От авторитаризма к… авторитаризму? Украина в политическом интерьере бывших советских республик

Прошло уже почти полтора десятилетия с тех пор, как мир оказался втянут в гигантский эксперимент по выявлению достоинств разных стратегий политического развития. Cтартовав одновременно в августе 1991 года, пятнадцать советских республик, входивших в бывший Советский Союз, став независимыми государствами, тоже получили «окно возможностей» для выбора вариантов формирования собственного будущего. Что ж, информационный повод для политологов есть — можно сравнивать пройденный 15 странами путь и подводить итоги.

С чего начали?

Оглядываясь назад с высоты сегодняшнего дня, нельзя не согласиться с теми политологами, которые считают, что исходной точкой посткоммунистической трансформации бывших советских республик был не традиционный тоталитаризм, а авторитаризм, но уже мягкий, разлагающийся и бессильный. И хотя внешние атрибуты коммунистического тоталитаризма в этих республиках еще сохранились, они уже не играли прежней роли.

Одним словом, все начали свои движения «из авторитаризма». Следовательно, возникающие сегодня вопросы вполне естественны.

Во-первых, в какой степени так называемый демократический транзит или движение к демократии, ставшее основной чертой мировой политики в последние 30 лет, повлияло на политические изменения в бывших советских республиках? Данный процесс начался, как известно, в Южной Европе, распространился на Латинскую Америку и Азию, а позже захватил бывшие социалистические страны Восточной Европы и бывший Советский Союз.

В связи с этим, во-вторых, какие типы политических режимов возникли на пространстве бывшего СССР в процессе постсоветских реформ и трансформаций?

В-третьих, чем отличается Украина от других постсоветских стран с точки зрения соотношения демократического и авторитарного потенциала общества и политических элит?

Какие, наконец, основные уроки или вызовы в контексте ответов на предыдущие три вопроса можно сформулировать для Запада?

Попытаюсь в самом общем виде, в рамках современной политической компаративистики, ответить на поставленные вопросы.

К чему пришли?

Говоря о типах политических режимов, которые сформировались и уже укоренились в бывших советских республиках, меньше всего хотелось бы рассуждать об «упущенных возможностях», «неравных стартовых условиях», о «драматическом соотношении политических сил» на том или ином этапе постсоветской трансформации и т.п. Именно это сегодня превалирует в параполитологических, а точнее, в пропагандистских «исследованиях», написанных в рамках социального заказа, то есть, по сути, являющихся манипулятивными по своему назначению.

Другое дело, когда речь идет об используемом научном инструментарии, об исследовательской матрице. Для вдумчивых читателей «Зеркала недели» это может быть небезынтересно, и потому, мне кажется, необходимо сделать несколько общих замечаний.

Прежде всего ответим на вопрос: для чего мы сравниваем? Ведь в жизни, в том числе политической, мы сравниваем на каждом шагу. Точнее всего, по моему мнению, на этот вопрос ответил один из крестных отцов современной политологии, американский ученый Габриэль Алмонд: «Сравнивая прошлое и настоящее своей страны и сопоставляя ее опыт с опытом других наций, мы углубляем свои представления о собственных институтах. Изучение политической жизни других обществ позволяет увидеть более широкий круг политических альтернатив и высвечивает достоинства и недостатки нашей политической жизни. Выводя нас за пределы привычных установлений и допущений, компаративный анализ помогает расширить наши знания о возможностях политики».

И еще одно замечание. Стремительный рост интереса к компаративному анализу эволюции постсоветских трансформаций со стороны политологов позволяет более трезво взглянуть на природу этих преобразований, избавиться от иллюзий относительно действительных, а не декларируемых интересов постсоветских политических лидеров и руководящих элит, выяснить их отношение к демократическим институтам и ценностям, определить динамику и основные тренды социально-политических перемен.

Стартовав из одной точки, постсоветские страны развивались далеко не одинаково. И импульсы национально-государственного самоопределения, приобретенные в процессе распада бывшего Советского Союза, и геополитическое положение, и национально-цивилизационная идентичность, и социокультурные условия, и качество политических элит, и степень влияния на политический процесс со стороны демократии Запада и т.д. оказались разными. Все это привело к типологическому разнообразию политических режимов, возникших в процессе 13-летних трансформаций на базе бывших советских республик.

Общей для большинства стран в постсоветском мире стала, пожалуй, лишь форма правления — институт президентства, который появился как естественный продукт разложения и трансформации партийно-государственных структур авторитарного «социализма». Собственно посты президента, занятые теми или иными постсоветскими лидерами, причем во многих странах — бывшими руководителями республиканских компартий, превратились в основной институт определения политического курса.

Можно выделить четыре основных типа политических режимов, сформировавшихся в 15 бывших советских республиках: 1) демократические; 2) полуавторитарные; 3) авторитарные; 4) неототалитарные.

Первый тип политического режима сложился в трех бывших советских прибалтийских республиках — Латвии, Литве и Эстонии, и сегодня маловероятно, чтобы они, особенно после вступления в ЕС, свернули с демократического пути развития.

Ко второму типу — полуавторитарному (здесь я воспользуюсь термином, введенным в научный оборот американской исследовательницей Мариной Оттауэй) — можно отнести политические режимы, функционирующие в Украине, Грузии, Азербайджане, Армении и Молдавии. Нельзя не согласиться с доводами этого политолога, что полуавторитарные режимы — вовсе не результат неудачных попыток демократизации и не демократия, переживающая процесс становления, а «сознательно внедряемые альтернативы демократии». Лидеры полуавторитарных режимов сознательно избрали путь ограниченной трансформации, более соответствующей их интересам, и в то же время решили сохранить видимость демократии, не подвергая себя политическим рискам. При этом одни полуавторитарные режимы (например в Украине), могут переживать динамические изменения благодаря наличию прежде всего демократической контрэлиты, что открывает возможности для позитивных перемен, другие же являются примером устойчивого полуавторитаризма со стабильным балансом политических сил, что позволяет длительное время сохранять существующую систему власти (как в Азербайджане).

Авторитарные политические режимы— это Россия, Белоруссия, Казахстан, Киргизия, Таджикистан. Определение главных отличий авторитарных режимов от режимов демократических, по мнению французского политолога Филиппа Бенетона, вызывает затруднения: «первые отвергают демократическую игру, свободную конкуренцию на выборах, риск для правителей быть отправленными в отставку избирателями; либо они отвергают выборы, либо организуют ложные выборы с заранее известными результатами. Авторитарный режим допускает альтернативность лишь при изменении собственной природы».

И, наконец, четвертую группу постсоветских стран, к которой следует отнести Туркменистан и Узбекистан, можно квалифицировать как неототалитарные. Так я называю новейшую разновидность тоталитаризма, при котором тотальный контроль, систематическое принуждение и насилие (или угроза их применения) осуществляются со стороны власти по отношению к большинству населения, причем не в жестких (в отличие от тоталитаризма классического), а в относительно мягких, но более изощренных формах, посредством множества устойчивых зависимостей (и открытых, и латентных— правовых, экономических и т.п.).

Различие между авторитаризмом и тоталитаризмом (неототалитаризмом) более сложно и является предметом споров. По мнению Филиппа Бенетона, «если авторитарный режим жесток с оппозиционерами, он непереносим для тех, кто заботится о политических правах и об интеллектуальной свободе, то тоталитарный режим третирует весь народ в целом в его повседневной жизни и в его естественном сознании; авторитаризм навязывает людям лишь частичную капитуляцию, тогда как тоталитаризм — полную».

Разумеется, я не настаиваю на согласии с предложенной мною классификацией постсоветских политических режимов, возникших после распада бывшего Советского Союза. Это может быть темой специальной дискуссии.

Однако общий тренд политических трансформаций все же оспорить трудно: только страны Балтии в полной мере воспользовались демократическими импульсами, возникшими в процессе распада СССР, а также третьей волной демократического транзита и помощью со стороны Запада в реализации сознательно избранного, а не имитируемого демократического курса.

Что же касается остальных двенадцати бывших советских республик, то путь, пройденный ими за 13 лет — это путь по кругу авторитаризма, который лишь видоизменял и совершенствовал свои формы, но отнюдь не менял при этом свою сущность. Ответ на вопрос, кто виноват известен.

Впрочем, для некоторых из названных выше полуавторитарных стран — и прежде всего для Украины — шанс вырваться из плена оказавшегося исключительно живучего авторитаризма пока остается. Вопрос лишь в том, воспользуются ли они этим шансом.

Россия как оплот авторитаризма

Феномен образования на большей части постсоветского пространства авторитарных и полуавторитарных политических режимов побуждает к некоторой переоценке результатов так называемой «третьей волны» демократического транзита. Во всяком случае, трудно согласиться с выводом, что ныне уже создана «критическая масса» демократических государств. Так, по данным обзора Freedom House, в конце 2002 года 46% государств были свободными, 29 — частично свободными и 25 — несвободными, 44% народонаселения проживало в свободных странах, 21 — в частично свободных и 35 — в несвободных. Замечу при этом, что исследовательская матрица, которую используют в своих оценках Freedom House, — это предмет для споров и обсуждений. Как, впрочем, и «вечная» тема достоинств и недостатков демократических режимов — как старых «эталонных», так и различного рода новых, «несовершенных» демократий.

И все же трудно оспорить очевидное, а именно: парадигма «авторитарного мира» постепенно превращается в аномалию, а роль и влияние демократической доминанты в мировом развитии неуклонно возрастает.

В этом контексте сегодняшняя «путинская Россия» — это прежде всего яркий пример, иллюстрирующий закономерность и неизбежность откатов, которые сопровождают волны всемирного процесса демократизации. Политический режим в России — это уже даже не «управляемая демократия», что предполагало манипулирование электоральным процессом и камуфлирование «демократическими формами» политических институтов. Как метко заметила российский политолог Лилия Шевцова, сложившийся в России бюрократически-авторитарный режим «сужает возможность для имитации, и если та сохраняется, то теряет правдоподобие, превращаясь в откровенную карикатуру».

Очевидно, что режиму, построенному на огосударствлении политического пространства, на выкорчевывании оппозиции на поле политики, на превращении последней в зону административного контроля и одновременно на культивировании радикально-нигилистических настроений и элит, и населения по отношению к западным ценностям и институтам (таким как свобода, права человека, демократия, институт свободных выборов и т.д.), так или иначе имманентно присуща естественная агрессивность и во внешнеполитическом поведении. Особенно в противодействии «глобальной экспансии демократии» на постсоветском пространстве и прежде всего в Украине.

В чем состоит основная причина этого противодействия?

На мой взгляд, в том, что потенциальная демократизация Украины и тем самым возможное присоединение ее к «демократическому большинству» может привести к мультипликационному эффекту и подорвать потенциал авторитаризма в самой России. Это означает, что режим личной власти Путина, тщательно сконструированный «силовиками» и бюрократией в соответствии с их интересами, может дать трещину в канун президентских выборов в России в 2008 году. Ведь потеря Украины для России — это вполне прогнозируемое, неизбежное усиление взращенных самой властью русских националистов («Родина», ЛДПР и др.), лидеры которых могут претендовать на Кремль и стать реальной жесткоавторитарной (или даже диктаторской) альтернативой «мягкоавторитарному» Путину.

Суммируя вышесказанное, можно констатировать, что нынешняя российская власть по самой своей сути не может быть заинтересована в победе украинских контрэлит как на нынешних президентских, так и на парламентских выборах в 2006 году.

К тому же не только «родовое» сходство политических режимов в обеих странах, но также зависимость «семьи» Кучмы от российской авторитарной власти, кроме которой никто более в мире не может дать ей гарантий, превращает действующего украинского Президента и его администрацию, по сути, в послушное орудие достижения, по-видимому, главной цели внешней политики России по отношению к Украине в 2004 году — любой ценой воспрепятствовать избранию «прозападного» Виктора Ющенко президентом Украины.

Демократический транзит, вопреки ожиданиям, собственно, и не коснулся России, которая постепенно превратилась в оплот авторитаризма, в своеобразного жандарма на постсоветском пространстве.

Уроки и вызовы для Запада

Какие же основные уроки следует усвоить Западу, если последний действительно заинтересован в пополнении мирового демократического сообщества за счет некоторых постсоветских стран?

Во-первых, необходимо пересмотреть саму концепцию «глобальной экспансии демократии», базирующуюся, в частности, на не выдержавшем проверку времени тезисе о том, что в большинстве постсоветских стран якобы существуют предпосылки и политическая воля руководящих элит для перехода этих стран к демократии. Что же касается неудач, то, в соответствии с данной концепцией, это лишь издержки «переходного периода» и демократического транзита.

Во-вторых, следует скорректировать стратегию в отношении тех постсоветских стран, лидеры и элиты которых сознательно определили для себя — как минимум в среднесрочной перспективе — курс на укрепление авторитарных систем и подавление любой внутренней оппозиции. Ценностные расхождения, разделяющие авторитарные постсоветские страны и демократические режимы в странах Запада, будут постоянно порождать напряженность между ними.

В-третьих, приоритетным для стран западной демократии с точки зрения поощрения и содействия демократизации должны стать именно полуавторитарные режимы, в частности в тех постсоветских странах, где есть реальные предпосылки для возможных демократических перемен. Особенно это важно в критических точках политического процесса, то есть во время выборов. Замечу в этой связи, что мировое демократическое сообщество еще не выработало действенного противоядия, которое минимизировало бы использование главного оружия авторитаризма в электоральных кампаниях — пресловутого админресурса. Собственно говоря, это и есть основной вызов современного авторитаризма, на который должно адекватно ответить мировое сообщество. Остается надеяться, что это произойдет во время избирательной президентской кампании в Украине.

Пока что мировая демократия не стала реальным оплотом для той части украинской политической элиты, для которой демократические ценности и стандарты являются не предметом манипуляций, а сознательным и выстраданным выбором. Впрочем, как и для большинства граждан Украины.

Именно сегодня среднестатистический украинец, очнувшийся от гражданской спячки, начинает демонстрировать и витальные силы, и осознание своей гражданской идентичности, ощущать свою роль как основного субъекта реальных позитивных перемен, которые могут произойти в стране. Средний украинец отказался от навязанной властью роли постороннего, равнодушного наблюдателя институциональных и социально-экономических трансформаций, инициируемых узким слоем олигархов и высших эшелонов бюрократии. (Ярким примером могут служить результаты парламентских выборов в Украине в 2002 году.)

Способны ли контрэлиты учесть эти изменения в настроениях, формирование гражданской ментальности «среднего» украинца поддержать эти настроения адекватной политической деятельностью, иными словами, быть на уровне назревших общественных ожиданий? Пока это у них не совсем получается.

В контексте усиливающихся демократических настроений абстрактные, слабоартикулированные пожелания со стороны западных политиков о необходимости проведения «честных и демократических» выборов президента Украины выглядят как банальная отписка. Многие квалифицируют такую пассивную позицию мирового демократического сообщества как поддержку распорядителей или собственников админресурса, авторитаризма в целом и даже как предательство идеалов демократии.

В то же время украинская власть, несмотря на все критические замечания со стороны международных институций по поводу ситуации в Украине со свободой слова, правам человека и демократией в целом, продолжает, опираясь на «российский фактор», самоуверенно двигаться своим курсом, суть которого — самосохранение режима. Ставшее крылатым выражение экс-директора России Виктора Черномырдина «хотели как лучше, а получилось, как всегда», применительно к Украине справедливо лишь наполовину. На самом деле ни Президент Кучма, ни его ближайшее окружение никакую «демократию» никогда не хотели и не собирались строить. Нынешний олигархически-бюрократический режим в Украине — это результат сознательного выбора власти, которая зиждется исключительно на авторитаризме. Собственно, и нынешние президентские выборы в Украине с точки зрения власти рассматриваются лишь как вынужденный, дискомфортный инструмент, к которому приходится прибегать, чтобы «получилось, как всегда». Получится ли?

***

Данная статья является сокращенным вариантом аналитического материала, который будет опубликован в журнале «Політична думка» в сентябре этого года.