ДАР НЕУВЕРЕННОСТИ

В конце прошлого года в киевском Доме актера состоялась презентация новой книги стихов Натальи Бельченко «Карман имен». Эта книга у нее уже третья. Сначала был «Смотритель снов», потом «Транзит». Название оказалось двусмысленным и неслучайным, потому что почти одновременно с появлением этой книги начались переводы – в Швейцарии, Австрии, Франции… В 2000 году в Германии Наташе вручена литературная стипендия Хуберта Бурды.

У друзей и знакомых Наташи ее имя вызывает в памяти одно крохотное существо — улитку. Недаром у нее в стихах не однажды можно встретить этого зверька. Улитку, которая все свое богатство носит с собой. Ощущения и мысли — в раковине души. Слова — в кармане имен. И фотография поэта на обложке, смотрящего прямо тебе в глаза, напоминает ту маленькую, деликатную улитку, которая осмелилась выглянуть из своей раковины (но только лицо!) и доверчиво вглядывается в человека, держащего у себя на ладони все ее сокровище, главное прибежище и дом — стихи: Человек — человеку, как рыбе язык, / И мучительно слово его…

Вполне естественно, что редактор Игорь Кручик, подготовивший книгу к изданию, выступая на презентации, привлек внимание к ее оформлению. Может быть, Дмитрий Бураго, директор одноименного издательского дома и инициатор презентации, и был прав, когда отвечал Игорю Кручику, что книга — это как обертка для конфеты. Развернул и забыл о ней. Остается только то, что внутри книги. Даже если не принимать во внимание неожиданность такого мнения для профессионального издателя, мне почему-то кажется, что этот взгляд напоминает далекие самиздатовские времена. Как говорится, спасибо и за то, что дали на одну ночь вашу от руки под копирку переписанную копию. Уже и ученые-филологи добрались в своих исследованиях до мысли о том, что при общении главную роль играет тот, кто слушает: он, его настроения, желания должны в идеале определять способ подачи смысла — но не сам смысл! Тем более поэт — эта канарейка в шахте, слышащая запах метана раньше всех, — не мог не уловить, что пришло время любви к читателю. И дело не только в своекорыстных опасениях: а то не купят и не прочитают. Картины нужно вешать так, чтобы освещение помогало, а не мешало ее смотреть. Потому что зритель хочет увидеть, он открывает для этого глаза и ищет цвет. Музыку нужно играть на хороших инструментах. Потому что слушатель откладывает свои заботы о хлебе насущном единственно для того, чтобы услышать. Потому что читатель берет в руки книгу с прилавка в поисках человека, с которым хочется поговорить. И качество оформления — это знак взаимности со стороны автора. Книга «Карман имен» сама тянется к тому, кто ее прочитает. Пустой, розового цвета лист перед листом титульным — по замыслу Натальи — маленький розовый язычок. Он только для того, чтобы дразнить, заигрывать и зазывать. А на последней странице — почтовый и электронный адреса автора. Она будет рада продолжению разговора.

Послесловие к книге написал киевский поэт Игорь Лапинский, который очень близок Наташе своей утонченной интеллигентностью. Именно он прочел в стихах ее душу путешественника, листающего города и страны: Париж, Петербург, Германия... Именно он увидел, какой важной и умиротворяющей персоной в стихи вошел ее сын Андрей. В условиях дефицита добротной современной детской поэзии стихи Бельченко, обращенные к сыну, — настоящее сокровище. Можно только посокрушаться по поводу того, что они еще не сложились в отдельную книгу. Ведь самые лучшие детские книжки вырастали так — из разговора с собственным ребенком.

Но два момента в послесловии вызывают протест. Первый из них — о нежелании причислять автора к какому-либо из «измов», поскольку «измы умерли давно». Понятно, что сами поэты сейчас не очень любят копаться в «измах», потому как «измов» слишком развелось, да и не дело это поэта (казалось бы) анализировать. Его задача — синтез, творчество то есть. Но кажется, что поэзия Бельченко крепко настояна на импрессион-изме (на то она и улитка) и сюрреализме. Не зря она «ела розовое мясо французской живописи», и недаром у нее в текстах столько иконических знаков — практически рисунков, что заметил и сам Игорь Леонтьевич: как Спб, снегопад в 200 Вт, языка тчк языка. Так не принято в стихах. Должны быть нормальные слова, а не цифры и аббревиатуры. Но это современное слово и одновременно это иллюстрация к нему. Мы поспешно живем. И слова поспешно отражают эту жизнь.

Чувство попранной справедливости просыпается при чтении последнего абзаца послесловия: «Зрелость поэта… определяется его уверенностью в слове… Побольше уверенности в слове! Наталье Бельченко до этой цели осталось буквально полшага…»

Что касается уверенности. Чем велик «Гамлет»? Он открыл эпоху человека сомневающегося. Человека, который уже не может полагаться на гадания по птицам, по требухе, по рунам и таро. Кстати, по остроумным наблюдениям Ю.Лотмана, роденовский мыслитель сидит в той же позе — опершись лбом на ладонь, — что и человек на карте таро, обозначающей необходимость положиться на судьбу, т.е. не дающей определенного ответа на вопрос. Так же поднеся руку ко лбу, выходил на сцену актер, игравший Гамлета в одной из современных постановок. Человек мыслит и сомневается, поскольку выбор делать ему, а не дельфийскому оракулу. И жить с этим выбором дальше тоже ему. В начале ХХI века странно требовать от кого-либо в чем-либо уверенности вообще.

Шекспировский «Гамлет» – это английское Возрождение. Но было Возрождение и русское. Со стилем плетения словес, когда авторы нагромождали синонимы, по нескольку раз, совершенно по-разному называли одно и то же. Короче говоря, темнили. И никакой уверенности в слове. Этот стиль вписывался в эпоху идейного влияния религиозно-мистического учения исихазм, которое в свою очередь опиралось на апофатическое богословие. Богословие, признающее принципиальную невозможность познать или назвать Бога. А если так, пишущий должен либо замолчать, либо оставить впечатление открытого списка имен, неточности каждого отдельного слова, его неспособности обозначить этот (или тот) мир, т.е. впечатление неуверенности в слове. С этой точки зрения поэзия Бельченко действительно апофатична. Она перебирает слова, однокоренные, синонимы: «куда впилась, впивалась башня Монпарнаса». И как будто не может сразу найти того, самого нужного слова. Но это не от неумелого обращения с языком. А скорее от слишком бережного, осторожного обращения с миром, который избегает названий, ускользает от них, а будучи пойманным каким-нибудь именем, так часто умирает, затертый нашими губами, беспомощно распластанный на листе бумаги.

А если говорить о зрелости… Есть зрелость как мастерство владения словом. И по правде говоря, трудно назвать современного поэта, который бы дарил словами с такой же щедростью. Впечатление подобной языковой роскоши производят на меня тексты Гумилева. Тоже, между прочим, большой любитель попутешествовать. Но есть еще зрелость чувств, мыслей. И здесь трудно сказать, какими критериями нужно руководствоваться, чтобы так оценить поэта. Ведь зрелый поэт — сочетание настолько же чудное, как и зрелый священник. В этом смысле поэт либо есть, либо его просто нет. То, что здесь, в этой книге «Карман имен» есть поэт – очевидно. И случился он уже давно, когда лет пять назад на тетрадном листке Наталья Бельченко записала свое новое стихотворение: Я жил в Париже. Говорил / На языке тех самых улиц, / Где крылья ангелов схлестнулись. / Тогда Архангел Михаил,/ Веселой патиной сияя, /Пересекал ворота рая / Над садом Тюильри как раз…