"Голос, которого я не слышу, когда говорю с собой…"

Несколько лет назад его официально выдвинули на Нобелевскую премию по литературе - от Соединенных Штатов Америки. Илья Каминский. Самобытный поэт, бывший одессит. В 1993-м его семья эмигрировала в США. И сегодня Илья живет в Сан-Диего.

Рецензии на произведения И.Каминского появляются в ведущих американских газетах - Boston Review, American Academy of Arts and Letters, The National Poetry Review и др. В интервью ZN.UA Илья Каминский рассказал об Одессе, сути поэзии, а также о войнах.

- Что случилось с одесским поэтом Ильей Каминским, который однажды сменил свою лингвистическую идентичность и стал писать на английском? С чего началось твое ощущение этого языка?

- Боюсь, что я последний человек в мире, который способен ответить на первую часть вопроса… Вторую часть отследить легче. Какое-то время я писал стихи на русском языке - раньше, чем мы переехали в Америку в 1993 г.

Когда приехали в США, мне было 16. Поселились в Рочестере, штат Нью-Йорк. Вопрос о том, что английский стал моим "любимым языком для литературы", был бы слишком ироничным, поскольку никто из нас не общался на английском. Я лично знал лишь алфавит.

Почему же тогда действительно английский, а не русский?

Мой отец умер в 1994-м - через год после нашего переезда в США. И тогда я понял, что невозможно будет написать о его смерти на русском, потому что один автор где-то так сказал о своем покойного отце: "Ах, не становись строками прекрасного стихотворения!"

Я выбрал английский, поскольку никто из моей семьи или друзей не знал его. Никто из тех, с кем я общался, не мог прочитать то, что я писал. Сам я не знал языка. Это была параллельная реальность, удивительно прекрасная свобода. И до сих пор так есть!

- Ты до сих пор ощущаешь Одессу как свой город?

- На протяжении последних лет каждое лето бываю в Украине. Сохраняю это в тайне: мои друзья и семья узнают о путешествии лишь под конец его.

Визит в Одессу - довольно личностная вещь, а не то, чем могу поделиться с другими. Ты же видишь - я для них "глубоко глухой". Но до моего приезда в США я не носил слуховой аппарат… Так что Одесса, которую я знаю и люблю, - это город тишины.

Когда возвращаюсь, кажется, вхожу в это пространство. Ежегодно, и так уже несколько лет, говорю: хорошо, довольно, я сделал это, нет необходимости возвращаться в это одиночество снова.

А потом, через год, что-то снова зовет меня. И потом: город, который я оставил в 1993-м, до сих пор тот же (иногда страшно прямо, какой тот же!). Но я - не тот же. Нескольких человек, которых я любил, уже нет…

Одесса много что может сделать с человеком. Как у Платонова: "Земля спала обнаженной и мучительной, как мать, с которой сползло одеяло".

Когда я в Одессе, то часто думаю о Борхесе: как он становился слепым в Буэнос-Айресе, что он должен был чувствовать, касаясь стен родного города, стен, которые любил всю жизнь, но которых больше не мог видеть?

Я пишу об Одессе с таким же увлечением. Так много тишины в маленьких фрагментах Борхеса! Но по крайней мере то, о чем пишется в стихах, - это тишина.

Тишина - как остановившийся мир. Остановившееся дыхание. Поэты переносят города, улицы… в своей груди…

Я не вспоминаю дни - я вспоминаю мгновения.

Таким образом вспоминаю один момент из подростковой жизни мальчика у Черного моря, который закапывает бутылку пива где-то на побережье.

Момент, когда мальчишка и его бабушка воруют кукурузу на колхозном поле, и тот момент, когда их увидели, и они начали убегать от милиции. Или момент, когда трамвай №28 поворачивает на Французский бульвар - крутой поворот, и вот вдруг - море!

Я прибыл в США в 16 лет, в возрасте, который в СССР считали возрастом взрослого человека. Но детство не останавливается, когда получаешь паспорт. Оно не останавливается даже тогда, когда страна распадается и начинается война в соседней Молдове. Два часа на машине - и наше жилище заполнено беженцами оттуда. Детство не останавливается, когда твоих кумиров, журналистов (таких, как Б.Деревянко, я встречал его в детстве, и он был очень добрым) убивают на улице, потому что они пишут о неправильных вещах в неправильном времени.

Но детство продолжается…

Истории - это выбросы времени. Так говорит Аделия Прадо. И я соглашаюсь.

Забудем на миг об этих рассказах, об этих выбросах времени. Жизнь - это не наш поиск опыта, это наш поиск себя.

- Как пишешь поэзию? Что для тебя поэзия? Опыт? Познание? Для кого пишешь? Согласен ли ты с тезисом, что поэзия не может быть популярной сегодня?

- Пишу строчками. Таким образом строчки находят свое место на бумаге, когда слышу, как двое ребят ссорятся на заправке, или вижу чайку, или двух пожилых людей, которые играют в домино на капоте машины, или двух женщин, целующихся на рыбном базаре. Они становятся строчками на чеках, на моих руках, на бутылках из-под воды, на других стихах.

Строчки скапливаются годами. И в то момент, когда сами строки решают, что они уже довольно "сексуальные", тогда стихи могут появиться из этого типа отношений. Если повезет.

Думаю, поэзия очень популярна. Никто не умирает без строчки поэзии в жизни. Но то, что мы называем "поэзией", означает очень разное для разных людей.

Как мы знаем, когда в стихе нет рифмы, большинство одесситов скажут, что это не поэзия. Однако есть культуры и страны (у которых населения значительно больше, чем в Украине), где рифмы просто не существует. И никогда не существовало как части поэтического аппарата.

Касательно вопроса об аудитории. Думаю, в нашей части света люди и до сих пор живут с иллюзией, что поэты обращаются к стадиону, где много людей. Это глупость! Да, эти "мальчики" и "девочки" из шестидесятых читают для наполнения стадионов. Однако то, что они вкладывают в уши, не проходит испытания временами. Это была, извини, только обертка.

Настоящий поэт не тот, который обращается к тысячам слушателей на стадионах. Настоящий поэт - это отшельник. В одиночестве он создает язык, на котором имеет возможность общаться частным образом - со многими людьми одновременно.

Сейчас я пишу на английском. В этом особая красота - влюбиться в язык, во всю эту невидальщину звуков, созерцая побережье его синтаксиса и цемент своего бессознательного, а потом отважиться плавать в нем, не зная, вернешься ли ты из того плавания тем же человеком, который поплыл.

Так много прекрасного в недоразумениях! Столько сексуального в речи - в повороте языка, в открытом рту, в разной постановке губ, во встрече с другим языком…

Человеческое лицо меняется в зависимости от того, на каком языке ты говоришь. Я хотел бы думать, что мое лицо не изменилось от того, что я стал взрослее. Оно изменилось потому, что я начал жить в английском языке.

- Чувствуешь связь с Украиной? Одесса всегда была особым городом, и в советское время, и сейчас. Переживаешь ли из-за войны в Украине?

- Я горд тем, что родился в Украине. Счастлив видеть художественные лица Киева. Зашел в три книжных магазина и увидел там много молодежи. Это невероятно!

Также мне добавляет радости, когда вижу на книжных полках новых интересных украинских поэтов.

Да, Одесса - специфический, особый мир. Одесса - чудо.

Город сохраняет в себе память о литературном герое, Одиссее, который, словно магнит, притягивает к себе писателей.

В течение продолжительного времени Одесса была городом, где больше памятников мертвым писателям, чем писателей живых. А когда уже поставили памятники всем писателям, тогда начинают их ставить книжным героям.

Но это нечестно, конечно. Потому что до сих пор в Одессе есть замечательные поэты, как Борис Херсонский, которые пишут сильные вещи.

Только что открыл для себя стихи его жены - Людмилы Херсонской. Они также чрезвычайно интересны. Видел несколько работ новых для меня поэтов, - стихи были напечатаны в журнале "Дерибасовская-Ришельевская".

По моему мнению, проблема одесской литературы - это проблема каждой успешной литературы. Она была так сосредоточена на группе Бабель–Олеша в 1920-х гг., что каждый прыгал в этот корабль и хотел написать очередную "бабелевскую" историю.

Но анекдотичность ситуации в том, что сам Бабель никогда не хотел писать бабелевскую историю. Он хотел быть Гоголем. Я впервые увидел книгу Бабеля дома на кухне. И тогда понял, что язык моих родителей, язык этой книги совершенно отличается от официального языка, на котором разговаривают в школе. Так литература стала живой для меня.

Думаю, ни один из великих поэтов (по крайней мере из тех великих поэтов, которых люблю) не писал, используя правильную грамматику и синтаксис.

Дикинсон ломает английский язык, все эти тире… Целян делает немецкие слова взрывными. Мандельштама обвиняли в том, что он не знает русского языка. Вальехо ставил точки внутри предложений, стремясь перепрыгивать с одного слова на другое. Ему было мало языка. Целян однажды посетил Германию и написал жене: "Я не думаю, что здесь пользуются тем языком, на котором я пишу".

Есть очень простые вещи, которые следует осознать: в русском алфавите 33 буквы, в английском - 26. Английская грамматическая структура значительно более упорядочена. Так что кто-то может сказать, что переход на английский язык равнозначен переходу от дикого базара к оперному зданию.

Однако никоим образом это не свидетельствует о том, что одно лучше другого.

В общем, большинство поэтов, в конце концов, больше любят дикий базар, чем оперное здание.

Кроме того, поэзия не всегда имеет отношение к языку. Есть и вопрос молчания, он для меня особенно чувствителен. Физический.

Состояние глухоты также сказывается. Как я написал в одном из стихотворений (а подавляющее большинство их о войне): "Голос, которого я не слышу, когда говорю с собой, - самый светлый голос".

Наконец, мы говорим против тишины. Однако именно тишина подталкивает нас говорить.

- Есть ли у тебя контакты с современными украинскими писателями?

- Я изумлен современной поэзией, написанной на украинском языке. В Украине много поэтов наивысшего уровня! Бытовало мнение, что в Восточной Европе самая лучшая поэзия (после Второй мировой) написана в Польше.

По моему мнению, наилучшая поэзия сейчас пишется в таких странах, как Украина, Беларусь и Румыния. Здесь есть настоящая энергия, настоящая страсть. Настоящая сила, которая дает толчок творчеству.

Я написал несколько статей об украинской поэзии, в частности для ПЕН, Poetry International и других. Сейчас сотрудничаю с такими авторами, как Полина Барскова и Остап Кинь над серией интервью с современными поэтами из Украины (и Беларуси, и России, и других стран), в частности, и о теперешней войне.

Эта наша ситуация принуждает меня задуматься над словами, которые сказал странный румынский мыслитель Эмиль Чоран: "Когда мы за тысячу миль от поэзии, мы все равно задействованы в ней той неожиданной потребностью кричать - последним этапом лиричности".