеральша. Вам это ничего не напоминает в нашем ежедневном телевизоре?
Шетцинг описывает катастрофический сдвиг континентального шельфа вдоль побережья Норвегии, экологически самой уютной страны мира. А у нас с нашим Чернобылем, спящим монстром Киевского моря, «хрущевками», которые вот-вот начнут рушиться по всему географическому центру Европы, — ни одного романа-катастрофы. Ни одного научно-популярного исследования в жанре детектива.
Хорошо, если аристократическая душа отечественного писателя брезгует жанром «страшилки», то почему бы не написать роман-предостережение? Задумайтесь: что такое «Алмазная колесница» Б.Акунина? Несмотря на все-все-все — это еще и предупреждение о призраке Желтороссии, в которую сейчас превращается Зауралье. Акунин там, между прочим, и о британских проблемах пишет — оно и понятно: «Империям, душа моя, есть дело до всего, что происходит на земном шаре». А у нас ни один писатель до сих пор не соблазнился альтернативной историей Черноморского флота в Севастополе, роль которого сегодня безальтернативно антиукраинская. В данном случае лучших комментариев к «молчанию украинских ягнят», нежели в незабываемой статье «Малоросійський мазохізм» Виннычука, не найти.
Наверное, прав Мамардашвили: «Мы до сих пор не научились жить сложной общественной жизнью, мы ее максимально и постоянно упрощаем, полагаясь на какую-то воображаемую общину с ее связями, блатом, иерархией и т.д. Почему? Не научились?! По одной простой причине. Нет мышц — это мышечные явления, мышцы культуры». Но ведь для литератора, считающего себя профи, — это откровенная отмазка. Почему-то сейчас само собой установилось мнение, что литературный труд — это исключительно сидение за компьютером. А сидение по библиотекам? Разве что когда-то Иван Билык потратил там кучу времени — но ведь и написал благодаря этому чуть ли не единственное украинское произведение, «Меч Арея», по своей художественной дерзости сопоставимое с «Кодом да Винчи» (полагаю, именно его и можно предлагать во Франкфурте в качестве потенциального бестселлера).
В конце романа Шетцинга — несколько страниц обязательных благодарностей, от которых у украинского читателя может случиться истерика. Автор благодарит профессора Гамбургского технического университета — «за неутомимое выруливание из ошибок при затоплении корабля», госминистра — «за полвека, умещенные в три часа, за пироги с маком и за уют», редактора издательства — «за давно подлежащее оплате обогащение моего словаря словом «вычеркнуть». А последнее предложение в книге следующее: «В свою очередь, переводчица благодарит за основательные консультации капитана первого ранга, кандидата исторических наук Сергея Мозгового, без которого было бы трудно разобраться в происходящем как в море, так и на суше». Ну и кто у нас ТАК работает над своей рукописью?
Давайте расслабимся и пофантазируем: лицензии на произведения наших современных авторов все же купили во Франкфурте. Это какой же будет удар под дых евроцентристскому устремлению нынешних правителей Украины! Ведь тогда Европа узнает нас не через сладкое пение государственных сирен, а увидит в беспиарном зеркале литературы. А ее персонажи — дети «незалежности»: дилетанты на все руки и оппозиционеры на всю голову. Об их «культурке» молчу: у Брауна, например, американский профессор знает, в каком акте выходит на сцену персонаж не самой известной трагедии Шекспира, а герои Шетцинга реагируют на имена Малера, Дебюсси, Сибелиуса. Украинские же персонажи в лучшем случае рефлектируют на «Битлз» и фамилии из школьной хрестоматии.
О здоровом образе жизни «наших» нечего и говорить, а вот у Шетцинга восемьсот страниц адреналина-форте, но сигаретный дым не портит оптику читателю и — никаких намеков на скрытую рекламу производителей аквавиты. Что же касается эротики, которую у нас почему-то считают имманентным атрибутом бестселлера, то ее у Брауна и Шетцинга — нет! А что уж говорить о наших политических секс-перверсиях — в литературном зеркале четко проступает, что, например, бывший помощник президента господин Третьяков, заявляющий о личной способности одновременно руководить и транспортной, и энергетической системами страны — это тот же «ранковий прибиральник», только навыворот. И еще со многих якобы дел облетают камуфляжные слова в этой нашей неизвестной политикам литературе — так что не с руки им импортировать этот товар.
Да и не купят во Франкфурте нашу литературу. Как там писал в путевых заметках из Европы Юрий Макаров — «по сути, французы экспортируют не галантерею, не одежду, не алкоголь, а отношение к жизни. Ту бесспорную, но с трудом постигаемую истину, что жизнь нужно любить, а себя уважать». Нечто подобное Запад и хотел бы импортировать.
Во Франкфурте дают занавес, а на литплощадке на восток от Польши «оркестрик тихо награє мелодію з фільму Кустуріци» (И.Роздобудько).
Франк ШЕТЦИНГ. Стая. — Москва: Захаров, 2005, 864 с.(п)