Горячие эстонские женщины

Первая премьера 99-го сезона в Национальном театре им. Ивана Франко - "Очищение": пьеса Софи Оксанен (Финляндия), режиссура - Григория Гладия (Канада), художник-сценограф - Владимир Ковальчук.

Замок и ключ в сценической истории Гладия - клетка. Дом-клетка, жилище-тюрьма, страна-тюрьма. И еще - клетка для человека-птицы, который (которая) может в любое мгновение выпорхнуть из своего заточения, ведь пространство между металлическими ребрами позволяет это сделать. Но человека (как иногда и птицу) часто удерживает клетка. Необязательно - золотая, не всегда - просторная. А уже такая, каким и является наше скрытое или сознательное тяготение к собственной неволе, к родной территории. Того, что и определяет твой мир, твой смысл, твое бытие. Твоя жизнь.

Определив именно клетку центральным сценографическим (и многомерным) образом, выдающийся художник Владимир Ковальчук - возможно, сознательно, а возможно, и игриво - загоняет разных жителей этого премьерного проекта на первой драматической сцене в "свою клетку". Ведь она, металлическая, как тот столб посреди дороги, который не объедешь и не обойдешь. И с ним надо считаться, моделируя дальнейшие шаги, дальнейшее сценическое движение.

Каким-то способом вот такой заданный образ будто сознательно ограничивает определенные режиссерские маневры, мизансценические комбинации. Кажется, режиссер и актеры словно лбами бьются об этот фатальный образ. Актеры же, в основном, и существуют в сценическом пространстве - словно вокруг клетки-дома-тюрьмы, иногда напоминая серьезных ребятишек в хороводе около клетки-елки, которая неустанно вспыхивает неоновыми ребрами-гирляндами, навевает некий тревожный праздник.

Театр имени Ивана Франко / Facebook

Такой "праздник" - на выжженном куске земли - художник тоже предусматривает. И подчеркивает: этот ребристый саркофаг, продуваемый злыми ветрами истории, словно накрывает кусок земли, человеческую сущность и судьбу. Убегай же, чего мучаешься?! Но "нет", ведь территория "под" клеткой - магическая, сакральная, пусть и небольшая, но родная. Потому что это земля.

Из всех возможных подтем, которые предлагает текст Софи Оксанен (а это и цена измены, и искупление греха, и т.д.) в спектакле Гладия больше всего проступает и больше всего трогает зрителя тема порабощения. Как родной земли, над которой нависла чужая, холодная клетка-тюрьма, так и души женской, которая всегда находится в тисках собственных внутренних сомнений и исторических катаклизмов.

Декларируя накануне премьеры этот сценический сюжет как "женский", постановщик и уделяет максимум внимания женскому роду. Фемине, земле, родине (собственно, это то, что и предусматривает идеология текста Софи Оксанен). Каждая из трех горячих эстонских женщин - Айлиде Труу (Полина Лазова), Айлиде Труу в молодости (Елена Ивасива-Фесуненко), Зара (Ксения Баша-Довженко) - три женщины-птички с разной траекторией полетов, - заложница именно своего плена и своего греха. Искупление которого и предусматривает очищение.

Театр имени Ивана Франко / Facebook

Очевидно, режиссер сознательно создает образ пожилой Айлиде Труу (которую с максимальной отдачей играет Полина Лазова) как психотип даже не эстонской, а сугубо украинской женственности с Полтавщины или Киевщины: знакомый говор, узнаваемая сутулость, подчеркнутые старушечьи манеры, присущие нашим бабам.

В понимании режиссера это, очевидно, образ-сигнал, намекающий на "международное" перекликание женских судеб. Ведь и эстонская женщина, и украинская - в одну тоталитарную эпоху - были пленницами в разных клетках, но из одной "стали".

Иногда такая откровенная украинскость Айлиде Труу словно выбивается из эстонского сюжета, но со временем довольно органически врастает в структуру спектакля Гладия. И - вновь повторюсь - спектакля-клетки, ведь все время и возникает ощущение, что эта тема и именно такая сценическая структура держат режиссера в плену его же щекотливой эмоциональной памяти - еще в 80-х ХХ века. А это время его личной клетки, его личной драмы. И это накладывается на авторский нерв постановки, на ее художественную специфику (словно заимствованную с 1980-х).

Тема порабощения (души, человека, страны) на этой же большой франковской сцене, по моему мнению, была максимально и тотально реализована в спектакле Андрея Жолдака "Три сестры" (1999), когда режиссер с безоговорочной откровенностью и мастерски художественной "наглостью" превращал давний чеховский мир в глобальную метафору-тюрьму, в сталинский ГУЛАГ, в то, что поработило и Украину, и другие земли. В той сталинской клетке (из спектакля Жолдака) в людях проявлялось человечное, в нелюдях - звериное. Мир трансформировался в сплошные тюремные нары, бегство с которых является синонимом смерти.

Тема исторического и физического порабощения уже в "Очищении" Г.Гладия - через сдержанные, рефлексивные, литературные попытки создать спектакль-медитацию и спектакль-политинформацию.

Причем с искренними намерениями и заметной любовью к актерам, к заданной теме.

Такая любовь, очевидно, взаимна, ведь каждый актор-франковец в течение продолжительного медитативного и политинформативного спектакля существует на высшем пределе сценической ответственности. Равнодушных к теме нет.

И там, где спектакль иногда садят на мель не до конца выстроенные мизансцены или не до конца раскрашенные образы, тут же и приходит на помощь тема.

Именно тема порабощения. И зал мгновенно и эмоционально считывает режиссерскую рифму, накладывая женский эстонский сюжет на всем нам известный украинский сюжет порабощения. В котором клеток, птичек, женщин, грехов и жертв - не меньше, а иногда и больше.

Театр имени Ивана Франко / Facebook

Еще 5 сентября театр презентовал предпремьерный показ "Очищения", предусматривавший, на мой взгляд, моменты эскизности, т.е. подготовительного сценического очерка, который только намечает будущее завершенное художественное произведение. Но понятно, что свой спектакль режиссер видит как медленное переливание одной реальности в другую, одного времени в другое время, так же и судеб женских, которые переливаются и иногда кажутся выброшенными на берег. Поскольку "расположены" в этом же спектакле чаще на авансцене или в клетке. То есть нет выхода.

Есть осознание, что режиссер хочет плодотворно "скрестить" украинский театр с театром а-ля восточным или а-ля азийским именно через медитативные ритмы и своеобразные рефлексии. И в таком случае, очевидно, нужно больше времени, чтобы актеры почувствовали "это" и дали результативность "скрещения", когда не надо напрягать голос, когда не стоит использовать мышцы лица. Когда даже на экономных жестах можно брать зал в плен внутренней "буддистской" магией, миссионерской одержимостью и своей четко артикулированной свободой от своих же обычных (актерских) сценических форм.

Каждый предпремьерный показ - не точка, а троеточие. Напряженный зал - свидетельство ненапрасной работы. Это "Очищение" найдет как оппонентов (не воспринимающих искреннюю режиссерскую религию 1980-х), так и верующих, не понимающих, что такое "клетка", из которой не убежишь.