Идентичность как диссидентство

Появление в столичных магазинах книги из Одессы в условиях, когда в независимой Украине до сих пор срабатывают имперские схемы (вся жизнь — и литературная в частности! — вершится, по мнению большинства, только в Киеве, а прочее — маргинес, периферия), явление тем более интересное. Современная украинская литература замыкается в киевском дискурсе (по большей части), частично во львовском, харьковском и ивано-франковском. Вся остальная Украина incognita, видимо, неграмотна или малограмотна, поскольку литературы там нет, а писатели — разве что члены НСПУ, а это, как признает большинство, не писатели, а атавизмы либо чахлые бронтозавры «мертвой» соцлитературы. Так и живем в пространстве истребленной эстетики и истребляемой этики, когда вице-премьер по гуманитарным вопросам украинскую культурную политику определяет как навязывание своего видения «узким слоем украинской интеллигенции» большинству.

Поэма-мистерия «Бран» одесского писателя Олексы Ризникова — это поиск собственной идентичности в многомерности человеческого сознания и психики, феноменологическая мистерия человека в кодах тоталитарной системы. В советские времена вследствие идеологических мозговых травм появилась система усреднения человека, который может быть либо одномерным, либо вообще не быть. Систему «либо-либо» определяет монолитная суть идеологического базиса, вошедшего в кровь и мозг советского человека.

Главный герой мистерии — заключенный, и этот факт имеет свое символическое значение. Все, кто причастен к системе социально-идеологического абсурда, от рождения — узники. Лени, выныривающие из сущности нарратора, — это пленники собственной идентичности, киборгообразные монстры, которые, определяя себя как субъект маргинального, люмпенизированного штамма, превращались в советские плазменные структуры, не ведавшие измерения этической свободы и ответственности. В такой структуре нет сознания, есть лишь пролиферация; такой человек не способен мыслить и осмысливать. Система, которую он видит вокруг, лишена смысла, но Леня не стремится искать ответ, ведь он не понимает ситуации кризиса, двойственности, фальши; он слился с идеологическим мутантом, уже растворившим миллионы. Мутант — продукт исторический, он олицетворяет систему преобразования плебса и люмпенов в основу светлого будущего.

Петер Слотердайк, один из провокаторов культуры ХХ века, разработал теорию двойного агента, объединяющую в себе идею о множественности идентичностей в одном человеке. Помнится, Фрейд считал, что человек и его сознание неизменны от рождения и до смерти. То есть в процессе инициации в обществе можно говорить разве что о вариациях, а не о существенных колебаниях диапазона сознания. Однако позже Лакан раскритиковал теорию Фрейда, утверждая, что человеческое сознание — это постоянное странствование из одной идентичности в другую. При этом изменения глобальны: осуществляется переход человека из одной системы «langue», по Соссюру, в другую, движение между разными эпистемами. Наблюдается безумное раздвоение, растроение или даже мультипликационную трепанацию идентичностей в условиях идеологической реальности.

«Бран» Олексы Ризникова — произведение, которое ставит вопросы сегментации сознания человека, всю жизнь пребывавшего в мире множественных интерпретаций. И найти себя — дело непростое. Нарратор в мистерии «Бран» — это переплетение голосов. Текстовая структура подводит нас к пониманию человека как многогранного кристалла, сквозь который может пролиться Божественный свет или выйти катастрофическая угроза Зла.

Герой ощущает в себе борьбу между собственными идентичностями, их сосуществование не может прийти к общему знаменателю, поскольку состоит из нескольких эпистем. Кода понимания нет, поскольку для этого нужна гармонизация с внешним миром. Но он (этот мир!) — другая реальность на тоталитарных законах, схемах примитивизации человека, сведения к абсолютному нулю. Язык превратился из структуры идентификации в структуру пролонгации беспамятства. В человеке есть свет, голос Бога, голос рода и родовой памяти, но эти голоса прошлых идентичностей «снимает» каток советской тюрьмы. «Усе! Я — бранець!! Я — в полоні! / У їхнім клятім портмоне! / Ніхто не стане в обороні, / Ніхто не вилущить мене...»

Тюрьма — образ, выведенный на универсальный уровень и лишенный пространственных рамок. Это Паноптикум М. Фуко, архетипная модель мироздания, которая не может быть разрушена. Она есть, существовала всегда и будет существовать вечно.

Нарратор вводит понятие «Сутник» как доминантное. «Мов привид, мов енергозгусток, / Він раптом в камері з’явивсь! / Дивлюсь на нього, ніби в люстро! / Ти хто, двійниче? Озовись!»

Одним из эпиграфов к этому тексту стали слова Конфуция: «Мудрый человек ищет все в себе, Немудрый — в другом». Должен сказать, что в этой восточной философской мудрости спрятан код для вхождения в дальнейшую матрицу всего текста. Процесс самопостижения и поиск своего удельного кода, т.е. вхождение в пространство сознания в поисках ответа на вопрос: «Кто я?» — это момент, к которому человек стремится всю жизнь.

Начинается «Бран» со стиха «багатокрилість». Нарратор вводит старый по времени написания текст (февраль 1972 года), который выполняет в текстуальном пространстве функцию доминантного центра. Этот стих — состояние, в котором человек ощущает, как внутренние центробежные силы (крылья!) ломают психологические структуры, уносят человека в разные измерения, сквозь которые человек должен пройти этапы инициации.

Каждый раздел начинает графический рисунок: паутина, олицетворяющая тюрьму, физические эманации «Сутників», черная и белая птицы, свидетельствующие о символьном сведении всех сущностей Человека к противостоянию добра и зла, морали и аморальности, силы и слабости, любви и ненависти. В этих бинарных структурах раскрывается ризома текста. В ней — переплетение лабиринтов во времени: для текста характерны ретардации и ретроспекции, психологизированные диалоги, «рассказы о беспокойстве», борьба с собой на уровне «Эго» и «Супер-Эго».

ДУШАК

Ні, не єдине, бо особа

складається з таких, як я!

Ти сам побачиш, що у тобі

окрім фізичної утроби,

нас є громада, є сім’я.

По суті, це — мікросуспільство,

в якому брань, війна, борня:

То на словах, а то насильством

Усяк своє обороня.

В тобі є Князь...

«Бран» — это полифония шрифтов, гарнитур, маркировок и петитов. Текст настолько подстроен, что текстуальные структуры стремятся увлечь читателя в свои сети. Идет конкуренция за право на эксклюзивное владение. Цитаты и кодовые структуры, на содержательном уровне являющиеся тюрьмой, на уровне формальном — ироничные молекулы, снимающие энергию психологического напряжения со стихии письма. А потому текст — это переход между разными фазами ролевой игры на уровне стратегии знаков. Разные гарнитуры, кегли играют с читателем. Сам текст свидетельствует о переходе акцентуации из пространства автора в пространство читателя. Он устроен под читателя, который также может играть с текстом. Если бы этот текст был не в форме книги, а в модели электронного текста, читатель мог бы до бесконечности переделывать текст под себя, перемещая «Сутників», создавая новое пространство из многих голосов подсознательного «Я».

Каждая сущность — это не механизированная структура, лишенная полноты самораскрытия. Князь, Душак, Небник, Леня, Соблазнитель (Спокусник), Ро­довик, Спивко, Водолюб, Мовар, Поэт, Лячко, Кацапчук, Ченчик — это неологизмы, определяющие уровни внутренней энергетической субстанции нарратора. У каждого своя история, своя биография с датами рождения.

Для текста характерна ирония, а потому трагедия коллапса советского мира превращается в трагическое мироощущение разве что для внешних пленников той системы. Нарратор-заключенный воплощает категории жизненной свободы, ведь сама борьба «Сутників», выход каждого на психологическую поверхность, способность к говорению превращает человека в субъект, стоящий значительно выше системы. Несмотря на то, что тематически произведение апеллирует к системе советских знаков и кодов, текст выполняет функцию деструкции системы, ирония съедает иллюзию «тоталитарного порядка». Именно в тюрьме, месте, в котором, по советским стандартам, должен быть наибольший порядок, происходит пролиферация возможности порядка. Человек в момент свободы от идеологического простора, во время рефлексирований высвобождается. Встречи с Леней, Кацапчуком — это моменты встречи лицом к лицу с теми, кто больше не обладает властью над человеком, взбунтовавшимся против системы, а значит, и против себя, против той идентичности, которая питается советским сущим, идеологической баландой.

Текст «Брана» — сложный гибрид идентичностей. Он возник как сплав микротекстов, написанных и в 50-е годы ХХ, и уже в ХХІ веке. Изменения сознания, происходившие на уровне идентичностей, слеплены в одного Януса с множеством лиц; они выстраивают сложную для анализа структуру. «Сутники», поставленные в одно текстуальное пространство, не уживаются. Тексты, написанные в разное время, складываются в палимпсест, не имеющий начала и конца. Он совершается «здесь и сейчас», мы (читатели) создаем собственное пространство, дискутируя с «Сутниками», иными для нашего сознания.

Мистерия «Бран» — это новый литературный эксперимент. В свое время Н. Костомаров в повести «Черниговка» использовал принцип, согласно которому нарратор говорил по-русски, а герои — по-украински. Подобную схему наблюдаем и в «Бране», где Леня встроен в систему русского дискурса, а Олекса — это визави, человек, идентифицирующий себя как украинского субъекта, хотя и в поврежденном национальном теле. Однако сознание Олексы через ироническое отношение к расколотой реальности выполняет ремедийную функцию, спасая и возвышая героя над миром чужих тюрем. «Бран» О. Ризникова — это сокрушительное измерение склеенных во времени текстов, которое, перенося остатки советской эпохи в ХХІ век, сжигает, деструктивно искореняет их из истории, придавая иронические маркировки прошлому, которое не вернется, если «Сутник» новой эпохи найдет себя во времени и не превратит его в новое очередное безвременье.