Двести лет одиночества

Федор Нирод и Мориц Уманский: два силуэта на фоне столетий

Бывают в художественной жизни удивительные совпадения, которые, увы, мало кто не замечает. Совсем недавно сошлись во времени столетние юбилеи двух художников — Федора Нирода (1907—1997) и Морица Уманского (1907—1948). Двух феноменальных украинских художников. Федор Нирод — личность монументальная, глыба; в последнее время, к сожалению, о нем не часто вспоминают. Даже этот недавний громкий юбилей не был достойно отмечен (не считая вступительных слов нескольких культдеятелей в Национальной опере перед балетом «Ромео и Джульетта»). Нирод — один из столпов украинской сценографической школы, художник, который шлифовал и огранял образную палитру отечественного оперного театра. На его счету — десятки постановок, а судьба (Федор Федорович был прямым потомком шведских вельмож) — материал для исторического экшна (с неизбежными вкраплениями творческих мотивов).

Иной слом — Мориц Уманский, ровесник Нирода, человек, который в труднейшую минуту подал Федору Федоровичу руку помощи и фактически перевернул его судьбу. Уманский считался одним из любимейших кинохудожников Довженко, он своими работами поднял творческую планку двух главных драматических театров Украины — имени Франко и имени Леси Украинки; еще при жизни его называли «гениальным». Увы, эта жизнь слишком рано оборвалась…

Несколько «арий» одной судьбы

Федор Федорович Нирод не дожил до своего 90-летия трех месяцев, его не стало в 1997-м. А с 1961-го до 1989-го он возглавлял «сценографический штаб» главного оперного театра Украины. В киевской опере он нашел решение десяткам постановок, начиная от «Наталки-Полтавки» в 1954 году, заканчивая… Трудно сказать, где окончание этого списка, ведь спектакли с его образным миром постоянно обновляются — «Князь Игорь» (в 1997-м), «Трубадур» (в 1999-м), «Тоска» (в 2000-м)… Специально для «ЗН» воспоминаниями об отце поделился Ярослав Нирод — сын оперного классика также работает художником в киевском Молодом театре (в этом здании, кстати, начинал свой творческий путь и сам Федор Федорович).

— Еще в 1918 году — после смерти моего деда — мать отца, моя бабушка Мария Дмитриевна, с детьми переехала из Петербурга в Киев. И уже здесь, после окончания киевской гимназии, отец стал учеником художественно-индустриальной профшколы. Занятия там вели известные художники. Может, благодаря этому композиция и явилась самым сильным местом зрелого творчества отца. А в 20-е он поступил в Киевский художественный институт, блестяще сдав все предметы по специальности: рисунок, живопись, композиция. Отец выбрал живописный факультет именно потому, что там больше всего уделялось внимания рисунку, а ведь это — основа основ. В институте в то время преподавали великолепные педагоги — Опальный, Кричевский. Они приезжали на свои лекции из Петербурга. Но на рубеже 30-х уже началась эпоха поисков «врагов». И отец, который имел «нежелательную» родословную, уходил из института, снова восстанавливался, опять уходил… Художественная школа в то время была очень сильной. Однако, проучившись всего два года, он избрал «практическую» стезю. Художник Меллер во многом ему помог, взяв к себе в качестве помощника — декоратора, макетчика. И свои первые работы Федор Федорович Нирод делал под его руководством.

— Да, раньше это был Польский театр. И находился он как раз здесь, в здании нынешнего Молодого. Отец всегда трепетно рассказывал о том периоде. То было насыщенное творческими событиями время. Руководитель Польского театра был учеником Александра Таирова. У молодого Нирода была возможность бывать в Москве, смотреть разные постановки, изучать великолепные декорации. Еще до войны он попал в Запорожье, где базировался театр Заньковецкой. А в период оккупации этот театр выехал в Сибирь. После войны театр Заньковецкой был переведен из Запорожья во Львов. Там отец и продолжил работу, уже потом получив приглашение во львовский ТЮЗ. А с 1949 года Нирод начал работу во львовской опере.

— Я обо всем этом узнал намного позже… Был один случай. В 1925 году отец был отправлен в Эрмитаж практиковаться на копировании работ великих художников. Он сидел в этих залах с утра до ночи. Один мастер сказал ему: «Не ты ли будешь Ниродом? И отец твой был Федор Нирод?» — «Да». — «Так я же служил у твоего батюшки, который был адъютантом у Николая II!». Через какое-то время отца вызвали органы и спросили: «У вашего батюшки были кварталы домов в Петербурге?»

Но посути это все неправда! Мой дед погиб в 36 лет на маневрах, и его могила есть в Царском Селе (датируемая 1913 годом). А мать с детьми жила в казенной квартире. И когда я работал в Питере, то оказался напротив дома, в котором обитал мой прямой предок. Да и в Киеве с 1918 года наша семья жила не во дворце, а в общежитии. Впоследствии были соседями по коммуналке с первой выдающейся женщиной-хирургом, которая работала в царском госпитале. Она тогда очень повлияла на становление отца, ведь поначалу он даже хотел избрать медицинскую стезю…

— С Морицом Уманским у отца не было совместных спектаклей. Но они действительно дружили. Мейерхольда отец тоже знал. Но и с Всеволодом Эмильевичем непосредственных работ не было. А сотрудничал Федор Федорович с такой крупнейшей театральной величиной, как Александр Яковлевич Таиров. Это было еще в период Польского театра. В 20—30-е годы в творческом стиле многих художников можно было найти много общего. Многие театральные художники были одержимы конструктивизмом. А у отца все шло через рисунок… К тому же у него было очень ревностное отношение к «новым сценографам». Он вообще не любил это определение и говорил: «Я — театральный художник!».

Отец не принимал слащаво-бутафорское искусство, у которого мало внутренней энергии. В то же время нельзя сказать, что ему нравились, например, только импрессионисты. Ведь каждая эпоха давала человечеству что-то свое. Когда он в свое время создавал «Хованщину» во Львове, то там сразу узнавался почерк Нирода, так как живопись была монументальная, сложная. Но все-таки это был театр 50—60-х. А когда он делал редакцию этой же постановки уже с Ириной Молостовой, то все было еще мощнее. Он никогда не подражал театральной моде. Всегда стоял особняком. Давид Боровский, можно сказать, его ученик… Когда он уехал из Киева в Москву и впоследствии попал в Театр на Таганке, то в сотворчестве с Любимовым их тандем породил множество великолепных спектаклей. Это были необычайно яркие театральные шедевры. И многие стали их попросту копировать. Отец же всегда был «вне моды».

— Думаю, что это «Ромео и Джульетта» и «Пиковая дама». Последнюю он переделывал четыре раза. Самая первая его «Дама» родилась в конце сороковых. Вторая — в 1966-м (режиссер С.Скляренко). Отец сделал декорации и костюмы более сдержанными, скорее тяготеющими к XIX веку, а не к XVIII — времени серебряных париков и барочного декора. Поэтому несоответствие между музыкальным рядом постановки и ее визуальным выражением было очевидным. После двух провалов Нирод решил, что эта опера для него роковая. Режиссеру из Новосибирска Эмилю Пасынкову стоило больших усилий уговорить его на третий шаг. Но и здесь Нирод победил. Новосибирская «Дама» вызвала колоссальный резонанс в прессе. А «Ромео и Джульетту» Киевский театр оперы и балета взял для постановки в 1971 году. Сама идея создания этого балета возникла у художника во время путешествия по Италии. Побывав в Вероне, он собственными глазами увидел средневековый дворик Капулетти. Сам дом на него произвел впечатление каменного мешка. А где-то высоко был балкон Джульетты. Хотя я знал, что этот самый балкончик — полная фикция: в 30-е годы американцы снимали фильм «Ромео и Джульетта» и построили этот самый балкончик. Но сама архитектура очень соответствует. Поэтому эскизы Нирода к будущему балету вызвали возражения худсовета. Ему предложили изменить концепцию, но он не притронулся к эскизам. И был прав. Потому что в результате сценографию к балету Прокофьева зрители приняли на «ура».

— Конечно. Ведь существует театр реалистических картинок, когда все похоже и все понятно — вот Италия, а вот Венеция… Но без преломления этого всего через себя, через личность художника и его понимания мира, ситуации. А вот когда все преломляется через художественную суть, то есть и результат. И это всегда сработает, если найдешь какую-нибудь изюминку.

— Одно время я жил с мамой во Львове, а отец — в Киеве. Хотя мы общались, поддерживали отношения. Все равно ведь опыт передается через его непосредственные спектакли. Я прекрасно знал постановки отца, которые шли и во Львове, и в Киеве. И даже до института мне предложили пойти работать в оперный театр. Но я считал, что кощунственно работать в том же доме, где много лет работал отец.

— Трудно сказать... Что-то, как вы сказали, подсознательно, может, и происходит. Когда я только приехал во Львов и начал работать в оперном, то отец смотрел все мои спектакли. И я всегда чувствовал — принимает он это или не принимает. В целом одобрял. Вот только после просмотра «Дон Жуана» Моцарта сказал: «В твои годы я работал более скромно!».

Детали

Витиеватое семейное древо семьи Ниродов подробно изучал исследователь Валерий Томазов. В своей вступительной статье к книге «Федор Нирод. Воспоминания художника, или Записки счастливого человека» ученый пишет, что отец Федора Федоровича Федор Михайлович (1878—1913) был флигель-адъютантом императора, полковником, командиром эскадрона лейб-гвардии Конного полка, кавалер орденов св.Станислава 2-й степени и Анны 3-й степени, он был также сыном тайного советника, помощника министра императорского двора,обер-егермейстера императорского двора, кавалера многих орденов графа Морица Николая Понтуса Нирода (1852—1930). Предки графов Ниродов в XIII веке времен Ливонского ордена переселились из Германии в Прибалтику. А оттуда ветви их древа перешли в Финляндию и Швецию. Один из далеких предков Федора Федоровича Карл Нирот (1650—1712) был известным государственным и военным деятелем Шведского королевства, ближайшим помощником короля Карла XII. В 1679 году Карла Нирота зачислили в потомственное шведское дворянство. А в 1706 году Карл Нирот вместе с женой и потомками возведен в баронский и графский титулы Шведского королевства. В 1849 году, согласно решению российского императора, Ниротам было разрешено пользоваться в России титулом шведских графов. Но есть и украинские ветви в этом древе. Тесные связи соединяли семейство Ниродов с нашими аристократами. Так, прабабушка художника – продолжательница старинного казацкого рода, который берет начало от переяславского полкового есаула Лукаша (Луки) Васильевича Коломийченко.