ИВАНЫ НА ГЛОБУСЕ

Этой осенью было два семидесятилетних юбилея. Один — универсального масштаба и трагичен — начало голодомора в Украине. Другой — узкокинематографический и пока, на мой взгляд, не вполне установленного оценочного качества — выход в свет фильма «Иван» Александра Довженко. Казалось бы, что общего между этими событиями, кроме времени и места действия? А разве этого мало?

…Дела шли как нельзя лучше. По «Краткому курсу истории ВКП(б)», доля промышленности в валовом продукте (53%) впервые превысила долю производства съестного (47%). Пятилетку того и гляди можно было выполнить всего за 4 года. «Мы находимся накануне превращения из страны аграрной в страну индустриальную», — заявил тов. Сталин на ХVI съезде партии. Весной 1932-го ударными темпами завершались: посевная в новосозданных украинских колхозах, подготовка к запуску первой очереди Днепрогэса и где-то на полпути между этими объектами — съёмки первого украинского звукового фильма «Иван». В этой картине недавно вернувшийся из Европы Довженко хотел по-новаторски использовать изученный там опыт капиталистического «говорящего» кино. Естественно, облекая в экранную форму тот исторический вектор общественного развития, который был указан вождём и по которому сам уже прошёл, — от села к городу.

Итак, дело происходило в огромной стране, одержимой, говоря современным языком, глобалистичной идеей всеобщего переустройства, что и было соответственно маркировано земным шаром в гербе. Но Довженко не было нужды особо ломать себя в угоду линии партии. Он сам был органическим «глобалистом». Во-первых, в естественном, народно-языческом духе. Он видел мир как коллизию природных стихий — земли, воды, воздуха (неба) и огня. Все его фильмы (многие — уже в названии) к тому отсылают. Во-вторых, он, горожанин в первом поколении, тем более страстно не признавал самоценной красоты неочеловеченной и неокультуренной природы. И во всех его работах мы видим ещё две взаимосвязанные стихии — человеческую и техническую, которые всегда устремлены к «вспашке» целины естественности. В «Земле» агентами цивилизации были Васыль и трактор, в «Аэрограде» будут большевики с самолётами. В «Иване» в качестве «техноплуга вод» предстояло выступить Днепрогэсу. А вот человеческому «материалу», поступившему из села на стройку века, было предназначено не только «пахать», но и быть «вспахиваемым»: недавние селюки строят ГЭС, а та строит их. Или в целом: великая идея коммунизма покоряет и великую реку, и стихию архаичного земледельчества.

«Иван» в фильме — это не столько имя отдельного «негероического героя», как напишет позже Довженко, сколько собирательное наименование сельского «материала», сортируемого и цивилизуемого на советский манер: «Драма Ивана расходится в двух направлениях, но драма его одна и та же. Прежде всего он из села. Когда он идёт из села — это уже драма. Дальше начинают расходиться Ивановы пути. Одного Ивана сегодня ведут из села в Соловки, в Сибирь, на Беломор-канал. (…) Это — идёт кулак Иван, вредитель, идёт представитель враждебного класса. На сегодняшний день типичен Иван, идущий на наши Днепрострои». Но и это не окончательный акт селекции: «Иван на сегодня чрезвычайно важный человек в нашем государстве…потому, что он удорожает пятилетку примерно в пять раз (он портит машины…). Нет в мире ни одного государства, где бы за сваленный Иваном трактор государство приговорило бы Ивана к высшей мере наказания… — исключительно по гуманистическому отношению к этому человеку».

Так и получилось в фильме. Мы увидим несколько Ивановых ипостасей: и главную — растущего парня (Пётр Масоха); и уже готового комсомольского вожака; и неловкого машиниста, который таки опрокинул товарняк, погиб и тем задержал работу бетонного цеха; и прогульщика (Степан Шкурат). Но Довженко не был бы гениальным автором, если бы не додумывал всякую тему до бытийной полноты в её внутренних противоречиях, т.е. не мыслил драматургией самой жизни. Поэтому даже в не самой творчески удачной его картине «Иван», наиболее тесно связанной с прямым приказом Системы и наиболее удалённой от интересов даже не упомянутого в ней Ивана-сородича, который при съёмках фактически присутствовал, а к московской премьере (6 ноября) уже смертельно голодал, — всё равно и здесь угаданы весьма важные проблемы нашей текущей фазы глобализации. Так, на «отходах» к сюжетным антиномиям Довженко в «Иване» одним из первых в кино угадал чрезмерную экологическую и гуманитарную цену за освоение «стихий». В фильме — в эпизоде с матерью погибшего машиниста. А в современности, если позабыли о Чернобыле, смотрите хотя бы сегодня вечером телерепортаж о море разливанном нефти в Атлантике. Довженко размышлял о городской доле украинского крестьянина в социалистической индустриализации, но, полагаю, фактически предугадал роль провинциально-сельской ментальности наших властных «иванов» в цивилизационном становлении нынешней, невообразимой даже для него, киномечтателя, «независимой Украины».

А главный урок его «Ивана» человечеству, с его длящимися глобализационными устремлениями, мне кажется, таков. Недопустимо человечество мерять «иванами», этносами, «горстями» человеческих существ. Сортировать — миллион хороший, миллион — так себе. Даже лексически, хоть именно к тому и тяготеет арифметика планетарности. (Дядька из фильма о председателе колхоза: «Снова о миллионах, о чём бы ни начал говорить, сразу найдёт какие-то миллионы»). Это урок практический и куда как актуальный. Ведь именно так ведутся подсчёты заложников и жертв в нынешней кровоточащей практике взаимного терроризма (Косово, Нью-Йорк, Афганистан, Москва). Советский опыт свидетельствует: ни одна свобода и ни одна независимость не заслуживает существования, если в грош не ставит одной-единственной чужой человеческой жизни. Всё равно это умножится на миллионы, и не устоит долго так устроенное благополучие.