Блондинка и пастух. Колхозное «приданое» любимицы Сталина

Семь десятков лет назад под Каневом снимали картину, которая впоследствии определит любопытное направление в советском фильмотворчестве — «колхозный мюзикл». 37-й, 38-й… Кульминация сталинской кровожадности и задорные песни на полях Украины: «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы! Пускай поет о нас страна!». Тысячи пропадающих «без вести» и бодрый отчет партии от… «Богатой невесты» — популярнейшего фильма Ивана Пырьева, с которого и началась феерическая-трагическая карьера его музы — актрисы Марины Алексеевны Ладыниной. Киноидола сталинской эпохи. На днях исполняется 100 лет со дня ее рождения. Поэтому отложите кой-какие свои дела, отвлекитесь от текущей политтрескотни, налейте чаю, включите абажур — и давайте-ка вместе вспомним эту незаурядную женщину, прославленную блондинку советского кино, которая любима многими с самого детства.

1998-й, московская больница № 59, обычная палата, никаких «светил медицины». Ей — 90. Никто представить не может, что в этой клинике «для народа», вот так вот под занавес ХХ века пребывает актриса, лицо которой пятьдесят лет назад украшало каждый телеграфный столб. Ее знали все. Песни Дунаевского из ее картин доносились из всех репродукторов. Когда по той же больнице пролетает слух, мол, «здесь та самая Ладынина, которая из «Кубанских казаков» и «Богатой невесты», та самая блондинка, ну помните?..», то у ее палаты выстраивается очередь — больные, здоровые, медперсонал. Люди не верят, что она еще… жива. И что под всхлипы умирающего трагического века еще осталась эта некогда прославленная «свидетельница», похоронившая себя однажды заживо…

Уже через пять лет — в 2003-м (в марте) — она в более привилегированной — Боткинской — больнице. О ней вроде вспомнили. Вручили премию «Ника». Показали по ТВ — маленькая и высохшая старушка. «Боже, неужели она?» Ее поддерживли Наина Ельцина и телеведущий Николай Сванидзе. В Боткинской Ладынина из последних сил цеплялась за жизнь, вроде не верила собственному паспорту. Хваталась за халаты врачей и нянечек: «Сделайте что-нибудь, чтобы я могла жить... Я готова бороться... Я очень хочу жить...»

А шел ей уже 95-й. Последний год этой сложнейшей судьбы.

***

«Миф Ладыниной», если позволено рассуждать о таком, рождался в эпоху трагическую и «мажорную». У той эпохи, как известно, множество судей. Но и адвокатов немало. Но если лишь о кино, то, разумеется, далеко не все картины той эпохи вынесли времени суд. Некоторые погибли после холодного лета 53-го. Скончались под клеймом «фальшь».

Только вот с веселыми «колхозными» произведениями Пырьева-Ладыниной дело обстоит поинтересней. Историческую правду искать в них бесполезно. Да и не изучают историю по Кальману или Оффенбаху. Тем не менее даже спустя десятилетия те «лакированные» ленты не теряют своего мелодичного обаяния (благодаря Дунаевскому) и актерского блеска (благодаря Ладыниной в том числе). Эти фильмы уносят зрителя в какое-то ирреальное пространство. Просто-таки «фэнтези 30—40-х», где исключительно высокие урожаи, передовые трактористы, побитые рекорды и недобитые враги. Недавно украинская компания «Классик-видео» выпустила DVD с несколькими старыми фильмами Ладыниной. Купил, пересмотрел. И поймал себя на мысли, что воспринимается это без иронии, без сарказма. Как сказки. Как розовые иллюзии тех лет. Грезы о том, что невозможно, и о том, чего не будет никогда.

В трудные сталинские годы, возможно, именно эти «украшательские» картины многим помогали и как-то жить, и хоть на что-то надеяться. Без иллюзий жить трудно всегда — в том числе и сегодня. Нехитрые сюжеты, приправленные перцем актерской игры, рождали кино народное. Образам Ладыниной в этих лентах — Марьяне Лукаш («Богатая невеста»), Галине Пересветовой («Кубанские казаки») или Глаше («Свинарка и пастух») присуще очарование. Ее белозубая улыбка всегда искренняя, подкупающая. А платиновый цвет ее волос — словно бы ответ «порочному» Голливуду, который в 30-е чаще специализировался на брюнетках (Джоан Кроуфорд, Пола Негри, Бетт Девис и т.д.). А тут вот, у «нас», мол, в советском раю — настоящий триумф платиновой красоты!

Вот шучу, а кто ж его знает, что там проворачивалось в мозгу кремлевского горца. Может, и вправду решил «противопоставить» Западу советское изобретение — «кинооружие» в виде блистательных и любимейших блондинок советского кино.

Блондинка Орлова — голливудский шаблон, сканированный Александровым (а-ля Дитрих).

Блондинка Ладынина — земная, колхозная, родная, своя, таких в Колорадо «не вырастишь».

Блондинка Серова — «девушка с характером», очень чувственная дама, соблазнявшая писателей и воеводов.

…Орлова умерла в 1975-м — от рака. Серова в том же году — от пьянства и собственной глупости.

Ладынина пережила своих конкуренток из «платинового треугольника» — почти на три десятка лет.

***

Родом она из сибирской деревушки Назарово (Енисейская губерния) — это страшная глухомань. Родители полуграмотные. К «высокому» ни отношения, ни тяготения не имели. В семье четверо детей. И Маруся была для них воспитательницей, «гувернанткой».

Каким образом небо погладило ее по голове? Кто ж его знает. Но вот в дремучей тьмутаракани она увлекается «недосягаемым» — книжками, сценой. За семь верст бредет зимой в соседнее село в школу. А летом доит коров у «кулаков».

Окончив школу, сама-то в пятнадцать с небольшим становится сельской учительницей. Но вскоре приезжает в Смоленскую губернию (на родину отца), чтобы быть ближе к театру.

Один из актеров, работавших с Мейерхольдом, разглядел в этой сельской учительнице незаурядный талант, нацарапав ей адрес театрального вуза в Москве.

Но что адрес? Он подарил ей книжку Станиславского «Моя жизнь в искусстве». После этого не было сомнений: или театр, или ничего!

В ГИТИС ее принимали строгие судьи — Тарханов, Москвин, Леонидов, Бирман. Способную студентку со временем пригласили на стажировку во МХАТ. И даже Немирович-Данченко со временем отметит ее небольшую роль в спектакле по пьесе Горького «Егор Булычев и другие» (она играла монашку Таисию). Лирико-драматический дар молодой актрисы, ее неистовство в профессии привлекали отцов-основателей МХАТа. Впереди у нее должна была бы быть успешная карьера на первой сцене СССР. Но все перевернул случай. Счастливый или роковой — уж как посмотреть.

***

В апреле 1936-го она знакомится с молодым режиссером Иваном Пырьевым. Выходили как-то с подругой (женой актера Ивана Коваля-Самборского) из Дома кино, а навстречу он: высокий, видный, «подающий надежды». Пообщались, потом — по домам. Двери автобуса закрылись буквально перед его носом. И он подумал: «Все, больше не увижу эту блондинку!» Вдруг автобус останавливается. Он прыгает на ступеньку с криком: «Это судьба!»

Правда, к тому времени его «судьба» была связана с популярной в 20-е годы актрисой Адой Войцик. У них был сын. И несколько совместных картин.

В том же 1936-м Пырьев — будущий «Пигмалион» Ладыниной, — как ни странно, ходит в «неугодных». Это странно вдвойне. Поскольку карьерист был рьяный и в идеалы ЦК верил неистово. Из Сибири, выходец из самих низов, он свято верил в то, что революция вознесет его до небес. Ненавидел «формализм», был критичен к опытам Эйзенштейна. Его заветная мечта в 30-е — экранизация гоголевских «Мертвых душ» (сценарий Булгакова, музыка Шостаковича). Но мечта наткнулась на… партию. На знаменитую статью в «Правде» — «Сумбур вместо музыки». Пырьев нутром почуял что-то недоброе. И уже в 1936-м выходит его талантливая, но подлейшая картина «Партийный билет» (с Адой Войцик) — о «врагах народа» и общественной ценности партдокументов.

Фактически Пырьев художественно «аранжировал» этим фильмом начало массовых репрессий, призывал зрителя «бдить» и стучать…

Эту ленту абсолютно все парторганизации принимают с очумелым восторгом. «Партийный билет» путем специальных постановлений рекомендуют в обязательном порядке для просмотра каждому коммунисту. Не посмотрит — по шапке!

И вдруг Пырьева необъяснимо отстраняют от работы на «Мосфильме». Что случилось? Происки «врагов», небось, не обошли и его?

Сам режиссер в мемуарах намекал на козни завистников. А так как он был человек гордый, то отказался писать покаянное письмо в ЦК — решил просто ждать.

Это время тягостного ожидания и совпало с его бурным романом.

Он мучился, вроде выбирал, маневрируя между Войцик и Ладыниной, женой и любовницей.

Из-за всех этих метаний распался и первый брак Марины Алексеевны с хорошим актером Иваном Любезновым. Впоследствии своего сына (от Пырьева) она даже рожала «втайне». И из роддома ее забирал первый муж.

Для нее эти годы были труднейшими. Во МХАТе работы не было. Сталинская «газонокосилка» уже орудовала и по другим театрам. Ладынина, чтобы выжить, не чуралась никакой работы: стирала, убирала, ставила с домработницами домашние спектакли для крупных партийных чинов. И опору искала только… в нем.

В 1937-м, наконец, он позвонил ей из Киева: «Ура! Приезжай ко мне, будешь играть главную роль в моем новом фильме!»

***

История создания «Богатой невесты» начнется со встречи Пырьева с директором Киевской киностудии Павлом Нечесом. Этот человек имел такое же отношение к кино, как кухарка к управлению государством. Служил матросом, воевал у Буденного, бил Врангеля. В какой-то момент узнав, что постановщик актуального «Партийного билета» мается без работы, он предложил Пырьеву переехать в Украину: «Ты, Пырьев, сделал для нашей партии такую картину, что никто не имеет права тебя обижать! Едем в Киев! Все неприятности от руководства беру на себя!»

Пырьеву не было из чего выбирать. И он подался в наши края.

Тут познакомился с только что окончившим сценарный факультет ВГИКа Евгением Помещиковым и молодым поэтом Аркадием Добровольским. На студии ему предложили дипломный сценарий Помещикова «Богатая невеста» (пока в сыром виде). И вскоре было принято решение: дружно воспоем оду украинской советской деревне!

В своих мемуарах Пырьев впоследствии напишет: «В сценарии были и народный юмор, и поэтичность, и своеобразная сельская романтика…»

Сам режиссер никогда раньше не был в украинских селах, а попав туда, изумился. В его мемуарах, которые во многом разоблачают эту противоречивую личность, есть и такая запись времен «Богатой невесты»: «Я был потрясен красотой Украины, ласковой поэтичностью ее беленьких хат, крытых соломой, тихих ставков с густыми вербами, склоненными к самой воде, огромными как солнце подсолнухами, мальвами, растущими у перелазов… Но больше всего мне понравились люди. На Черниговщине и Полтавщине, да и в более южных областях, далеко от городов и железных дорог, мы встретили таких бесхитростных приветливых людей, что иногда хотелось бросить все к чертям и остаться жить среди них до конца своей жизни!».

В Киев вскоре была вызвана и Ладынина. Уже при встрече он пересказывал ей забавную сцену, когда местные партократы, разнюхав о том, что собираются снимать «комедию о колхозе», несколько засуетились: «А шо у вас там? Трактора будут прыгать чи шо?» — «Трактора не будут прыгать! Будет веселая картина!».

Фильм и вправду получался веселым. Колхозница Маринка Лукаш (Ладынина) била рекорды по трудодням, влюблялась в передовика Алексея, а за ней ухлестывал с разными кознями «чернильная душа» счетовод Ковинько. Герои шутили, резвились: «Не подхожу я ему! Показатели мои не подходят!» Воодушевленно пели: «Ой вы, кони, вы кони стальные…» Или: «Ведь недаром столько песен о любви поется...». Сцены «битв за урожай» сняты экспрессивно. Видно, что Пырьев был увлечен и этой работой, и этой актрисой.

Натурные съемки проходили недалеко от Канева — берег Днепра, волшебная украинская природа. Вот это волновало их, отвлекало от трудных мыслей того времени.

Картина Пырьева-Ладыниной, воспевающая «ратный труд», была не закончена, как вдруг в газетах «Коммунист» и «Пролетарская правда» две публикации — «Шкодливый фильм» и «Вредный фильм». Бюрократы, осторожничая, «как бы чего не случилось», стали обвинять еще незавершенный розовый мюзикл в том, что он искажает действительность и оглупляет украинских колхозников. А то они все были умные! Съемки остановили. «Невеста» могла остаться без «приданого». Даже Госбанк отказал Пырьеву в финансировании, а директор нефтебазы запретил выдавать бензин.

И все же какими-то невероятными личными усилиями и фанатизмом самого Пырьева эта картина была завершена и отправлена в Москву. А там — сразу на полку! И никаких разговоров.

Все это кажется абсурдом, но так было. По сути пропагандистский фильм, воспевавший то, о чем подробно сообщали на съездах, из-за всепоглощающего страха был отодвинут — от греха подальше. Авось «там» не поймут такой «колхозный юмор»?

После нескольких месяцев параноидальных переживаний отчаявшимся Пырьеву и Ладыниной наконец позвонили: «Ваша картина в Кремле понравилась. Ее приняли хорошо. Без поправок».

Это значило следующее... Лично Сталин смотрел кино, при этом интересовался: «А кто эта маладая актрыса? Она замужем? Тогда пусть и будет багатой нэвэстой…»

И наградил — чем мог.

Актриса впоследствии стала лауреатом пяти Сталинских премий. Пырьев — шести. А злоязычный композитор Богословский по этому поводу придумал остроумную загадку: «Одна кровать, а в ней сразу одиннадцать лауреатов Сталинской премии! Угадайте, кто…»

Сама же Ладынина говорила: «Да что награды? Когда ехала на приемы, то маскировала их под красивой косынкой. А когда опаздывала на эти приемы, то таксист просил: «А вы снимите платочек, чтоб были видны ордена, тогда мы быстрее проскочим!»

Лично со Сталиным Ладынина тесно не общалась. Хотя и слыла в «любимицах». Наравне с Орловой (Серову и Целиковскую вождь почему-то не переваривал). Ладынину с мужем постоянно приглашали в Кремль. Однажды — перед войной — приехала на какую-то сталинскую высокопоставленную сходку. Там были все первые лица тех лет. Алексадров с Орловой, Герасимов с Макаровой, Пырьев с Ладыниной… Человек в сером подошел к ним, обратившись лишь к Орловой и Ладыниной: «С вами хочет поговорить Иосиф Виссарионович…» И в сторону мужей: «А вас никто не приглашал!»

***

Когда умер Сталин, по сути, умер и ее иллюзорный кинематограф. Ее последний фильм — «Испытание верности» — Пырьев снимал в 1953-м, в год кончины вождя. По какой-то дьявольской закономерности пик сталинского безумия (в 1937-м) стал стартом ее звездной карьеры, а время его физической кончины — ее прощанием с кино. Словно всесоюзную «свинарку» и грузинского «пастуха» соединяла какая-то мистическая связь.

А ведь между этими датами — всего-то 16 лет ее полноценной работы в кино.

Только Ладынина не рыдала в день его похорон, как миллионы людей. Она лишь сидела на траурной церемонии, прикрыв рукой глаза, наблюдая за скорбью других. И своей подруге, актрисе Эмме Цесарской, голосившей навзрыд, Марина Алексеевна полушепотом сказала: «Эмма, что же ты плачешь? Он у тебя мужа отнял, а ты хотела, чтоб он у тебя еще и сына расстрелял?» И Цесаркая с ужасом отшатнулась.

Виталий Вульф, четверть века друживший с Ладыниной, говорит, что Ладынина всегда была остра на язык в отношении того времени, в котором жила и в отношении тех людей, которые это время определяли. Пырьев часто ее одергивал: «Помолчи, а то дурно кончишь!» А круг людей, которых она любила, в те годы становился все уже и уже…

Муж ее ближайшей подруги Любочки Стенич — известный переводчик Джойса — погиб в
1937-м в тюрьме.

Не стало ее близкого приятеля актера Коваль-Самборского — тоже тюрьма и тоже 1937-й.

Один из создателей «Богатой невесты» — обаятельный украинский хлопец Аркадий Добровольский — тоже попал под топор… А она подружилась с ним, очень ценила этого парня и не хотела оставлять в беде. И втайне от Пырьева отправляла ему в лагерь посылочки — вещи, продукты. Благодаря ей он и выжил. И спустя четверть века после своих лагерей (и уже после ее разрыва с Пырьевым) Аркадий Добровольский добрался до дома Ладыниной на Котельнической набережной в Москве, встал у порога, потом опустился перед ней на колени: «Я поклялся, что первый человек, к которому приду на свободе, будете именно вы, Марина Алексеевна… Ваше имя светило мне все эти годы».

Едва сдерживая рыдания, она тогда стояла оцепеневшая в проеме двери.

***

После украинской «Невесты» Пырьев—Ладынина разжились серьезным «приданым». Все их фильмы были на виду. У Сталина в почете. Кто забыл, тому вкратце напомню. В 1939-м — «Трактористы»: ударный фильм о механизаторах с тревожными предчувствиями войны; песня о танкистах стала народной.

Накануне войны в 1941-м Пырьев снимает «Свинарку и пастуха»: натура на Кавказе — и тут же сообщение «От Советского информбюро…» Сталин приказывает продолжать съемки очередной колхозной радости. Песню «И в какой стороне я не буду, по какой не пройду я траве…» поют в окопах и на заводах.

Но самый удивительный фильм этого тандема — «В шесть часов вечера после войны». Текст в стихах, хорошая музыка. И едва ли не провидческое предчувствие Победы. Даже место народных гуляний угадали в финале.

После войны — «Сказание о земле Сибирской», которую снимали в Чехословакии (фильм закупили 90 зарубежных стран).

И в 49-м пара взяла в оборот слабый сценарий Николая Погодина «Веселая ярмарка» — и снова сочинила народный фантастический фильм «Кубанские казаки» про изобилие конца 40-х.

За этот фильм Пырьеву «по полной» досталось уже в «перестроечной» прессе. С одной стороны, и было за что, с другой — комедия все же.

Правда, он все это уже не мог читать по понятным причинам… Умер в 1968-м на съемках «Карамазовых». Зато все публикации в «МК» или «Московских новостях» болезненно изучала Марина Алексеевна — в своей двухкомнатной, на Котельнической.

Давно не было на свете человека, который когда-то обрубил трос ее судьбы — и эта лодка ушла в свободное плаванье. В никуда.

Только у нее всегда были свои счеты с Пырьевым. Виталий Вульф, например, уверен, что она до последнего вздоха любила его. Несмотря на грубость, подлость, предательства, неимоверную жестокость, которая в итоге обернулась его запретом (после фильма «Испытание верности») не снимать Ладынину более нигде и никому!

Босс «Мосфильма» был влиятельнейшим человеком — его боялись, с ним не хотели связываться. А она, вспылив, после очередной его личной истории (с актрисой Людмилой Марченко) написала жалобу в ЦК партии… Но тогда уже не было ее главного могущественного защитника. Некому было читать эти письма отчаяния.

С этого момента, как для меня, начинается главный «фильм» Ладыниной — может, лучший в ее судьбе. Условное название — «Приглашенная на казнь».

После пятнадцати лет колоссальной славы наступает почти полувековое молчание. На «казнь» ее приглашают одиночество, трудные воспоминания, безрадостность всей дальнейшей жизни…

Что значит быть «всем», а затем исчезнуть, раствориться, упасть на дно и растаять вместе с собственной тенью?

Это драма непостижимая. Ничего общего с теми «желтоватыми» интригами, которые некоторые бойкие актрисы превращают во вселенские трагедии.

А Ладынина, человек трудного характера и колючего нрава, сама себя и пригласила на казнь. И до 2003 года была предана «плахе» на Котельнической. У нее были мужество жить и воля молчать. Это дано не каждому.

Ее ровесницы — Лидия Смирнова, например, — сочиняли мемуары о своих романах и увлечениях. Ладынина молчала — всегда.

Иные даже в глубокой старости снимались. Она отказывала всем режиссерам.

Были редкие концерты «Поет товарищ кино», где она с Крючковым еще удивляла куплетами из «Трактористов» (а многие не верили, думали, «двойник»).

Были и редкие путешествия в дома отдыха, где ее уже мало кто узнавал, да она и не выпячивала былое звонкое имя.

Сын от Пырьева — Андрей — снимал кино про милиционеров («Версия полковника Зорина» и т.д.), но ни в одну картину мать не позвал. Внук, названный Иваном в честь деда, судя по некоторым публикациям, лишь вымогал у Ладыниной пенсию — в годы дефолта особенно.

Ее звали на подработки в кино и Николай Губенко, и Евгений Матвеев. Отвечала: «Уже отыграла свое».

В самые трудные дни продавала концертные платья и украшения «пырьевского периода» — как-то выживала.

Но по-настоящему жила, судя по всему, только на «плахе». Без свидетелей. Близкие ей люди вспоминают, что она прекрасно осознавала: время «ее кино» закончилось в том самом 1953-м. Возврата нет. Появились новые лица и новые типажи (Самойлова в «Журавлях», Лаврова в «Девяти днях одного года»). А над Ладыниной довлело сталинское «колхозное приданое» — ее слава и ее проклятье. Задорная колхозница с песней «Каким ты был, таким ты и остался…» — вот кем она была для того поколения, которое уже осваивало и новые бюджеты, и новые программы КПСС.

У нее же оставалось лишь мужество жить. И этот ее вечный порыв преодоления себя — искренний предмет моего давнего восхищения этой хорошей (совсем не гениальной) актрисой трагической эпохи. Желание жить выливалось у нее в совершенно неожиданный в возврат в… Серебряный век.

Немногие люди знали о том, что ее внешне пустые дни все эти полвека наполнены и оправданы только одним — поэзией. Она знала наизусть и сама же для себя — больше и не для кого — в пустой сталинской высотке читала Ходасевича, Цветаеву, Нарбута… Ахматову: «Я научилась просто, мудро жить, Смотреть на небо и молиться Богу, И долго перед вечером бродить, Чтоб утомить ненужную тревогу…»

Не было аплодисментов и цветов. Не было криков «Мотор!» Оставалось лишь ее неуемное желание после всех триумфов и трагедий удержаться за кромку белого света — в пустоте, в забвении: «Сделайте что-нибудь, чтобы я могла жить... Я очень хочу жить...». Шел третий год нового века, ей было 95.