О СЛУЖБЕ РАТНОЙ

Армейская служба, как и судьба «человека с ружьем» — суровая и тяжелая. Это хорошо усвоили те, кто испытал их на себе. И полной мерой. Я имею в виду офицеров и прапорщиков непосредственно связанных с боевой подготовкой, жизнью и бытом личного состава. Тех, кто почти круглосуточно не выбирался из казарм, а не тех, кто «отслужил» и продолжает «служить» в подразделениях обслуживания, в военных и гражданских учреждениях, в различных обществах, в том числе и спортивных, как правило, расположенных в столичных и областных центрах, и при этом дослужились до высоких офицерских званий и должностей за... имитацию воинской службы.

Они, обычно, слабо знают истинную армейскую жизнь и проблемы армии.

...Солдатом я стал добровольно в феврале 1945 года, когда еще шла война. На фронт, вопреки желанию, попасть не успел, войны не хватило. Зато на всю жизнь запомнил ее звериный оскал. Что принесла война моему народу, понял еще во время беспощадных фашистских бомбежек, при эвакуации из Донбасса в 1941 году, а также, когда помогал солдатам Красной Армии вылавливать немецких диверсантов и их верных слуг из воинства «пятой колонны» в прифронтовой полосе осенью 42-го недалеко от Сталинграда, куда меня забросила судьба вместе с матерью и такими же беженцами из временно оккупированной фашистами Украины.

Шел с искренним желанием помочь Красной Армии быстрее добить фашистов. К полному семнадцатилетию еще не доставало пару месяцев, и я, как и многие мои сверстники, боялся опоздать на войну, ведь она уже приближалась к победному концу.

Таких как я «героев» в ту пору в военкоматах побывало немало. Свое преимущество на первоочередной призыв мы доказывали тем, что многие из нас уже «нюхали» порох войны, были комсомольцами, значит, станем и надежными бойцами. Очень гордились своей принадлежностью к Ленинскому комсомолу, да и авторитет его, как и Красной Армии, был тогда велик.

И вот моя мечта осуществилась. Полный курс военного училища остался позади. Наступили армейские будни. Служба там, где ты нужен, а не там, где желал бы служить. Призванный в армию в Украине, где родился и где прошли мое детство и часть юности, я вернулся в родные края только к концу службы. А послужить довелось на Севере, в Белоруссии, в ГСВГ (бывшая Группа Советских войск в Германии) и длительное время в Сибири. Как говорят, и свет повидал, и себя показал...

Служба в спецназе — тайна
за семью печатями

На втором году офицерской службы меня направили в часть специального назначения, где основными предметами, помимо традиционных общеармейских: политическая, тактическая, огневая, физическая, строевая, уставы и другие из арсенала солдатской науки побеждать, львиную долю занимали парашютно-десантная и специальная подготовка. Последняя дисциплина включала в себя изучение оружия массового поражения, подрывного дела и языка вероятного противника.

Международная обстановка того времени (конец 40-х — начало 50-х годов), зарождение «холодной» войны вынуждали Советский Союз ставить вопросы укрепления своей обороны, а армии высокую боеготовность — на первое место. Тем более, что и недруги наши в этой области проявляли тогда повышенную активность.

Читатели старшего поколения, наверное, без особых усилий припомнят привычные сообщения в средствах массовой информации той поры, как американские вояки и их союзники по НАТО готовились воевать в условиях сильных морозов и в жару, в джунглях, то бишь, в тайге и на пустынной местности. Как обучался личный состав их спецподразделений для выполнения «особых» задач и действиям в экстремальных условиях. Но вряд ли кто припомнит хотя бы один случай, чтобы в наших газетах или по радио промелькнула весточка, намекавшая на существование подобных частей в Советской Армии. Но такие части в действительности были, и находились они в режиме особой секретности — многие годы это была тайна за семью печатями.

К примеру, форма одежды наших солдат и офицеров-спецназовцев (обмундирование, погоны, петлицы и эмблемы) была копией формы военнослужащих неприметной на вид соседней с нами части. Никому, наверное, не пришла бы в голову мысль, что воины, живущие в одном военном городке, в одной казарме и питающиеся в одной столовой, обучаются по совершенно разным программам и готовятся к выполнению, как выражаются дипломаты, далеко не идентичных задач.

Умело маскировалось содержание нашего обучения, особенно причастность к парашютно-десантному делу. Занятия по изучению материальной части парашютов и другой парашютно-десантной техники проводились в закрытых от постороннего глаза помещениях. По окончании занятий классы опечатывались и сдавались под охрану.

Прыжки отрабатывались во время 2-месячных летних и зимних выездов в хорошо оборудованные центры подготовки десантников (под Псковом и Костромой). Туда же съезжались и наши собратья по армейской профессии из других приграничных военных округов. И тогда наступала горячая пора: укладка парашютов, усиленная предпрыжковая подготовка и прыжки. Все повторялось через 3 — 5 дней.

Скрывалась и перенасыщенность учебной программы инженерной подготовкой. Ее элементы раскладывались по другим дисциплинам (тактико-специальная подготовка, оружие массового поражения и др. предметы).

Но во всех у них отсутствовали видимые признаки подготовки к проведению диверсионных акций в тылу противника. Они подавались более прозаично. Как обычная работа подразделений по обеспечению боевых операций своих войск.

Совершенно не афишировалось изучение языка вероятного противника. Но запас знаний иностранного языка, полученный еще в школе, мы неплохо пополнили, обучаясь не за страх получить «неуд» и соответствующую родительскую реакцию, а понимали, что плохое знание 300 — 400 слов языка твоего вооруженного противника может дорого обойтись тебе и твоим товарищам. Учились усердно.

Режим секретности прослеживался во всем: в учебе, службе и повседневной жизни. Так, например, военнослужащие из другого подразделения (нашей же части), решившие навестить своих друзей или земляков, считались нежеланными гостями, а если эти воины были из соседней воинской части, то для нас они уже становились гостями запрещенными.

Всякие разговоры на служебные темы вне учебных классов, даже намеки в переписке с родными и близкими о специфике нашего жития-бытия не только не допускались, но и строго наказывались.

Для нас, простых смертных, любые контакты с «гражданкой» (с местными жителями), в том числе и с представительницами прекрасной половины человечества, не одобрялись, а попросту говоря, пресекались на корню.

Увольнения в город ограничивались до минимума, а практически сводились к нулю. Аргументы наших начальников? Они чисты, как детская слеза, сомнению (и обсуждению тоже) не подлежали, ведь они выражали (по мнению начальства) заботу о нас, недопонимающих. «Не надо излишне «светиться» в городе», — предостерегал замполит. Ему поддакивал старшина: «Делать в городе нечего, у нас есть все свое: и кино с боевиками, и книжки с детективами. Даже шефы с девчатами приходили в клуб на танцы. А ведь мы, извините, — режимные». Не соглашаться с железной логикой старшины мы не могли, не имели права. Присяга обязывала стойко переносить тяготы и лишения. Отпуска с выездом в другой населенный пункт предоставлялись только в крайнем случае и то только по телеграмме, заверенной военкомом.

Помимо клятвенного обязательства, данного в начале военной службы и скрепленного личной подписью под текстом военной присяги, нам предлагалось еще и стандартной распиской подтвердить свое знание цены ответственности за разглашение того, чему нас здесь учили в те далекие годы. А цена была высокой, и уж если откровенно, то предельной. И мы пронесли эту тайну через все испытания, сохранив ее не за страх, а за совесть. И делали это еще и потому, что считали за долг и честь верно служить интересам своей Великой Державы.

Тайной было также место дислокации частей спецназа, из кого формировались, как и чему обучался личный состав и т.д. В эти спецподразделения индивидуально и строго отбирались солдаты, сержанты и офицеры из числа только коммунистов и комсомольцев, уже имевшие хотя бы небольшой срок службы, физически здоровые и способные переносить не мифические тяготы и невзгоды армейской службы, а реальные, которыми была так богата «непобедимая и легендарная».

99-я отдельная рота специального назначения — такое ее секретное наименование, была той пресловутой воинской частью, где готовили армейских специалистов «узкого» профиля. Сформирована по особому штату, полностью укомплектована личным составом, техникой и вооружением. Имела оснащенную учебную базу. Еще бы! Часть была детищем самого начальника штаба Архангельского военного округа и курировалась его разведотделом.

Дислоцировалась недалеко от областного центра, но в месте, видно Богом обойденном: ни дорог тебе, ни тропинок. Кругом топи с лесом-валежником, да непроходимые болота. Пятикилометровый деревянный настил — единственная дорога, связывающая наш закрытый гарнизон с открытым внешним миром. Но по ней даже в «самоволку» было опасно ходить. Слишком «прозрачной» была...

Основным, а мы считали главным, предметом обучения, была воздушно-десантная подготовка. Она предусматривала глубокое изучение материальной части и совершение солидного количества прыжков с аэростата и самолетов различных типов. Для расшифровки «солидное количество» поясню, что, скажем, солдаты или сержанты воздушно-десантных войск (ВДВ), совершив 4, а офицеры — 6 прыжков с парашютом, считались выполнившими годовую программу, причем офицеры получали еще и право на льготное исчисление своей службы, а нам, спецназовцам, программа боевой подготовки предписывала в течение учебного года совершить прыжков (для офицеров обязательно) в 10 раз больше. Вот только льготное исчисление службы для спецназа соответствующие инстанции узаконить позабыли. Посчитали, видимо, мелочью...

Прыжки совершались, как правило, на учениях и со стрельбой, в обстановке максимально приближенной к боевой. Единственным отличием учебного прыжка от боевого десантирования было то, что в первом случае ты одеваешь на себя два парашюта (основной и запасной), во втором — только основной, запасной уже не полагался... Составители соответствующей инструкции на боевое десантирование, видно, сильно уверовали в безотказность отечественной техники. А зря! Иногда и нередко основной подводил. И тогда на одного активного «штыка» становилось меньше.

Условности и поблажки в учебе в службе спецназовцев не допускались. Самым обидным для нас считалось запрещение носить знаки принадлежности к воздушно-десантным войскам: погоны, эмблемы и, особенно, значки парашютистов, заработанные не только обильно политым потом, но нередко и собственной кровью.

Долго, очень долго не выветривались из моей памяти не только «мелочи», сопровождавшие первые пять-шесть и особенно «переломного» прыжков, пугающие звуки динамических ударов при раскрытии купола несовершенных, по нынешним меркам, парашютов довоенной и военной поры, на которых нас обучали, но точно так же долго не сходили с кожи груди и спины синяки и кровоподтеки, полученные от контакта с лямками подвесной системы парашюта при его полном раскрытии.

Да, много сил и молодой энергии уносила повседневная служба и подготовка спецназовцев. И причина тому — не только прыжковое изобилие...

Именно тогда мы испытали на себе все «прелести» марш-бросков, которые щедро нам планировали штабисты, причем марши менее двадцатикилометровых в почете у них почему-то не были. Предпочтение отдавалось также маршам «комбинированным». Это, когда командир подразделения едет на мотоцикле, а остальные бегут в полной выкладке с табельным оружием и снаряжением.

Нередко на пути возникали «УЗ» (участки заражения), и тогда раздавалась команда: «Надеть противогазы! Не отставать!».

Нас готовили к тому, что потребуется на войне, как воевать за линией фронта. Выполнение конкретных задач возлагалось на небольшие группы (7 — 9 человек), которые должны были действовать чаще всего автономно, сообразуясь с полученной боевой задачей и складывающейся обстановкой. Как и все десантники, мы много внимания уделяли личной физической подготовке, выносливости, освоению приемов боевого самбо и рукопашного боя. По специальной методике нас тренировали к действиям в экстремальных условиях, умению ориентироваться на незнакомой местности, хождению по азимуту, добыванию подножного корма и оказанию первой медицинской помощи, диверсионной работе. Словом, тем премудростям, которые понадобятся при выполнении боевой задачи. Боевая подготовка проводилась в поле, «классных» занятий — раз, два и обчелся.

Огневая выучка каждого из нас оценивалась не только за знание своего штатного оружия и по результатам стрельбы из него, но и непременно учитывались также знание материальной части и владение стрелковым оружием вероятного противника...

Крылатая гвардия

Ей отдано пятнадцать незабываемых лет службы. Коротко о главном.

Утверждать, что каждый очередной прыжок — это удовольствие, не стану. Наоборот — это всякий раз было новое испытание воли человека, силы его духа. Находились, конечно, и «отказники», те, кто так и не сумел собрать все свои чувства и энергию в кулак и вместе с товарищами покинуть самолет. Таких, к счастью, было немного, единицы.

У десантников были стимулы: в то время за прыжки, как мы считали, нам неплохо платили. За первый — всем от солдата до генерала — 25 рублей (после денежной реформы 2 руб. 50 коп.), а дальше — в возрастающем размере, в зависимости от того, какой по счету у тебя очередной прыжок. Были еще надбавки (1 руб. 50 коп.) за прыжки, совершенные с оружием, и в противогазе, на лес, на воду, на учениях ночью и т.д.... Надбавки те же, 1 руб. 50 коп., полагались и за прыжки с ручным раскрытием парашюта. Написав о деньгах, предвижу вопрос от любителей финансовых подробностей: «А сколько стоит прыжок армейского парашютиста, скажем, в странах ближнего или дальнего зарубежья?» Отвечу коротко.

В российской армии были установлены новые расценки за прыжки с парашютом. Солдатам и сержантам срочной службы от 600 до 700 рублей, в зависимости от того, над чем в момент прыжка пролетал самолет: над лугом, водой или лесом. Офицерам от 1400 до 1600 руб. С учетом инфляции сумма не изменяется. Не изменилась она и в армии США, как платили 75 долларов за прыжок, так и продолжают платить.

Ну и консерваторы, эти американцы!

Другая льгота для офицеров и сверхсрочнослужащих воздушно-десантных войск — тоже имела немалое значение. Каждый год службы, при условии выполнения установленного числа прыжков с парашютом, засчитывался и записывался в личное дело, как полтора года. Увы, как говорят в народе, недолго музыка играла. И скоро эта льгота кому-то в верхах показалась «слишком уж», и ее в начале 60-х годов отменили, а штампы в личных делах о льготах кадровики зачеркнули. Словно их и не было...

Десантники рассказывают, что сейчас эти льготы опять существуют. Это правильно. Они необходимы и заслуженны, потому что каждый прыжок — это не только испытание человека на мужество, но и осознанный риск. А риск должен оцениваться не только моральными стимулами. Мне, например, довелось рисковать 327 раз, и каждый из них был отдельным и «особым разом...»

Специальные ежедневные предпрыжковые тренировки, занятия на тренажерах и макетах самолетов, бесчисленные прыжки с трамплинов — это далеко не полный перечень элементов учебных будней десантников. Этот, порою изнуряющий, обильно политый потом ратный труд моими сослуживцами переносился достойно и мужественно. Ибо каждый и без принуждения понимал: от тренированности организма и личной подготовки зависит не только его безопасность при прыжке, умелое выполнение задачи, но, может быть, и жизнь... И все-таки, будем правдивыми, не обходилось без тяжелых травм и невосполнимых потерь. Я не припомню ни одних крупных учений (дивизионных или полковых), которые обходились бы без гибели людей.

Оправдания, что служба армейская опасна и сурова, что фактор риска и несчастного случая, особенно у десантников, всегда есть и нередко собирает свою кровавую жатву, вряд ли были приемлемы и убедительны для людей, потерявших самого близкого, родного и дорогого им человека, чтобы сгладить горечь невосполнимой потери. Я далек от желания вышибить у кого-то слезу, хотя и грустно, наверное, все это читать, но как говорится, слов из песни не выкинешь.

О современных десантниках сейчас пишут много, их нередко показывают по телевидению, создают о них фильмы. О моих сослуживцах писали мало. Народ знал об их существовании только по парадам да праздничным смотрам. А стоило бы знать нашим наследникам и особенно юношам, мечтающим о службе в «крылатых войсках», что утвердившийся авторитет и престижность службы в ВДВ, высокая надежность парашютно-десантной техники создавалась неимоверными усилиями и мужеством их предшественников — теперь уже ветеранов этих войск.

Но об этом, к сожалению, рассказывается до обидного мало, а то и вообще умалчивается.

Мне, например, как и моим однополчанам, до конца дней своих не забыть экспериментальных парашютных прыжков на предельно допустимых высотах на площадку приземления возле белорусского городка с романтическим названием Лида, когда десантирование проводилось из самолетов, практически идущих к цели (точке выброса) на «бреющем» полете. Высота в пределах 200 метров от земли. Здесь все: и страх, и смелость, и жизнь измерялись секундами.

А разве уйдут из памяти крупные войсковые учения на побережье Азовского моря, когда нас десантировали из... бомболюков самолетов ТУ-4 на кромку моря? Несмотря на точность выброски, многим из нас все же довелось искупаться в море в полной выкладке и с оружием. На всякий случай нас тогда снабдили индивидуальными надувными жилетами. Да и комендантская служба у побережья не подвела, сработала четко. Допускаю мысль, что еще и сегодня мало кто знает, что подобное десантирование из бомболюков, оказывается, возможно.

А разве можно забыть подготовку и трехсуточное ожидание на аэродроме при полной готовности к боевому десантированию в соседнюю страну для оказания, как тогда говорили, интернациональной помощи? Это была тревожная осень 1956 года. А недалеко от нас, рядом с аэродромом, дежурили, сменяя друг друга, наши жены и дети. Для нашего полка все тогда закончилось перелетом на приграничный военный аэродром, последовавшей затем из Москвы командой «отбой» и возвращением к постоянному месту дислокации части, но такие эпизоды оставляют глубокий след в службе и жизни десантника.

После службы в воздушно-десантных войсках по состоянию здоровья был назначен на должность, не связанную с прыжками. Окончил вуз.

Да, много всякого и разного было за эти годы.

Как водится, у военных менялись должности и гарнизоны. Но все эти и последующие годы рядом со мной честно и добросовестно несли свой крест в армейских рядах солдаты и офицеры, для которых защита Отечества, верность присяге и знамени всегда оставались главными ориентирами в жизни, а их сыновняя преданность своему народу помогала достойно исполнять свой конституционный долг.

Прошло уже немало времени с тех пор, но не стираются из памяти образы моих дорогих однополчан: офицеров Н.Кравченко, В.Низского, М.Добровольского, В.Антонова, А.Береснева, В.Юдина, Я.Лихтера, которые ратными подвигами в грозные годы войны и безупречной службой в послевоенный период прославили наш
317-й гвардейский парашютно-десантный полк.

...Вместе с нами, офицерами-десантниками, все тяготы и лишения в службе и жизни делили наши жены. И я искренне благодарен судьбе, что она свела меня с таким замечательным человеком, как моя жена Елена Анатольевна. Я по праву называл ее своей боевой подругой. Сколько трудностей, выпавших на долю нашей семьи, мы пережили вместе, подсчитать невозможно. Да и дело не в счете...

Нередко удивлялся (и завидовал) неиссякаемому оптимизму жены и ее терпению. Вере в то, что «скоро будет лучше». «Вот бросим якорь где-нибудь в родных пенатах, придет конец нашим скитаниям и мытарствам». А их в семье военного, ведущего кочевой образ жизни, — всегда было в избытке.

Только один факт, свидетельствующий о том, что нам довелось 12 раз сменить место службы и жительства, наверное, говорит о многом. Ведь два переезда, утверждают в народе, равно одному пожару. По житейской арифметике выходит, что наша семья «горела» шесть раз. И всякий раз для нас это значило: авральные сборы, распродажа по дешевке мебели, упаковка в ящики нехитрого житейского скарба — и в путь, к новому месту службы. А там, очередные проблемы дальних (и ближних тоже) гарнизонов, главная среди них — получить «свою» крышу над головой, потом — определить детей в детсад, в школу, а затем — найти работу для жены, ибо на денежное содержание лишь одного главы офицерской семьи прожить в те годы было невозможно.

Да, через трудные испытания прошли наши многострадальные жены. Они, как и их мужья, тоже на службе, хотят они того или нет. И мы всю жизнь будем признательны своим боевым подругам за их скромный повседневный подвиг. Сказать об этом в «Записках...» считаю своим долгом еще и потому, что невыносимо тяжко ощущаю безвременный уход из жизни своего надежного и верного друга — жены, случившийся ранней весной этого года.

В нашей семье дорожили каждой копейкой, знали ей цену. Вспоминается такой эпизод. У жены был день рождения. И первый «крупный» подарок, который я ей преподнес, был шинельный отрез, перекрашенный в модный тогда коричневый цвет, из которого соседка по коммунальной квартире сшила потом жене пальто. А чтобы оно выглядело нарядным (какой женщине этого не хочется?), жена украсила его оригинальной вышивкой, и по оценке местных мастериц смотрелось изделие не хуже «импортного». То первое пальто долго носилось и очень долго хранилось в семье, как память о нашей нелегкой и небогатой молодости. Дети, а их у нас двое, тоже родились в разных местах: дочь — в Белоруссии, сын — в России. Да и учились они соответственно: дочь — в Сибири, сын — в Казахстане...

Как-то, каюсь, хотел я выбросить то «сувенирное» пальто — в квартире (одна комната в коммуналке) и так тесно. Спасибо сыну, запротестовал: «Папа, не смей! Пусть останется напоминанием всем нам о вашей молодости!» Пришлось подчиниться...

И еще об одной проблеме, характерной, кстати, для большинства военных гарнизонов, хочу поведать. Речь пойдет о вынужденной безработице среди жен офицеров и прапорщиков. И тут я просто обязан сказать лестные, но заслуженные слова в адрес женсовета нашей части, который, как правило, только и занимался тем, что подыскивал безработным, в основном дипломированным женщинам городка какое-нибудь полезное занятие: то организовывать праздничный вечер с обязательным показом художественной самодеятельности, то приготовить угощение молодым солдатам в день принятия присяги, то проведать больных в медсанбате. Об участии женсоветовцев в жизни подшефной школы писать излишне. Помощь школе оказывалась постоянно, была действенной и воспринималась обеими сторонами (школой и женсоветом) как само собой разумеющееся. Пишу все это, а у самого перед глазами стоит образ санинструктора-фронтовички, бесстрашного на войне (как-никак кавалер четырех боевых орденов) и очень доброго и скромного в жизни, отзывчивого и уважаемого человека в гарнизоне, я говорю о председателе женсовета полка Вере Кононовне Плехановой (сейчас живет и продолжает трудиться в столице Украины).

Вместо эпилога

Мне бы очень не хотелось, чтобы кто-либо из прочитавших эти записки посчитал, что люди в погонах плачутся на свою судьбу. Да, были сложности и тяготы на пути длительной службы, порой становилось невыносимо тяжело физически, не все складывалось ладно на первых ступеньках офицерской карьеры, были даже сомнения в правильности добровольно избранного пути. Все это было, было...

Но ведь были и «праздники на моей улице» — притом такие, которые доступны только человеку, избравшему профессию «Родину защищать», профессию сильных и мужественных. Если был верен воинскому долгу до последнего дня службы, если повидал почти всю страну, живя во многих ее регионах, видел и другие страны, неся нелегкий армейский крест, если твой ратный труд отмечен наградами Родины — цену таким праздникам ощущаешь полной мерой.

Сейчас я в отставке, на пенсии. Есть семья, жилье, воспитываю внуков. Казалось бы, немалого достиг в жизни, так что живи и радуйся, ветеран! Ну а все же, спроси вдруг кто меня: «Если бы вам пришлось начинать свою жизнь сначала, захотели бы вы оставить в ней все таким же?» , думаю, что я не торопился бы с ответом. Недаром есть у меня для внука завещание и в нем такие слова: «Не хочу, чтобы в твоей судьбе повторилась судьба твоего деда...»

Что же означают эти мои слова? Не отречение ли от того святого, чем всегда я так гордился и дорожил в своей жизни и что ставил даже выше нее: верность солдата Родине, честь солдатскую. Отнюдь!

Тогда почему же такое пожелание внуку, такая оценка прожитому и пережитому? Наверное, потому, что слишком тяжелой и неблагодарной оказалась судьба ко мне и моим сослуживцам, ставшим жертвами вчерашних и современных политиков, которые в угоду своим эгоистическим и националистическим амбициям расплачивались и продолжают расплачиваться жизнями людей в многочисленных «горячих» точках.

Как же не потерять равновесие от всего этого? Оптимисты утверждают: история, мол, все рассудит, все расставит по своим местам. Но история — это когда? Через год, десять, сто лет? Год, два я бы еще потерпел. Лимит на десять — для меня уже сомнителен. Так, может быть, не стоит полагаться только на историю?

Да, во славу Родины солдату нередко приходится и собственной жизнью рисковать: на то он и солдат Отечества, его защитник! Но разве это дает право кому бы то ни было пренебрегать солдатом, его судьбой?

А еще в этих «Записках» я пытался сказать правду об офицерской судьбе и участи, которые осознаешь сполна не по рассказам и домыслам, даже если они произносятся с самых «высоких», в том числе и парламентских, трибун, не по книгам и фильмам, даже если от них за версту «веет» романтикой, а лишь тогда и только тогда, когда эту нелегкую судьбу и участь исповедуешь долгие годы. Я это делал почти полвека!

Может быть, мои последующие слова кое-кому покажутся выспренными и даже казенными, но я утверждаю, что преданность Родине, верность воинской присяге всегда были смыслом моей жизни. Считаю себя коммунистом и горжусь тем, что понятие «долг», «честь», «совесть» были в службе и теперь остаются надежными ориентирами в жизни. Не намерен отказываться от прежних взглядов. Было бы это и конъюнктурно, и неискренне. В этом мой нравственный, духовный протест против цинизма и предательства нашего времени. Не понаслышке знаю, что такие высокие и благородные понятия присущи и многим моим товарищам-единомышленникам.

Заканчивая раздумья на оптимистической ноте, хочу сказать, что я действительно счастлив и рад тому, что еще жив и могу рассказать о нашей нелегкой армейской службе, о тяготах и лишениях, выпавших на нашу долю.

Многие из моих сослуживцев по спецназу, десантники, участники испытания первых советских атомных бомб и «ликвидаторы» этого сделать уже никогда не смогут. Они уже в мире ином. Причем ушли из жизни, будучи уверенными, что поставленную перед ними задачу, свой воинский долг они выполнили честно и до конца. Да, собственно, и эти заметки написаны тоже с благородной целью, чтобы наши соотечественники, наши дети и внуки знали о нас всю, в том числе и горькую, правду. Какими мы были на самом деле.

От редакции. Мы закончили публикацию «Записок советского рейнджера». Ограниченность газетной площади не дает возможности более полно ознакомить читателя с интересными воспоминаниями «человека с ружьем», находившегося в армейском строю почти полвека.

Обнародовать «Записки» в полном объеме можно было бы с помощью спонсоров (как теперь стало модно говаривать), конечно, если таковые объявятся. Дело за небольшим. А координаты автора в редакции имеются.