Слоны, ослы и другие звери. Домашнее задание для партийных активистов

Говорят, во времена Хрущева был популярный анекдот. Вопрос: почему в Соединенных Штатах двухпартийная система, а в СССР — однопартийная? Ответ: еще одну партию наш народ просто не прокормит. Независимая Украина по числу партий на душу населения еще в 90-х на зависть Хрущеву «догнала и перегнала Америку». Правда, отечественная многопартийность — это скорее МЕЛКОпартийность, при которой большинство обладателей свидетельств с печатью Минюста в лучшем случае имитируют бурную деятельность, а в худшем — только ждут удобного момента, чтобы продать эти бумаги подороже. А вот количество партий и блоков, попадающих в Верховную Раду, с каждыми выборами сокращается. В 1998-м их было восемь, в 2002 — шесть, в 2006 — только пять. Наблюдатели, и не только отечественные, утверждают: Украина стремительно движется к двухпартийной или двухполюсной системе. С одной стороны — Партия регионов, с другой — БЮТ. Плюс примкнувшая к БЮТу «Наша Украина». Почти как в Соединенных Штатах, где каждые выборы сводятся к состязанию республиканского слона с демократическим ослом. Или в Соединенном Королевстве. Почти, но не совсем.

Политическая зоология

Начнем с того, что украинские политические «полюса» совсем не похожи на американские или британские. И дело даже не в формальных признаках (ПР — партия, а БЮТ и «НУ—НС» — блоки, которые только планируют превратиться в партии). Просто все ведущие отечественные партии и блоки — это структуры явно выраженного вождистского типа. Конечно, роль лидера огромна и на Западе. Тори во главе с Маргарет Тэтчер, и тори без Тэтчер — это далеко не одно и то же. Лейбористская партия времен Нила Киннока совсем не такая, как в эпоху Тони Блэра. Но даже с уходом лидера консерваторы остаются консерваторами, а лейбористы — лейбористами. А чем может быть БЮТ без Тимошенко? А ПР без Януковича? И даже «Наша Украина» без Ющенко?

Соответственно, во всех этих партиях и блоках идеология и программа изначально играют второстепенную роль. Не они являются объединяющим и мобилизующим фактором. Даже в ближайшем окружении лидера встречаются люди, придерживающиеся абсолютно разных политических взяглядов, что уж говорить о рядовых активистах.

К тому же на выборах и ПР, и БЮТ стремятся привлечь на свою сторону максимальное количество избирателей, не пытаясь выделить какую-то особую социальную нишу. В этом деле четко выраженная идеологическая ориентация не помогает, а наоборот, мешает. Поэтому программы и предвыборные лозунги носят по большей части размытый и неконкретный характер, обещания однотипны и легко заимствуются друг у друга. При этом по ключевым вопросам социальной и экономической политики внутри партий и блоков разброс мнений порой шире, чем между непримиримыми оппонентами. А на вопросы, чем все-таки отличается конкретная партия от других, даже лидеры чаще всего дают настолько обтекаемый ответ, что его всегда можно свести к универсальной формуле —«мы — хорошие, они — плохие».

Неудивительно, что и нынеш­нюю избирательную кампанию практически все строили по нехитрой схеме — «бобры (то есть мы) победят козлов (то есть их), потому что козлы — злы, а бобры — добры». Причем бобрами и козлами партии становились по очереди. Похоже, эти зверушки вполне могут стать символом отечественной политики. Куда там американским слону с ослом!

Избирательная география

Разумеется, есть между партиями и отличия, которые позволяют, что называется, с закрытыми глазами определить, к какому лагерю принадлежит тот или иной политик. Но эти отличия не имеют практически никакого отношения к социальным и экономическим программам. Статус русского языка, перспектива объединения церквей, присоединение к НАТО, отношение к Петлюре, УПА и оранжевой революции — все это эмоционально окрашенные культурные маркеры. Они позволяют избирателю, даже убежденному в том, что бело-синие и бело-оранжевые политики стоят друг друга, тем не менее делать свой выбор, голосуя за «своих». Пусть даже «сукиных детей», но «своих».

Конечно, такие «маркеры» существуют и в других странах. Но далеко не во всех из них они играют такую решающую роль, как в Украине. И уж мало где подобные вопросы делят страну в буквальном смысле — то есть географически. С каждым туром голосования — будь то парламентские или президентские выборы (а теоретически к ним могут добавиться еще и референдумы) — избирателя приучают к мысли, что Юг и Восток едва ли не обязаны голосовать за бело-синих, Запад и Центр — за БЮТ с «Нашей Украиной», а конечный результат зависит исключительно от активности избирателей «своих» регионов и возможности «почистить» списки на «враждебной» территории.

Конечно, официально лидеры могут возмущаться попытками «рассорить Запад и Восток», но если они уверены, что такое деление играет им на руку (а то, что уверены, подтверждают вполне надежные источники в обоих лагерях), то будут постоянно подливать масла в огонь, культивируя образ врага и мобилизуя своих избирателей эмоциональными лозунгами вроде «остановим принесенную с Запада оранжевую чуму» или «отправим ИХ в Донбасс на пенсию».

«Сшить» страну

Между тем преодоление раскола — даже если он существует только в головах украинцев, живущих на разных берегах Днепра, — едва ли не главная задача для тех, кто видит свое будущее в единой Украине. Задача тем более сложная, что болезнь запущенная, а европейский опыт успешного «сшивания» разделенных стран не такой уж богатый — можно вспомнить разве что воссоединение Польши и Румы­нии после Первой мировой войны да Германии после завершения войны холодной. Впрочем, все три случая по-своему показательны.

В Румынии, скажем, интеграции Трансильвании и «Старого Королевства» в значительной мере способствовало объединение трансильванской Национальной партии (не имевшей серьезных конкурентов в своем регионе) с Крестьянской партией — главной оппозиционной силой Валахии и Молдовы. Таким образом было создано единое общерумынское политическое поле, разделенное не столько по географическому, сколько по политическим и социально-экономическим признакам. В Польше создание единого политического спектра шло путем интеграции правых элементов вокруг национал-демократов, имевших сильные позиции в «подгерманской» Польше, а левых — вокруг социалистов, чьей вотчиной считали Галицию и Царство Польское.

К моменту объединения Германии политический спектр ГДР практически полностью повторял партийную структуру ФРГ. Посткоммунистическая ПДС превратилась в «восточногерманскую» партию только потому, что не имела серьезного партнера на западе страны, но это было исключение, только подтверждавшее правило.

Прямо позаимствовать опыт соседей украинцам, конечно, вряд ли удастся. Тем более что нынешняя ситуация в Украине мне лично напоминает не столько межвоенную Румынию и Польшу, сколько Соединенные Штаты после Гражданской войны. Тогда, напомню, республиканцы фактически были региональной партией Севера, а демократы — Юга. И никто не хотел уступать. Радикальные северяне, правда, на правах победителя пытались «реконструировать» Юг по своему образу и подобию, даже путем принуждения с оружием в руках, но их политика слишком уж напоминала поведение слона в посудной лавке и закончилась оглушительным провалом. Потребовались десятилетия, опыт борьбы с протекционистскими тарифами, сближения с популистами, «новой демократии» Вудро Вильсона и «нового курса» Франклина Рузвельта, чтобы демократы превратились в действительно общенациональную левоцентристскую партию (по иронии судьбы, кстати, сейчас в родных для демократов южных штатах доминируют конкуренты — республиканцы). Это я не к тому, что украинцам обязательно нужно ждать полвека. Просто американский опыт показывает: современная политическая система может вырасти и из «региональной» двухпартийности, но для этого необходимо политическое, а не географическое самоопределение «региональных» партий. И чем раньше это произойдет, тем меньше нужно будет ждать избирателям.

Риски самоопределения

Пока в Украине ситуация развивается в противоположном направлении. Идеологические партии одна за другой сходят с политической сцены, новые проекты строятся на остутствии какой-либо внятной идеологии, а лидеры избирательной гонки демонстрируют удивительную политическую всеядность — по известному украинскому принципу «а вдруг пригодится». Надеяться на то, что ситуация изменится после 30 сентября, трудно. Уже набирает обороты президентская кампания, в которой главную роль опять будут играть лидеры, а не программы. И избирателям снова будут рассказывать сказки про козлов и бобров.

Впрочем, есть и позитивные сигналы. Скажем, «Наша Украина» собирается превратиться из блока в партию уже до конца этого года. Чем не возможность для политического самоопределения? Вряд ли речь идет о формировании новой социалистической партии. Луценко, конечно, бывший активист СПУ, но сейчас его речи практически не отличаются от спичей руховцев со стажем. Учитывая присутствие в блоке Кириленко, Костенко и Тарасюка, речь идет о партии правоцентристской с сильным национальным акцентом, по экономической программе — либеральной и даже либерально-консервативной, отстаивающей интересы предпринимателей (не путать с лоббированием интересов конкретных бизнес-персон). Недаром «Наша Украина» в Европарламенте входит в консервативную фракцию Европейской народной партии.

Правда, приглашение в ЕНП получили и бютовцы. Тем не менее большинство экспертов советуют Тимошенко двигаться в совершенно другом направлении — учитывая ее постоянные апелляции к социальной справедливости и судьбам обычных украинцев, а также то обстоятельство, что левоцентристская ниша в парламенте окажется практически пустой. Более того, если Партия регионов будет постепенно трансформироваться в консервативную силу, представляющую интересы промышленного капитала Юга и Востока, самоопределение БЮТ в качестве левоцентристской силы поможет постепенной трансформации регионального противостояния бело-красных и бело-синих в классическую европейскую схему «консерваторы против социал-демократов».

Теоретически возможен, впрочем, и другой вариант, когда «классическая схема» будет параллельно формироваться по обе стороны Днепра: на Западе и в Центре — правоцентристы из «НУ—НС» и левоцентристы из БЮТ, на Юге и Востоке — правоцентристы из ПР и левоцентристы... ну, скажем, из трансформированной КПУ или совершенно нового левого проекта. Такой сценарий может быть и позитивным, если впоследствии правоцентристы объединятся с правоцентристами, а левые — с левыми (как это было в Германии в 1990-м). Но есть риск и негативного исхода. Если партийные системы двух частей Украины окажутся вполне самодостаточными, это только усилит центробежные тенденции. И вместо «немецкого» пути страна может пойти по «бельгийскому», когда в государстве по сути существует два замкнутых сообщества — фламандцев и франкофонов, каждое из которых формирует собственные политические институты. А в итоге, вполне возможно, сформируют собственные государства.

Успеть измениться

К счастью, фатальный сценарий пока неизбежным не кажется. И чем быстрее будет формироваться единое политическое поле Украины, тем меньше риск дезинтеграции. Правда, уровень недоверия между основными игроками за последние два года вырос настолько, что в способность отечественных политиков даже из одного лагеря договариваться между собой верят только записные оптимисты. Что уж говорить о соглашениях между бело-синими и оранжевыми. Создание общих структур, в которых бы соместно работали, скажем, нашеукраинцы и регионалы (или бютовцы с социалистами), при нынешнем руководстве этих партий и блоков выглядит абсолютной фантастикой. Но это не значит, что подобные объединения невозможны в будущем, после смены элит.

Речь, разумеется, не идет о наплыве конформистов, родства не помнящих. Просто рано или поздно к руководству бело-синими должны прийти люди, которых оранжевые не воспринимали бы априори как врагов, с которыми еще не рассчитались за прошлые прегрешения. И наоборот. Искушение «размахивать окровавленной рубахой», конечно, будет всегда. Но новым людям интереснее говорить о будущем, а не о прошлом.

Насколько быстро произойдет такое обновление — зависит в первую очередь от самих партий и блоков. Можно, конечно, попытаться принудить их к этому — например, ограничив пребывание в Верховной Раде (для депутатов) и на партийных должностях одним-двумя сроками, вводя возрастные и гендерные квоты, запрещая участвовать в выборах блокам и партиям, пропустившим очередные выборы. Но как партийный работник с большим стажем, я сомневаюсь в эффективности подобного принуждения.

Модернизация партий произойдет тогда, когда партийный актив поймет, что от этого зависит их политическое выживание. К сожалению, в нашей стране чаще всего понимание приходит уже после поражения. А пока до голосования остается хотя бы несколько часов — все надеются на победу.