КРОВАВОЕ ПРИЧАСТИЕ ВЛАСТЬЮ

Выдающийся английский историк Арнольд Тойнби рассматривал мировое развитие как цепочку вызовов истории и ответов цивилизации на них. От того, насколько адекватной была реакция человеческого сообщества на исторические испытания, зависела его судьба и дальнейшее существование. Вызов обнажал самое существенное в развитии цивилизации, ее подлинное лицо, и проверял ее жизнеспособность, которая проявлялась в системе средств и методов преодоления трудностей, вставших на пути исторического развития общества. Не обошла данная закономерность и нашу эпоху.

Недавние трагические события в театральном центре в Москве, а также апокалиптическая катастрофа 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке показали: одним из вызовов человечеству в XXI столетии является терроризм.

Что такое терроризм с психологической точки зрения? Почему именно этот феномен занял столь большое место в современной истории? Каковы его корни и причины? Что делает человека безжалостным к другим и к себе? И, наконец, какие могут быть средства борьбы с терроризмом? Эти и некоторые другие вопросы попытаюсь рассмотреть в данной статье.

«Гашишим»–«ассасин»–убийца

Если взять во внимание прямое значение слова «терpop» — ужас, то запугивание, нагнетание страха, насилие всегда были одними из самых распространенных явлений социальной жизни и средствами, к которым одинаково часто прибегали и угнетатели, и угнетенные.

Пожалуй, первым известным в истории тайным обществом, широко и систематически практиковавшим терроризм и наемные убийства, был существовавший в XII—XIII в.в. н.э. арабо-мусульманский орден ассасинов. Эмиры Ближнего Востока и короли Европы испытывали перед ним одинаковый ужас. Смерть Конрада Монферратского и многих других особ королевской крови была делом их рук. «Ассасин» есть извращенное «гашишим», происходящее от слова «гашиш», которым, согласно преданиям, руководители ордена опьяняли своих последователей перед кровавой акцией. С тех пор в английском языке наемный убийца обозначается словом «assassin».

Далее в анналах европейской истории среди организаций, практиковавших политический террор, мы найдем орден иезуитов (XVI—XVIII вв.), итальянских карбонариев и мадзинистов (20-50-е гг. XIХ в.), ирландских фениев (вторая половина XIХ в.), русских народников и социалистов-революционеров (60—80-е гг. XIХ в. — начало ХХ в.), сербских националистов (конец XIХ — начало ХХ вв.)...

После Второй мировой войны, начиная с «бурных 60-х» и до начала 80-х — наблюдалось нарастание волны «левого» терроризма — германская «Фракция красной армии», итальянские «Красные бригады», японская «Красная армия», испанская «ГРАПО», многочисленные латиноамериканские подпольные группировки и целые армии, палестинские организации. И наконец, разгул терроризма под религиозной личиной — мусульманского, наложившего такую зловещую тень на сегодняшний день.

Интересно, что начало не только ХХI, но и ХХ века ознаменовалось страшной катастрофой, вызванной террористическим актом. Террористы исходят из принципа «Горстка борцов может обрушить лавину», который, к сожалению, иногда срабатывает. Так и случилось в июле 1914 г., когда выстрелы сербского террориста Гаврилы Принципа в наследника Австро-Венгерского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда фактически спровоцировали Первую мировую войну.

Чрезвычайно интересна психологическая характеристика тогдашних террористов. Вот психологический «портрет» руководителя сербской революционной организации «Черная рука», подготовившей покушение на эрцгерцога: «... Драгутин Димитриевич отличался также чрезвычайным самодовольством и склонностью к аффектации. Как человек весьма честолюбивый, он любил заниматься тайной деятельностью. Ему нравилось также, чтобы люди знали, что он занят тайными делами и что он держит все в своих руках. Сомнения относительно того, что можно делать и чего нельзя, равно как и мысль о том, какая ответственность связана с пользованием властью, — никогда не смущали его. У него не было ясного представления о пределах допустимого в политической деятельности. Он видел только цель... и шел к ней напрямик, не считаясь с последствиями. Он любил опасность, приключения, тайные сборища и таинственные дела...».

Психологические особенности сербских боевиков — неразборчивость в средствах, тщеславие и амбициозность, стремление к тайной власти и т.д. — являются типологическими для облика террориста и предполагают определенные психологические механизмы своего возникновения.

Путь фанатика

Фанатик — человек, отчужденный от самого себя. Он ощущает себя достойным только тогда, когда может идентифицироваться с великим делом. Он не просто ищет славы, он «борец за великую идею».

Нередко такие люди в раннем детстве были лишены тепла и любви. Это развило в них потребность добиваться ощущения уверенности в себе, отождествляясь с «великой идеей», а также бравируя презрением к смерти. Презрение к чужим жизням, готовность легко принести их на алтарь «благородной цели», ореол устрашения также придают такому человеку значимость в собственных глазах. Ему легко жертвовать другими, поскольку его холодная идея априори выводит за скобки существование людей, ведущих обычную обывательскую жизнь и далеких от фантасмагорических идеалов. Отсутствие рефлексии, «гамлетовской» раздвоенности, сомнений в собственной правоте позволяет им концентрировать энергию действия в единый энергетический вектор активности, сметающий все на своем пути. В примитивной целостности таких натур, на которых не оказывает тормозящего расфокусирующего эффекта совестливая склонность к колебаниям, и кроется секрет необычайной энергии действия, которую подчас развивают фанатики.

За явлением идейного самопорабощения фанатика часто скрывается слабая воля личности, стремление раз и навсегда избавиться от сомнений, от мук, связанных с необходимостью выбора между добром и злом, от повседневной необходимости прикладывать усилие, делая выбор. Самопожертвование террориста — это и освобождение себя от той обыденной жизни, которая требует непрестанных, подчас трудных усилий и решений.

Под феноменом самоотречения террориста также часто скрывается отчаяние, усталость от жизни или гордыня. Отчаяние как готовность пойти на любые шаги, дабы разрушить то, что противостоит его воле, мешает реализации идеи-фикс. Усталость как отвращение к тусклой обыденщине повседневного существования с ее мелочной борьбой за кусок хлеба и место под солнцем.

Потребность компенсировать собственную слабость тесно связана с очарованием оружия. По свидетельству самих же террористов, оружие обладает неизъяснимой привлекательностью. Оружие — кусочек власти. По словам бывшего террориста Клейна, владея оружием, террористы «начинают обретать иную манеру вести себя, они меняются сами... Важным толчком к герилье и ее акциям является то, что люди подпадают под очарование оружия».

Надо отметить, что за прошедшее столетие в «моральном кодексе» террористов произошли существенные изменения. Один из руководителей боевой организации эсеров Борис Савинков в 1906 г., во время побега из севастопольской тюрьмы, считал необходимым, в случае сопротивления со стороны рядовых солдат, стрелять не в них, а в себя (поскольку они только лишь выполняют приказ и ни в чем не виноваты). Современные же террористы отбросили понятие невинных людей, они провозгласили право убивать всех, если это необходимо для достижения цели.

Наблюдаются большие перемены и в мировоззренческих принципах боевиков, с помощью которых они оправдывают необходимость террора. Террорист второй половины XIХ — начала ХХ вв. исходил из принципа «все дозволено», вытекавшего из тезиса «Бога нет». Великий русский писатель Ф.Достоевский сформулировал этот принцип устами одного из своих литературных героев: «Раз Бога нет, значит, все дозволено!» Подхваченный и развитый немецким философом Ницше (одним из первых западноевропейских знатоков творчества Достоевского, читавшим его в оригинале на русском языке), он в ловких руках немецкого мыслителя превратился в философию сверхчеловека, шествующего «по ту сторону добра и зла» к светлым далям преображенного человечества.

Современные «сверхчеловеки», обвязанные взрывчаткой, похоже, трансформировали принцип своих «собратьев по оружию» из XIХ века в совсем уж удивительный тезис, предназначенный для ХХI столетия: «Раз Бог есть, то все позволено!» Тезис, к слову говоря, не новый. Похожим принципом, правда, не декларируя его, руководствовался христианский «Орден Иисуса» — иезуиты, те самые, которые сформулировали печально знаменитое «Цель оправдывает средства».

Несомненно, в психологическом облике многих террористов присутствуют и садистские черты. Они получают удовольствие, манипулируя чужими жизнями.

Террор и психология языческого тотемизма

Исследователи отмечают один исторический парадокс. Эскалация революционной деятельности, активизация радикальных террористических движений наблюдается, как правило, в эпоху либерализации политических режимов, ослабления их репрессивности. В это время сила морального негодования, накал протестных чувств масс, связанных с возмущением против «попрания свобод» и «эксплуатации», резко возрастают.

Так, возникновение и пик народнического терроризма в России приходится на период активных либеральных реформ после отмены крепостного права (60 — начало 80-х гг. XIХ в.). Император Александр II был убит бомбой народовольца Гриневицкого 1 марта 1881 г. По иронии судьбы, он был убит организацией, добивавшейся конституции и народоправства, в тот момент, когда направлялся в Сенат с проектом первой российской конституции.

Преддверием Великой французской революции был созыв королем Людовиком XVI Генеральных штатов, прошедший, впервые за сотни лет абсолютизма, в обстановке свободных выборов представителями от сословий в этот совещательный орган. Последовавший вскоре за сим штурм Бастилии и Версаля революционным народом (толпами уличных зевак, ремесленников из предместий и проституток, подстрекаемых агитаторами) мог быть успешным только в условиях, когда королевская власть не применяла никаких ответных репрессий, фактически без сопротивления отдавая свои оплоты восставшим. Зато последовавший за падением королевской власти и казнью короля свирепый якобинский террор заставил французов вспомнить времена королевской «тирании» как светлую пасторальную идиллию.

Активно действовавшая в Западной Германии в 70-х гг. марксистская террористическая организация «Фракция красной армии» Баадера-Майнхоф ставила своей целью борьбу средствами террора с «замаскированной фашистской диктатурой» «буржуазного государства». Пресловутая «диктатура» была на самом деле либерально-демократическим режимом, где свободно действовали партии всех спектров, за исключением нацистских, а одна из умеренно-социалистических — СДПГ — даже была правящей.

Эти и другие примеры невольно заставляют задаться вопросом: почему, за небольшим исключением, радикально-революционные движения не оказывают почти никакого сопротивления действительно авторитарным и тираническим режимам в период их расцвета и могущества, но бурно активизируются в более или менее либеральных политических условиях? Почему наблюдается явление, которое часто ставит в тупик историков: в широких массах, живущих в по-настоящему репрессивном обществе, присутствует не только полная покорность и молчание перед лицом авторитарных вождей, но и глубокая привязанность к ним, чувство полной идентичности вплоть до безутешного горя по поводу его ухода? Как массы могут любить своего тирана, следовать за ним, пренебрегая собственной свободой и жизнью? Что это за чувства, заставляющие слепо поклоняться сильному и беспощадно топтать слабого? Почему находятся люди, которые ненавидят и презирают своих освободителей и принимают либерализм за слабость?

В основе такого парадоксального поведения лежит внутреннее психологическое основание — потребность любить, подражать и подчиняться лицу более сильному, чем мы, от которого мы ждем безопасности и защиты. Наша неуверенность в себе требует подпорки в форме следования за человеком авторитетным и сильным. С другой стороны, это чувство двойственно — наряду с поклонением силе в человеке живет зависть к ней, которая превращается в агрессию, когда сила перестает вести себя как сила, становится уступчивой, неуверенной. По Достоевскому, люди «ищут, кому бы передать свою свободу». Происходит «бегство от свободы» (понятие, введенное Эрихом Фроммом). Чувство уверенности в себе человек черпает, ощущая причастность к силе, власти и могуществу. Это ощущение он получает, безоговорочно предаваясь и покоряясь этой силе. И делает он это добровольно.

Теснейшим образом с чувством неполноценности террориста связан культ силы, присущий его мировосприятию. Причастность к силе придаст ему чувство значимости в собственных глазах, тем большее, чем с большей мощью, сеющей ужас, она связана. Террорист ведет борьбу за то, чего ему недостает, под флагом того, чего недостает «угнетенным». А недостает ему чувства уверенности, которое, по его убеждению, связано с силой.

На борьбу с сильными мира сего его толкают зависть и чувство соперничества. Зависть бедного к богатому, слабого — к сильному, бесправного — к стоящему на верхних ступеньках социальной лестницы, к власть имущему. И настоящим мотивом его деятельности является, по сути дела, не борьба за социальную справедливость или иные идеалы, а подражание сильному.

У примитивных народов существует древний обряд поедания тотема. Он заключается в том, что животное-тотем рода убивается и поедается соплеменниками во время специального ритуала. Целью обряда является получение силы, выносливости и других качеств тотема, которые магическим путем переходят к тому, кто его убил и съел. Например, эвенки убивали и съедали медведя, для чего специально выращивался и откармливался медвежонок. У печально известных «красных кхмеров» существовал ритуал поедания печени врага. Считалось, что к «гурману» перейдет мужество и сила убитого.

В основе тотемического жертвоприношения и политического убийства лежит один и тот же древний архаический механизм отождествления с источником силы и могущества, который одновременно является объектом зависти. Причем это отождествление содержит в себе противоречивые моменты — восхищение объектом, стремление подражать ему, а с другой стороны, раздражение тем, что эти качества принадлежат другому, стремление присвоить себе качества, вызывающие восхищение. Противоречие разрешается путем убийства объекта идентификации — восхищения — зависти. Хорошо известен пример убийцы Джона Леннона, который являлся фанатичным поклонником музыканта, исповедовал настоящий культ певца. Что, однако, не помешало, а, напротив, способствовало жертвоприношению кумира.

Как свидетельствует история, революционеры-террористы, пришедшие к власти, нередко строят на месте свергнутого «угнетательского строя» режим такого насилия, по сравнению с которым все злоупотребления, реальные или мнимые, прежнего режима кажутся невинными шалостями. Достаточно вспомнить якобинскую диктатуру или большевистско-сталинский режим. Поэтому перед историками всегда стоял вопрос: во имя чего совершалась революция революционерами — для того ли, чтобы уничтожить зло или чтобы унаследовать себе право его творить, развив дальше?

Если бунт против власти движим механизмом идентификации с властью, то ничего нет удивительного в том, что бунтарь-подражатель способен строить «новое общество» на месте разрушенного на тех же принципах, которые он видел вокруг, и которые вызывали в нем завистливую ненависть. История показывает: мало восстать против несправедливого общества, гораздо важнее внутренне освободиться от его образа.

Особую роль в террористических революциях играл акт казни свергнутых монархов. Он выполнял роль ритуального жертвоприношения, апеллирующего к самым примитивным, языческим пластам массовой психики. Причащаясь кровью поверженного властителя, террорист освящает право на унаследование его качеств и его власти. Правда, гильотина, снявши венценосную голову, уже не могла остановиться, заливая подмостки истории реками невинной крови. В конце концов она казнила и самих палачей. Ведь насилие действует но принципу бумеранга, — рано или поздно возвращается к тому, кто его выслал.

Зло, порожденное злом

Нередко разгул терроризма вызывает разгул репрессий со стороны власти. Терроризм может спровоцировать общий переход государства к реакции и террору, как это происходило, например, в Турции, Аргентине, Бразилии в 70—80-е гг. ХХ в., когда ответом сил порядка на вакханалию «левого» или «правого» терроризма стали военные перевороты в этих странах.

Существует еще и такая страшная вещь, как провокация, когда терроризм сознательно допускается и даже провоцируется представителями власти. Например, есть свидетельства того, что знаменитый начальник Петербургского охранного отделения Зубатов в узком кругу единомышленников делился своей тактикой борьбы с революционерами: «Мы вызовем их на террор с тем, чтобы потом раздавить!» И, наверное, не случайно во главе боевой организации партии социалистов-революционеров, одной из самых известных и эффективных террористических организаций в истории, стоял Евно Азеф, агент охранного отделения, завербованный Зубатовым в 1896 г.

Как уже отмечалось, поведение террориста часто является подражательным. В ряде случаев жестокость боевиков — обратная сторона жестокости государственной машины. На репрессии террорист старается ответить тем же, свою беспощадность к простым людям он оправдывает беспощадностью государства. Государственный терроризм и терроризм антигосударственный взаимно индуцируют друг друга. Зло порождает зло, насилие порождает насилие.

События в Москве продемонстрировали, что спецслужбы отнеслись к заложникам едва ли милосерднее, чем чеченские боевики. Об этом говорит, в частности, и такой факт — пресс-секретарь Путина Ястржембский, комментируя операцию по захвату здания театра, неосторожно обмолвился, что жертв среди заложников ожидалось больше. Иными словами, решение о штурме вряд ли было спонтанным, а жертвы среди мирных жителей и возможный общественный резонанс, вызванный их наличием, хладнокровно просчитывались заранее.

Общий тон, господствовавший в средствах массовой информации в первое время после штурма, также заставляет задуматься: недоговорки, дозирование информации, оптимистические реляции «с поля боя» о «празднике победы сил правопорядка» — все это навевает воспоминания о временах не столь давних… Поэтому предупреждение терроризма, видимо, должно состоять не только в борьбе с его конкретными носителями, но и в гуманизации социальных условий существования личности. Преодоление кричащих социальных контрастов, неравенства, социальной и национальной несправедливости — именно это должно быть приоритетным в социальной политике государства, а не только ставка на развитие и совершенствование спецслужб. Социальная несправедливость может породить «гроздья гнева», которые приводят к трагическим формам социального насилия…

Еще одной причиной возникновения терроризма бывает культурный шок, возникающий у представителей разных цивилизаций при их столкновении. Например, когда западноевропейская цивилизация стала активно воздействовать на народы мусульманского анклава, этот процесс вызвал резкое неприятие со стороны мусульманских идеологов. Возникла типичная защитная культурная реакция: все, что идет вразрез с традициями и обычаями «моего сообщества», объявляется чуждым и враждебным. Обостряется ксенофобия. Мир разделяется на «мы» и «они», при этом «они» выводятся за рамки позитивного мира и объявляются средоточием «мирового зла». По отношению к «ним» разрешено прибегать к любым приемам, в том числе недозволенным по отношению к «своим».

Такой шок испытал мусульманский мир при столкновении с миром европейским. Иранская революция была его первым последствием. Между прочим, она началась с поджога тегеранского кинотеатра, в котором шли европейские фильмы. Надо ли напоминать, что большинство террористических актов, известных с начала 80-х гг. и по сей день, так или иначе имеют арабо-мусульманский след?

Подняться над собственным «я»

Возможна ли вспышка терроризма у нас? Отвечая на этот вопрос, нужно сначала ответить на вопрос, имеются ли в Украине те социальные, политические и психологические предпосылки, которые способствуют возникновению терроризма в других странах?

Вот уже в течение десяти лет в Украине, как и в других странах СНГ, происходит переход от одного типа цивилизации, назовем ее государственно-социалистической, к другому — рыночной капиталистической. Не вызывает ли это у населения культурный шок, о котором мы говорили выше? Ответ однозначен: не может не вызывать, причем ярко выраженный, обостряемый не совсем удачным и эффективным путем, выбранным для этого перехода. Не может ли происходить в сознании определенных слоев населения и идеологов поиск «виновников зла» и рецептов по преобразованию мира? Может, о чем, в частности, свидетельствует недавний взрыв на Владимирской возле здания СБУ. В общем-то классический террористический акт, правда, к счастью, обошедшийся без жертв.

Рецидивов террористической психологии теоретически можно ожидать от приверженцев обоих типов цивилизаций — коммунистической и рыночной. Налицо и острые социальные противоречия, и обнищание широких слоев населения, что, конечно же, не способствует смягчению обстановки в обществе. Какие средства, и в частности из социально-психологического арсенала, могут способствовать предотвращению рецидивов террористического сознания и практики?

Укажем на факторы общецивилизационные, общечеловеческие. К ним относится смена ориентиров сознания. Речь идет прежде всего о переориентации массового сознания с культа силы на культ ненасилия. Массовая распространенность культа силы является, на мой взгляд, одним из самых опасных социально-психологических феноменов, провоцирующих вспышки насилия и террора. Причем речь идет как о прямой пропаганде культа силы в средствах массовой информации, так и о более тонкой, косвенной. Когда положительный герой фильма борется за победу справедливости, с хрустом сворачивая шеи или разнося пулеметными очередями головы «плохим парням», то он и его создатели гальванизируют в подсознании зрителя агрессивно-садистические психологические комплексы. Справедливость и грубая сила также противоестественно соединяются в триллерах в неразрывное целое, чем осуществляется грубейшая подмена понятий, страшная аберрация морального зрения, по существу точно такая же, какая происходит в сознании террориста.

Очень важным для духовной профилактики терроризма является смещение духовных акцентов в воспитании человека в нашей культуре с эгоистического индивидуализма к надындивидуальным и трансцендентальным духовным принципам. Человек, по-настоящему верящий в Бога, не посмеет присвоить себе его функции, делать себя судьей человечества и злоупотреблять властью над жизнью и смертью других людей.

Смиривший себя и подчинившийся воле Бога не противопоставит свою волю воле других людей и не будет бороться за самоутверждение и порабощение чужих воль. Верующий не будет стремиться к превращению окружающего мира в придаток к своему «Я» и употреблять любые средства, чтобы стать первым. Поднявшийся над собственным «Я» будет открыт для мира и никогда не утратит чувства реальности до такой степени, чтобы навязывать жизни утопические фантасмагории больного, отчужденного от мира интеллекта.

Нужно помнить, что современная наука и техника многократно увеличивают разрушительные возможности отдельного человека и усиливают резонанс от его индивидуальных действий. Современная цивилизация, несмотря на все свое могущество, уязвима, как никогда ранее. Поэтому либо духовно-психическая эволюция человека пойдет по пути самообуздания и ответственности, либо современное общество ждут очень большие беды, вплоть до самоуничтожения. Из 21 цивилизации, рассмотренной Тойнби, 20 погибли не от внешних факторов, а от внутреннего саморазложения. То, каким будет ответ нашей цивилизации на вызовы времени, зависит от каждого из нас.