ЕВДОКИЯ ГЕРМАНОВА: «Я ВСЕ ПОДЧИНЯЮ РАБОТЕ»

Яркая самобытность Евдокии Германовой не сразу обратила на себя внимание умудренных опытом профессоров театральной школы. Не в чести была яркая индивидуальность в то время, и девчонке, удивительно похожей на Джульетту Мазину, был дан от ворот поворот. Не за эту схожесть, а за упорство и увиденный им Богом данный талант взял ее к себе на курс Олег Табаков. Он и Авангард Леонтьев учили ее мастерству, плавно переведя после школы в недавно созданную «Табакерку», театр, где в студийных поисках с восторгом работали ученики Олега Павловича, которыми он продолжал руководить. В театр и сегодня не попасть, а имена многих из тогдашних и последующих поколений выпускников украсили театрально-киношный Олимп.

Германова всегда много и одержимо работает в театре и в кино, постоянно погружена в духовные поиски. Не очень любит давать интервью, считая, что желающий услышать все поймет, глядя на нее из зала. В конце января на сцене родного театра она сыграла премьеру по роману Фолкнера «Когда я умирала» в постановке Миндаугаса Карбаускиса. Этот не самый известный роман знаменитого американца всегда оставался немного в тени «Шума и ярости», написанного до него. Главная героиня Адди Бандрен (Евдокия Германова) не произносит ни слова, отыгрывая пластикой и мимикой многочисленные монологи других участников действа, провожающих ее в последний путь. Работа получилась удивительная. Хорошо бы киевлянам ее тоже посмотреть. В общении актриса, оказалось, столь же искренна и органична, как и в том, что делает в театре и на экране.

— «Очень много сейчас намусорено и наплевано в мире» — это были ключевые слова, контрапунктом проходящие через весь разговор в «Ночном полете» с Андреем Максимовым после премьеры спектакля по роману Фолкнера. Что это для вас? И каким образом один человек может с этим справиться, убрать это?

— Один не в состоянии. Это очень трудно. Но приучать себя так существовать необходимо. Тренировать духовную мышцу. Гадость можно сделать, а можно не сделать — твой выбор, банальные истины. Ты не можешь изменить то, что делают другие. Ты не можешь повлиять на какие-то события. Но реально можешь не нагадить хотя бы в своей жизни. Вот и все. Очень, по-моему, простая вещь.

—Насколько вы избирательны? Позволяете себе быть переборчивой в том, что делаете на сцене, в кино?

— Мне кажется, очень трепетная вещица и качество человеческое — мыслить. Но по части выполнения — это очень жестко. Мыслить не любят — это жестокости требует по отношению к себе. Потому что ты должен чего-то лишиться, чего-то себе недодать — трудно, невыгодно. Только достоинство человеческое определяет способность или неспособность думать, давать себе труд задумываться, считать, продумывать свою линию жизни, чтобы кому-то не навредить. По поводу избирательности — я не могу играть все. Даже из того, что предложено, выбираю. Для меня всегда важно, кем предложено и как решался этот материал. Придаю большое значение работе режиссера. Сама делаю все, что возможно. Очень требовательна в работе, в первую очередь к себе, но и к другим. У меня никогда не возникает проблем с режиссерами, которые знают, чего хотят, готовы к работе. В таком случае какие-то споры и разногласия — рабочие моменты.

— Вы имеете на это право, так как очень сложно шли в профессию…

— Мне уже 43 года и я кое-чего добилась, но и в 15 лет относилась к театру точно так же. Хотя тогда это было беспочвенно, не означало ничего, кроме гонора и бравады. Тем не менее, не отреклась от многих вещей, присущих юношескому максимализму, и сегодня. Легче жить не стало, добавились проблемы, свойственные «взрослой» жизни. Их наличие ни в коей мере не отягощает жизнь. Необходимо достойно существовать и с ними. Мне кажется важным желать достичь чего-то настоящего. Фолкнер, которого мы играем, это прекрасно знает. И как это все не пошло у него — слова, чувства, помыслы! И какой язык!

— Скажите, сколько лет вы поступали на актерский?

— Шесть.

— Поступили, потом попали в студийный театр, к своему учителю, продлив тем самым атмосферу студенческого братства. Идет время, бывшие выпускники становятся звездами, приходят следующие поколения, студийная атмосфера тает, вместе с ней и система взаимоотношений, свойственная театру-студии. Как вести себя, когда на ваших глазах все изменилось, часто не к лучшему?

— Рецептов нет никаких. Это просто великолепно, что я шесть лет не могла поступить. Прекрасный опыт, который подготовил меня к встрече с театром. У Табакова за плечами замечательный опыт студийности. Да, приходит новое, отличное от нас поколение. Мы поражены этим. Мы другие. Табаков — пример: никогда не подведет, никогда не подставит. Если вы в связке, Олег Павлович никогда не обрежет эту нить. Он будет последний, кто потеряет надежду. Поверьте, я остро чувствую фальшь. Со мной ни один гадкий человек никогда не будет иметь дело — невыгодно это. Сейчас к нему поступает много молодых людей. Мы такими не были. Мы не прощаем, когда кто-то кого-то невзначай обидит. Нас это тревожит. Надо тренировать эту «мышцу»: просыпаться и каждое утро заниматься и самоочищением, и ростом, и организацией пространства внутри и вне тебя.

— Вы достаточно много заняты в театре и в кино немало снимаетесь. Как организовываете свое время?

— Я считаю, что не так много работаю в кино. Сейчас возник необходимый мне перерыв, который подготавливает меня к какому-то другому периоду.

— Время расписано, день загружен. Но есть еще сын, еще кто-то близкий, нуждающийся в вас. Как обычно строите день, чтобы хватило и на работу, и на себя, и на общение с ребенком?

— Все подчиняю работе. И ребенок не исключение. Наличие работы дает возможность зарабатывать, чтобы жить достойно. Все это связано. Не страшусь брать его на гастроли. Но мы в связке. Мой опыт передается ему. Он видит мою жизнь и воспринимает ее. Приучается работать самостоятельно. Когда месяц ездили по Волге, на корабле была комната для детей, их было много. И когда мы репетировали, они оставались одни. Естественно, присматривал кто-то за ними. Но в свои 4—5 лет наши дети понимают, что есть работа. Эта спартанская жизнь влияет на них очень положительно, на мой взгляд.

— А как произошла встреча с Полуниным? Как драматическая актриса почувствовала в себе клоунессу?

— Сейчас уже понятно, что произошло. Мне было важно найти еще какой-то способ самовыражения, воздействия на зрителя. У Полунина в «Новой опере» было представление, на которое попала почти случайно. Это был шок. Поняла, что это то, куда я хочу. Потом он снова приехал в Москву. И вдруг я так легко попала туда! У Славы есть традиция — из любого общения делать праздник: из ничего, просто из белиберды. Псевдосерьезность уже опротивела. А я была очень этому подвержена: я же серьезная актриса, участвую в каких-то серьезных передачах, даю интервью… А внутри постоянное сопротивление. Там же не нужно пыжиться, чем «дурее», тем лучше. Вдруг почувствовала, что такое истинность, и… успокоилась. Есть вещи, которые другие никогда не поймут и не сделают, и не надо им это, наверное. Встреча с Полуниным на меня произвела большое впечатление и принесла невероятный момент счастья. Сказала тогда Славе — хочу быть с вами, кем угодно. Мне с вами так комфортно! Больше ничего не смогла пролепетать. Он ответил, что с такими глазами надо попробовать себя в клоунаде обязательно. Там такая атмосфера: как тебе комфортно, так и существуй, пока не созреешь сам что-то придумать. Когда он пригласил меня на корабль, это был повод, чтобы понять, что происходит, как все делается, понять друг друга, клоунаду. Охватывал ужас, ведь моя актерская природа предполагала тренаж совершенно других мышц, грубых каких-то… А здесь — чистое детство! Испугалась, что во мне это давно исчезло. Не понимала, из чего я буду творить. Но отважно бросилась испытывать себя.

— У вас никогда не было желания скрыться в последний момент, убежать?

— Нет. Я страшно этого хотела. И уже все эти «но» проходили, оставалось только кинуться и довериться. И я сделала это. А он создавал такую атмосферу, что вдруг из ничего написался «Гимн глупости», появились какие-то номера. Просто с ними по-другому начинаешь жить, по-другому творить.

— После этого вы стали «проводить ревизию» внутри себя?

— Да. Это все взаимосвязано. Потому что, тратя себя на гнев, на конфликт, отбираешь у себя другое — способность к росту. Меня сразу зауважали. Клоуны и клоунессы — это совершенно другой мир. Это не единственный вариант, когда люди, приходящие к Полунину, снимают с себя «ошейник». Сам Полунин — изумительнейший, трепетнейший, деликатнейший, умнейший и очень оберегающий свое детище человек. Он очень чуток к окружающим и умеет прощать. Он никогда не стал бы таким, не пройдя свой путь, не сделав свои ошибки, чтобы жить по этим законам. Клоуны должны быть другими. Нужно привыкнуть, что ты никого не поучаешь, не стремишься казаться значительней кого-то. Заранее понимаешь позицию «дурака». Это так комфортно. Над клоунами легко смеяться, а они все это стерпят.

— Прочитала где-то очень добрые слова Олега Табакова о вас, но там есть такая формулировка: «Она очень много требует от себя, не всегда уверена в себе, и если б ей побольше уверенности, то актерская природа позволила бы ей очень многое». По-моему, внешне ваша неуверенность в себе никоим образом не проявлялась. Сейчас переживаете сложный период, перестраивая себя под заповеди. В связи с этим что хочется делать сегодня, что говорить зрителю?

— Мне очень хочется сделать то, что делают клоунессы. Не в прямом смысле, надеть нос, и вперед. Понять природу этого странного, трогательного и смешного. Хочется рассказать о слабостях человеческих, о нежности, о ранимости. Чтоб эти слабости людьми не забывались. Табаков и Полунин — люди одной закваски. Говорят об одном и том же. Очень хочу, чтобы в людях оживали люди. Поток суррогата очень опасен. Впитывая его с экрана, из эфира, со сцены, люди думают, что интеллигентность — это вот так, любовь — вот так. Происходит подмена. Происходит замусоливание и замусоривание себя, они уже не замечают этого. При этом собственная душа для них кристально чиста.

— Чтобы длить свой век на сцене, актрисы зачастую отказывается от семьи, от продолжения рода. Вы же решились стать матерью, и это, как видно, ничуть не помешало оставаться в профессии. Или не думали об этом?

— Состояния, в котором находилась тогда, врагу не пожелала бы. Не хотелось жить вообще. От тоски и неустройства личного так поступила. Это было очень эгоистично — спасала себя. Не надеялась ни на что. Готова была взять любого ребенка и воспитать. Но, видимо, это судьба. Когда поняла это, сделала и успокоилась. Мне не нужно было ничье мнение. Это был первый и единственный ребенок, которого я посмотрела. Поняла — дали лучшего. Главное, поняла — это Он. Ему было полтора года, и когда привезла его домой, увидела — у нас с ним одинаковые родимые пятна, удивительной формы, на одном и том же месте. Клеймо — и у меня, и у него.

— На Западе принято открыто объявлять об усыновлении. В нашем же обществе усыновление тщательно скрывают. Все равно находятся «добрые люди» — это порой ведет к личной беде. Вы же не храните тайну усыновления. А вдруг сын узнает, ведь вокруг так много жестокости?

— Сейчас очень сложный период. Мне чуть не каждый день звонят с телевидения и предлагают какие-то программы, шоу на эту тему. Категорически отвергаю. Психологи советуют, что в таком возрасте лучше всего поговорить на эту тему. Мой сын очень развит, думаю, он адекватно воспримет такой разговор. Судя по тому, как он воспринимает мир, проблем не будет. Не вижу в этом ничего страшного и не считаю нужным ждать, пока он вырастет. А пока он защищен незнанием.

— Ваша семья вас поддержала, когда вы усыновили ребенка?

— Я всегда была самостоятельной. Считала, что никого не должна обременять своей жизнью. И в этом смысле ударила, как обухом, своим поступком. На самом деле, просто желала кому-то передать пусть не самый совершенный, но свой опыт.

— Одну из первых своих наград в области кино вы получили на фестивале «Молодость» в Киеве, за фильм «Ниагара» в 1991 году. У вас обширная фильмография. Но таких ярких работ, как в театре, не очень много. Как видите себя в сегодняшнем кино?

— Почти не снимаюсь. Должна быть какая-то драматургия, которая позволит мне себя «вызволить». В кино потогонная система. Сейчас в Госкино подали заявку. Это совершенно замечательная история отношений одинокой женщины и ребенка. Короткометражная работа. По-моему, очень интересно, боюсь сглазить. По поводу работы в кино и театре. В 1986 году во время «Кинопанорамы» мне удалось спросить у Ролана Быкова: правда ли, что если режиссер талантлив, то всегда обречен на успех. Он ответил: «Девочка, для этого должно быть очень много других совпадений». Мне кажется, что у меня все еще впереди.

— Театр не способен дать ту меру свободы, которая нужна творческому человеку для самовыражения. Коль это так, то каков выход?

— Я так начала: отказывалась от работы, ругалась с режиссерами. Это была моя свобода. В театре нельзя так существовать. Нужно договариваться — или мы вместе, или играем в поддавки. Нужно пытаться рассказать людям о людях. Театр дает свободу в большей мере, чем кино. В кино другая свобода — свобода широкой популярности.

— Вы не много, но все же работали в антрепризах. Одна из них была на английском языке. Вы знаете английский?

— Да. Это была уникальная работа в постановке английского режиссера, должна была играть другая актриса. Она отказалась за 10 дней до премьеры. Предложили мне, я ужасно испугалась — английский язык, главная роль… Но ничего, справилась.

— В последнее время вы перестали участвовать в антрепризах?

— Олег Павлович не очень приветствует подобные эксперименты. А потом, мне и самой кажется, что это часто бывает ниже моего уровня. Это подспорье, безусловно, но дается такой ценой — лучше не надо.

— Но ведь это возможность попробовать нечто новое?

— Антреприза антрепризе рознь. У меня есть три-четыре предложения. Мы ведем переговоры.