Не стреляй!

Наверное, впервые в жизни точно понимаю, для кого именно пишу. Этот текст адресован и посвящен, в первую очередь, коллегам. И тем, кому честно делать свою работу, вопреки усталости и разочарованиям, столь же естественно, как дышать. И тем, кто усомнился в правильности того, что делает. Немного не по себе от того, что в последнее время сомневающихся стало больше.

Все больше растерянности в текстах и сюжетах. И все больше злобы.

Все больше среди коллег тех, кому тяжело обуздать эмоции. Сложно управляться с накопившейся усталостью и углубляющимся бессилием, принуждающими спрятаться куда-нибудь. Порождающими желание уснуть и проснуться, когда все закончится. Когда не надо будет каждые пять минут окунаться в ледяную прорубь новостной ленты. И мучительно отделять отвратительное от неотвратимого. Часто неотличимое на первый, пускай даже натренированный, взгляд. Мы устаем от каждодневной производственной необходимости пояснять (по возможности доступно) окружающим, то, что сами тяжко постигаем. Журналистика войны обрекает нас на ежедневный выбор, заставляет намечать новую грань между профессионализмом и патриотизмом, между честностью и целесообразностью, неискренностью и недомолвкой.

Все больше тех, кем овладевает отчаяние. Из-за того, что страна, вопреки ожиданиям, не меняется (по версии одних). Или меняется слишком медленно (по версии других).

Все больше тех, кого душит ослепляющая и оглушающая ярость. Почти звериная ненависть. Благо, есть к кому.

К убийцам и покровителям убийц. К перекрашенным политическим шлюхам разного калибра. К неистребимым взяточникам всех мастей. К высокопоставленным истребителям надежд. К камуфлированным бездельникам, не желавшим покидать Майдан и костюмированным бездельникам, не желающим покидать Раду. К генералам, чью бестолковость, вороватость и продажность обнажила война. Да мало ли, к кому?

Многие знания - многие печали. Журналистам труднее творить себе кумиров и выбирать моральных авторитетов. Вынужденную "снисходительность" к некоторым "героям" мы часто (скрепя сердце и скрипя зубами) сами для себя оправдываем законами военного времени.

Мы лучше знакомы с изнанкой жизни. Есть вещи, о которых хотелось бы не знать, потому что они медленно разрушают твои представления о добре и зле, убивают веру в людей и человечность. Есть вещи, о которых не напишешь. И не только потому, что не всегда есть документальные доказательства очевидной подлости или несомненного преступления. А еще и потому, что не хочется разрушать представления окружающих о добре и зле, убивать в них веру в людей и человечность.

Нам труднее надеяться, потому что у нас больше поводов разочаровываться. Стоит ли удивляться, что сейчас мы чаще ссоримся между собой. Это можно объяснить. Но едва ли это можно оправдать.

Наши склоки раньше были менее заметны читателю, слушателю и зрителю. Нынче социальные сети делают подобные разборки общедоступными. Все больше ожесточенных споров между теми, кто только что приехал "оттуда" и теми, кто "там" не был. Межу теми, у кого друг сгорел в БТРе на Металлисте, и у кого родственника убило осколком в Луганске. Между теми, кто убеждение выдает за знание, и теми, у кого реальные знания порождают иррациональные страхи. Между теми, кто по-разному понимает патриотизм и честность. Между "излишне принципиальными" и "чрезмерно взвешенными". Между теми, кто "за страну" и теми, кто "за людей", почему-то разделяя эти понятия. Хотя и тем, и тем одинаково больно. Почти физически.

Люди, плечом к плечу таскавшие шины и раненых во время Майдана, сдающие кровь для раненых и деньги на каски для бойцов, отказываются подавать друг другу руки из-за разного понимания любви к Родине. Одинаково сильной любви.

Именно сейчас, когда страна нуждается в нас (уверен в этом) больше, чем до Майдана, острее, чем во время Майдана, мы замедляем приближение мира своими маленькими войнами. Страна видит происходящее нашими глазами. Сейчас, когда общество тонет в информации, журналистика смыслов должна быть востребована. Но она вытесняется журналистикой эмоций.

Нас стали критиковать чаще, чем раньше. Нас одновременно умудряются обвинять и в кощунственном разжигании войны, и в преступном соглашательстве. И в том, что мы трусливо закрываем глаза, и в том, что мы нахально раскрываем рот. Форменные истерики берутся прививать нам объективность, профессиональные конформисты пытаются учить нас патриотизму. Нас попрекают и за то, что мы пишем излишне миротворческие "картины маслом", и за то, что чрезмерно сдабриваем военную "картинку" кровью. Часто - одни и те же люди. Обидно? Наверное. Но это наш крест.

Недовольство прессой уже отчетливо сквозит в частных беседах политиков; вспыхивает в постах и комментариях разнозаточенных юзеров; постепенно превращается в тренд дискуссий на лавочках и в кухнях, в кафе и маршрутках. Когда читатель, зритель и слушатель разгневан, адресатом его ненависти обычно становится власть. Когда он растерян, мишенью для раздраженного гражданина служат те, кто формирует для него картинку происходящего. Потому что бичевать власть он уже или еще не готов. Либо уже окончательно устал, либо все еще не разогрелся до точки внутреннего кипения.

Хаос в головах и кабинетах порождает хаотичный поиск козлов отпущения. Журналисты - крайне удобные жертвы. Еще и потому, что порою мы смиренно соглашаемся на роль добровольных помощников наших "палачей". Пытаясь угадать настроения читателей или угодить желаниям владельцев. Уверен, что в этот раз должно быть иначе.

В июне я поздравил с профессиональным праздником до неприличия малое количество коллег. Потому что сам никогда эту дату "красным днем календаря" не считал. Но с радостным удивлением обнаружил, насколько возросло за последнее время количество тех, для кого этот день - действительно праздник. Точнее, не так: день, когда можно признаться самому себе, что ты, случайно или осознанно выбрал лучшее ремесло в мире.

Необыкновенно важное. Особенно в это противоречивое время, ежедневно истязающее наши устоявшиеся представления о мироустройстве.

Всегда были отвратительны те, у кого первой реакцией на слово "журналистика" было с готовностью изрыгаемое словосочетание "вторая древнейшая". Давно заметил, что у подобных знатоков "древности", как правило, характерные блудливые глаза и повадки обученных потаскух. Почти уверен, что большинство гневных обличителей "непрофессионализма" и "продажности" журналистов - те, кто мало что умеет делать хорошо, и ничего не умеет делать бесплатно. А истошнее всего вопят те "правдолюбцы", кто и рад бы продаться кому-нибудь, но никому не интересен даже на условиях дешевой "аренды".

Слишком давно в этой профессии, чтобы считать журналистику сообществом ангелов. Здесь крылья зачастую обрезают при первой попытке взлететь. А иные избавляются от них сами, чтобы прочно стоять на земле. Которую любят, и которой дорожат. Здешний климат способствует интенсивному росту когтей и клыков.

Нам приходится быть исповедниками искренне кающихся грешников и неисправимых греховодников, пытающихся дешево купить индульгенцию. Психотерапевтами у великодержавных клептоманов. Переводчиками. Толкователями. Добровольными раздатчиками надежд. Анестезиологами. Патологоанатомами. Сантехниками. Ассенизаторами. Да черти чем. Причем не по доброй воле.

Плоды наших усилий невозможно пощупать руками. Честное исполнение нашего долга делает страну лучше и чище. Медленно, незаметно и неизбежно. Почему-то многие в этом разуверились. Я сужу об этом по разговорам с коллегами. И я отказываюсь это принимать. И считаю, что имею право об этом сказать.

Сейчас время такое, когда процесс поиска своего места в меняющемся мире зачастую не облегчают ни опыт, ни интуиция. Есть журналисты искренне считающие, что сегодня стрелять важнее, чем писать. Есть те, кто сбору помощи для армии, пострадавших и беженцев уделяет гораздо больше времени и усилий, чем своему основному роду занятий.

Признаюсь: никогда меня так часто не посещало желание уйти из профессии. Потому что сейчас журналистом быть особенно тяжело. Но еще никогда я так четко не осознавал, что не имею такого права. Потому что это граничило бы с предательством. Никакого пафоса. Просто никогда еще не было настолько твердой уверенности, что мы наконец-то построим нормальную страну. Вопрос во времени и в цене.

У меня сформировались, казалось бы, устойчивые представления о большинстве коллег. Тем радостнее было многих из них заново открывать во время Майдана. Многими из них я без всякого преувеличения гордился. И тем неприятнее наблюдать, как некоторые из них сегодня превращаются в механизмы чужих грязных войн. И на усталость это не спишешь. Именно сейчас сделка с собственной совестью особенно опасна.

Без нас страна не ощутила бы себя наконец-то страной. А это происходит. Во многом благодаря нам. Никто не переубедит меня в обратном. Майдан открыл во многих людях людей. И открыл этих людей для нас. Мы перед ними в ответе.

Журналист имеет право на разочарование. И на ошибку, ибо он не сапер.

Но он не имеет права на публичную истерику. Его растерянность множит растерянность общества, его истерика пандемирует истерию. А журналистских истерик стало больше. И это опасно.

Журналист не имеет права на публичное выражение ненависти. Когда неизбежная для войны ненависть возводит между гражданами одной страны все новые циклопические блок-посты, наша задача - организовывать гуманитарные коридоры для свободного перемещения разумных мыслей. Потому что политики этого делать не будут, они любят зачищать и минировать. Ненависть имеет свойство слишком быстро размножаться. Она имеет свойство выжигать все дотла. А нам здесь еще жить. Мы не имеем права потворствовать низменному. Даже если нас душит ненависть. Да, мы тоже люди. Но мы особенные люди. Потому что нас читают и слушают. Многие нам верят. Некоторые на нас равняются. Мы не должны потакать настроениям толпы. Если мы хотим дожить до построения полноценного общества. Если мы считаем себя участниками этого процесса.

Мы должны думать о том, как наше слово отзовется. Да, порою, недосказанность является вынужденной мерой. Но это не избавляет нас от необходимости называть вещи своими именами.

Журналист не имеет права думать, что он обладатель монополии на правду. Мы можем по-разному смотреть на вещи, но точность наших суждений формируется благодаря умению слушать и слышать тех, кто с тобой не согласен. Мы не должны учить жизни. Мы должны ее показывать. А иногда просто напоминать, что она есть.

Журналисты не имеют права на публичные склоки. Грызня между коллегами (часто заслуженно уважаемыми) в социальных сетях лично во мне отзывается острой болью. Но дело не в моих личных переживаниях. Таким образом разрушается система координат. Трезвый и глубокий "человек с экрана" в своем аккаунте неожиданно превращается в озлобленного люмпена. И ценность его разумных слов и взвешенных оценок сразу нивелируется для того, кто не только смотрит его по телевизору, но и читает в Fb.

Социальные сети искусственно нивелировали природную ценность нашей профессии. Сейчас каждый второй счастливый обладатель аккаунта искренне считает свои посты в Fb журналистикой, не догадываясь, что умение складывать слова в словосочетания - еще не все. Наличие домашней аптечки не делает тебя врачом. Социальные сети искусственно сократили дистанцию между журналистом и обывателем. И вот уже рядовые юзеры увлеченно участвуют в травле журналистов журналистами…

Кстати, о травле. Журналист, чья репутация не вызывает сомнений, последовательно честно и отважно боровшийся с системой, вдруг становится мишенью для коллег только потому, что кому-то показалось, что он обслуживает чьи-то интересы. Что с нами случилось?

Этот текст, субъективный и рваный - по сути, ответы на вопросы, которые в последнее время мне задают все чаще. Задают те, кто не хочет услышать "Пливе кача по Тисині" на похоронах настоящей журналистики. В момент рождения настоящей страны.