ГРАЖДАНЕ, СВОБОДНЫЕ ОТ ПРОФЕССИИ

Человек, оказавшись без работы, долгое время перебиваясь случайными заработками, в какой-то момент вдруг осознает, что так все равно как-то можно жить. Более того, если даже какая-то стабильная работа ему и подворачивается, отказывается от нее. Он уже не может трудиться «как все с 8 до 17»: в психике его выработался некий паразитический механизм. Человек превращаются в «маугли». Дорога в цивилизованный мир для него вдруг оказывается в принципе закрытой. Конечно, одно дело, если человек при этом разбогател. Но не о таких людях речь, а о тех, кто при этом еще лишается и жилья… Человек уходит на «дно» городских джунглей.

В истории эстрады есть некогда популярная бодрая песня: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз». В семидесятые острословы называли ее гимном советского «бича», то есть, Бывшего Интеллигентного Человека. Позже для этой категории сограждан было придумано официальное название — БОМЖ, констатирующее социальный статус личности: без определенного места жительства. В ту пору за бродяжничество в Уголовном кодексе имелась статья, карающая так называемых бродяг и тунеядцев: все обязаны были заниматься общественно полезным трудом. Но те времена прошли, и давно уже — со всеми своими «плюсами» и «минусами» — воцарился принцип «живи, как знаешь». Увы, количество бомжей у нас растет год от года. Люди роются в мусорных баках, собирают бутылки и макулатуру, попрошайничают. Одежда их грязна, лица, как правило, пропойно-одутловаты. Бомжи мало у кого вызывают сочувствие, мы как-то забыли, что они — люди. От них шарахаются как от прокаженных, они вызывают брезгливость, они — изгои.

Бывший интеллигентный человек

Игорь, лет сорока пяти, стоит с протянутой рукой около церковной ограды. Завидев прохожего, начинает старательно креститься. В голубых глазах униженность, он сам — воплощение мольбы о подаянии. Когда заговорил, униженность исчезла, во взгляде проступил ум. О себе он вот что рассказал.

В свое время закончил Ленинградский институт кинематографии. Работал в системе кинопроката. Женился. Детей не было. Семейная жизнь не сложилась, жена выгнала. Запил. Продал квартиру и поехал к деду в Польшу. Оказалось, — дед помер. Ну и вернулся в Черкассы, правда, уже без денег.

— В подвалах ночую, — скупо говорит он. — Раз десять был в приемнике… Кормят… Хорошо, если там попадешь в рабочую камеру. Оттуда водят на работу; на рынке подметал, разгружал. Хозяева и покормят, и сто грамм нальют… Нет, милиция не обижает. Особенно, если большие погоны. Как-то один майор возил к себе картошку копать… А паспорта нет. Забрали и потеряли. В приемнике. И заграничный забрали. А новый паспорт не выдают. Нет жилья — нет прописки, нет прописки — нет паспорта. А без паспорта могут в любой момент загрести…

— Что же дальше? Ведь долгая зима впереди.

В ответ хотелось услышать что-то оптимистичное. Но Игорь равнодушно пожал плечами, ничего не ответил.

От тюрьмы и от сумы…

Известно, сума — это нищенство, тюрьма — это тюрьма. От сумы до тюрьмы — один шаг. Почти все бомжи, с которыми довелось пообщаться, говорят, что побывали в приемнике-распределителе. Кто один-два раза, а кто-то, как Игорь, и все десять.

Начальник Приднепровского райотдела УМВД по Черкасской области Н.Музычко:

— В наш приемник попадают разные люди, это могут быть бомжи, могут быть незаконные мигранты, лица без документов и те, кто по той или иной причине вызывает у работников милиции подозрения. Мы делаем запросы: выясняем личность. Некоторые люди, которые не имеют жилья, зимой приходят сами. Срок содержания в приемнике — до 30 суток, на это нужна санкция прокурора.

В кабинете полковника работал маленький телевизор, мелькали кадры очередного милицейского сериала. Я, отвлекшись от темы разговора, поинтересовался: «Как вы относитесь к этим фильмам?»

«А! — полковник устало отмахнулся. — Сказки». — «И «Менты?» — «Все сказки».

Чтобы увидеть не сказку, а реальность, отправляемся в приемник-распределитель. Железные ворота, высокий забор, спирали колючей проволоки. Внутри трехэтажное здание с маленькими окошками. Всюду замки, решетки и постовые. Проходим широкими коридорами, стены которых выкрашены в ядовитый зеленый цвет, поднимаемся и спускаемся по лестницам.

— Разве скажешь, что это тюрьма? — полковник явно гордится своим заведением.

Наконец лязгают последние запоры, раздается команда «Всем выйти!». Из коричневатого мрака камеры появляются люди. Лица молодые и немолодые, но на всех печать бездомности. Полковник спрашивает, те покорно отвечают, а я испытываю чувство неловкости. У каждого в их жизни свои многосложные сюжеты, у каждого были дом и родители, каждый был кем-то любим и кому-то нужен. Каждого в детстве кто-то с трепетом гладил по голове… Камеры мужские и женские, есть «рабочие» и есть, стало быть, «не рабочие».

Евгений, 1954 г.р. Родился в Узбекистане, школу закончил в Черкассах. Потом Одесскую мореходку. Ходил и в Турцию, и в Японию. Работал на плавкране в Ялте. С женой развелся. Вернулся в Черкассы, мать умерла, остался без квартиры… Паспорт украли. Или сам потерял.

Сергей, 1972 г.р. Приехал из Пензы, женился, развелся, теперь живет где придется, зарабатывает грузчиком на рынке, бутылки собирает.

— Почему в Пензу не возвращаешься? — спрашивает полковник.

— Там у меня одна сестра, я ей не нужен.

— Нужно возвращаться, — советует полковник. — Добирайся как-то до границы, а то здесь пропадешь.

А что еще посоветовать, если мы больше ничем помочь не можем? А там, за украинско-российской границей, реки молочные, берега кисельные...

Людмила, 1956 г.р. Судима за квартирную кражу. Была замужем, родители умерли. Пока отбывала срок, автоматически выписали, приехал брат из Архангельска и продал дом. Освободилась — дома нет, жить негде. А брат в Архангельске умер, ехать некуда. Людмила бомжом себя не считает, по помойкам не промышляет, потому что у нее профессия, зарабатывает на отделочных работах — штукатурит и малярит.

Вокзал

О бомжах я поговорил с милиционерами линейного отделения Одесской железной дороги.

— Бывает, освободился человек из тюрьмы, у него одна справка и ни копейки денег. В таких случаях мы договариваемся с бригадирами поездов. Ведь человеку как-то нужно добраться до дома! Бывает, звонят из колонии, говорят — завтра освобождается 15 человек. Отправляем, здесь не бомжуют. Бродячих детей направляем в приют или в распределитель. Стараемся к бомжам относиться по-человечески. Но иногда они сами ведут себя не по-человечески. Возьмет кто-то и нагадит прямо около буфета! Как тут относиться?

Михаил (ему за пятьдесят): — Вчера ночевал на станции Шевченко, мент на вокзале подошел, говорит: «Чтобы после 11-и тебя здесь не видел. Увижу...». И показал дубинку. Говорю: «Я ведь трезвый». А он: «Ты в прошлый раз пьяный был». Вот бы и гнал меня в прошлый раз!.. Да, дети у меня есть, взрослые уже. Приходят ко мне иногда на вокзал. Денег просят! А откуда у меня деньги?! И никто никогда не спросит, где папа ночевал, что он ел.

Понаблюдав за жизнью авто- и железнодорожных вокзалов, понимаешь, что жизнь эта во многом темна. Видел я и воров, и детей-попрошаек, которые свою добычу приносят вечно пьяным родителям, обитающим здесь; видел и юных круглосуточных «бабочек», которые за пятерку готовы пойти с кем угодно… Современное дно еще ждет своих Гюго и Гиляровского.

Король бомжей

Говорят, в каждом городе, на каждом вокзале есть свой бомж, которого милиция не трогает. Есть такой человек и в Черкассах. На вокзале он живет 20 лет. Это не опечатка — двадцать! Двадцать лет мимо него проносились поезда, рядом с ним люди встречались и расставались, кто-то ехал на юг, кто-то на север, где-то сменялись генсеки и президенты, разрушались и возникали государства — в его жизни ничего не менялось, он оставался бездомным. Его хорошо знают водители автобусов и такси, проводники и машинисты поездов, работники рынка… Зовут его Петр Иванович. Но большинству он известен по прозвищу Шлеп-нога. Он ходит, сильно хромая, опираясь на крепкую короткую палку. Меня предупредили, что не всему, что он о себе рассказывает, можно верить. Пусть так. Ведь каждый имеет право на свою версию событий собственной жизни, на свою правду. В милиции поведали, что проверяли его по линии военкомата и по линии собеса, нигде о нем сведений нет.

Петр Иванович, 1946 г.р.: — Живу здесь с тех пор, как развелся. А развелся — в 82-м. Я самый свободный человек. Живу, где хочу ! Но я не бомж!

Действительно, подумал я, если 20 лет на одном месте, — не скажешь, что он без определенного места жительства.

— У меня есть общежитие, я пенсию получаю, — продолжает Петр Иванович. — Я бывший пограничник. Заканчивал курсы младших командиров при Высшем пограничном училище. Служил в Среднеазиатском пограничном округе. Там стал инвалидом... Вот, теперь на вокзале. Милиция меня не обижает, я честный человек. Никогда ничего не крал, никого не убивал. Обидеть — обижу, если меня кто обидит. Умею за себя постоять. Пить — выпиваю, но я не алкоголик. Пока у меня есть руки и голова — всегда заработаю себе на миску борща, на хлеб и пачку сигарет. В день мне надо пять пятьдесят. Работы полно. Сплю два часа в сутки. Подметаю то таксистам, то... да много кому. А пью — не за свои: угощают, тут вокруг алкашей много... Не пил бы — не выжил. Другой бы на моем месте уже повесился или под поезд прыгнул...

Любовь

Городская сценка: по тротуару бредут двое. Он и она. Синие нейлоновые куртки мяты и грязны. На ее щеках грубо нарисованы два вишневых круга — румяна, рот жирно обведен красным, глаза — сиреневым. В руке у нее маргаритки. У него лицо серое, пропитое, невыразительное. Кажется, сам бы увидел он себя в зеркале, стоя в толпе, — не сразу б и признал. На плече его матерчатая, перепачканная землей сумка. Она вдруг истерично вскрикивает: «Смотри, смотри, вон бутылка лежит, а ты идешь, ничего не видишь!». В голосе ее, во фразе, вроде и осмысленной, слышится безумие. Мужчина торопливо бросается к урне, выхватывает бутылку. Мимо проходит молодая, нарядно одетая, красивая женщина, она останавливается и смотрит вслед ковыляющей паре бомжей. Женщина вдруг заговаривает вслух, потому что уверена, что ее никто не слышит: «У них нет работы. Но у нее есть он. И у нее есть цветы. А я всегда одна. И у меня нет цветов. И при этом я зачем-то иду на работу…».

* * *

Бродяги, нищие, бичи, бомжи — проблема вечная. Каждое государство решает ее по-своему. Где-то, как в Германии, выплачивают им пособие, потому что человек сделал свой выбор не работать и он имеет, считается, на это право. Где-то их принудительно перевоспитывают. У нас?.. В крупных городах начали открываться ночлежные дома. Но, говорят, там пенсионеры-уголовники конкретно обосновались, обычному бомжу претит та атмосфера. Впрочем, у нас куда ни кинь, всюду клин.

Что же можно в этой ситуации сделать, чтобы помочь хотя бы перезимовать отброшенным в кювет жизни согражданам? Самое простое — передать своему бомжу (у каждого кто-то есть перед глазами) ненужные теплые вещи, глядишь, к весне в городах наших меньше будет «подснежников» — трупов — в подвалах и камерах теплосетей.