«…Но зачем же стулья ломать?»

Бестолковость антикризисных «маневров» украинских властей наталкивает на мысль, что успешное разрешение нынешних проблем для отечественной экономики связано прежде всего с надеждой на «авось рассосется». Дефицит системного видения как внутриукраинских, так и общемировых процессов мы попытались восполнить в ходе общения с одним из наиболее ярких авторов «ЗН» — ученым, банкиром и дипломатом, доктором экономических наук Александром ШАРОВЫМ.

— Александр Николаевич, что, с вашей точки зрения, было сделано неправильно в сфере финансовых отношений за последние годы? И была ли возможность избежать этих ошибок?

— Теоретически, наверное, всегда можно было бы поступить иначе. Но в точках бифуркации, если воспользоваться модным в последнее время научным термином, выбор последующего направления развития, вследствие неустойчивости системы, может зависеть даже от незначительных колебаний или сил. А у нас еще очень сильны старые, советские подходы. Я уже как-то вспоминал в «ЗН» слова К.Маркса о том, что «традиции всех мертвых поколений как кошмар тяготеют над умами живых». Так вот, это о нас. Боюсь, что мы не только не могли избежать этих ошибок, но в случае появления такой возможности наступили бы, как говорится, на грабли снова.

Если мы говорим о валютно-денежной системе, то было бы хорошо получить хоть какой-то опыт или знания еще в советское время. Возьмем, например, отношения с Международным валютным фондом. Знание не только политической, но и профессиональной, финансовой элиты об этом учреждении на момент обретения независимости было практически нулевым. Да, теперь у нас увидели, что есть в мировой иерархии органы и повыше МВФ (хотя бы «большая семерка»), но особый пиетет в отношениях с фондом сохраняется. Что мы могли наблюдать в истории с последними траншами.

— Неужели вы считаете, что извечный должник-проситель может вести себя иначе?

— Отношения с МВФ, как и международные отношения вообще, — это «политические шахматы». И надо не только продумывать ходы наперед, но и занимать сильные позиции. Вот мы с МВФ, например, говорим лишь о своих кредитах. А ведь МВФ не только кредитует многие страны, но еще и является, по сути, валютным регулятором, в задачи которого входит предотвращение и смягчение последствий финансовых кризисов. Мы когда-нибудь высказывали руководству МВФ свое видение этих проблем? Что мы думаем по поводу дополнительной эмиссии СДР? Что делать с огромными золотыми запасами фонда, которые фактически обездвижены на протяжении многих лет?

Если голос Украины не будет слышен при решении вопросов, затрагивающих другие страны, то мы и дальше будем восприниматься так, как воспринимаемся сейчас. Это и есть экономическая дипломатия.

— Об экономической дипломатии — в другой раз, а сейчас давайте вернемся к валютно-финансовым отношениям.

— История нам не подарила такие возможности, какие имели наши восточноевропейские соседи, давно являющиеся членами МВФ (Румыния, например, с 1972 года) или заблаговременно, еще в конце 80-х годов, восстановившие свое членство (Чехия, Венгрия, Польша). Хотя, без сомнения, такой «подготовительный курс» значительно облегчил бы в дальнейшем наши действия по созданию собственной валютной системы.

Разговоры о собственной валюте начались еще до обретения независимости. Профильная комиссия Верховной Рады провела даже конкурс проектов ее введения. Были и соответствующие настроения среди депутатов первого созыва: ведь в целом благосклонно принятый отчет председателя правления Нацбанка В.Матвиенко (март 1992 года) внезапно завершился его снятием с должности именно после того, как зал буквально возмутился, услышав его слова, что «в этом году национальная валюта введена не будет».

Но и после этого потребовалось еще полгода, пока указом президента от 12 ноября 1992 года был осуществлен переход на использование украинского карбованца в безналичном обращении, и появилась таки национальная валюта. А Эстония, первой из бывших советских республик, провела денежную реформу на пять месяцев раньше — по тем временам, очень большой отрыв! Причем «в один прыжок», а не рубила «хвост», как в том анекдоте, «по кусочкам».

Валюту надо было вводить немедленно. А раздел безналичного обращения (как это показал и наш опыт ноября 1992 года) вообще делается одномоментно — простым открытием отдельных счетов для общей валюты (крон ли, рублей ли), поступающих от контрагентов из «новой заграницы». С учетом подтверждения независимости Украины на декабрьском референдуме такой шаг логично было бы сделать с 1 января 1992 года…

— Тогда, вероятно, и сбережения населения в Сбербанке не пропали бы?

— Естественно, никакой нужды «перечислять» их в Москву тогда бы не было. Впрочем, с моей точки зрения, и в реальной ситуации восстановить эти средства на балансе Украинской конторы Сбербанка СССР можно было бы буквально одной бухгалтерской проводкой. Хотя, снова-таки, это сегодня легко говорить о том, что можно было Москвы уже и не слушаться. А в то время все было неясным. Я имею в виду не только государственную независимость Украины, но и просто порядок раздела «совместно нажитого имущества».

У нас в основном верили, что все будет поделено если не по справедливости, то хотя бы «по-братски». Реалистов было мало. Я могу припомнить только, как С.Яременко, возглавлявший тогда украинский Внешэкономбанк, отказался переслать в Москву, если я не ошибаюсь, десять миллионов долларов «наличкой», которые и стали основой нашего «золотого запаса».

Ведь что означала по своей сути операция по «пересылке депозитных остатков в Москву»? Реэмиссию и уменьшение денежной массы. По идее, это должно было привести к дефляции (уменьшению цен) или хотя бы к дезинфляции (падению темпов роста цен). Но этого, как известно, не произошло. По одной простой причине: вместо изъятых денег тут же были выпущены в обращение новые. И в гораздо большем количестве. Помните целевые эмиссии, которые осуществлялись в 1992—1993 годах по решению Верховной Рады: то на обеспечение «посевной» и «уборочной», то на «шахты»? Они и привели, в конце концов, к гиперинфляции, которая полностью обесценила ту задолженность перед вкладчиками Сбербанка.

— В событиях тех лет прослеживается немало аналогий с событиями нынешними…

— Если уж мы заговорили о банках, то главной ошибкой я бы все-таки назвал выбор универсальной системы. Конечно, как показали последующие события, даже в самих Соединенных Штатах отказались от жесткого разделения деятельности коммерческих (депозитных) и инвестиционных банков. Может быть, и мы сейчас могли бы перейти к универсализации. Но тогда была иная ситуация. Переход к приватизации, да еще в условиях гиперинфляции, вообще прекратил приток новых инвестиций в промышленность. Нам нужны были специальные инвестиционные институты. И, прежде всего, то, что обычно называют Банком развития.

У меня где-то хранится копия письма В.Ющенко (тогда еще главы Нацбанка) к президенту ЕБРР с просьбой о содействии в создании такого учреждения. По образцу того, что существует во многих странах. К сожалению, хотя ЕБРР и откликнулся на эту просьбу, в результате вышел все-таки не инвестиционный, а простой коммерческий банк («Киевский международный банк», позже перешедший под контроль известного голландского банка и, в конце концов, закрытый).

— Попытки создания такого банка продолжаются и поныне...

— Продолжаются. Однако в условиях, когда все банки, извините за тавтологию, поставлены в равные условия, а объективно высокую прибыль дают валютно-обменные операции да краткосрочное (в том числе потребительское) кредитование, а долгосрочные кредиты и инвестиции приносят лишь риски да головную боль, — удержать инвестиционную направленность банка практически невозможно. Я сам участвовал в создании и управлении трех таких банков и хорошо себе представляю все проблемы и соблазны. Создание такого финансового института должно базироваться на отдельном законе, предусматривающем не только не очень выгодные обязанности, но и дополнительные права такого банка.

И это должно быть новое, отдельное финансовое учреждение, а не «нагрузка» к какому-либо уже существующему государственному банку.

Надо, однако, иметь в виду, что сама идея «банков развития» отнюдь не однозначно воспринимается специалистами. Мне неоднократно приходилось слышать нарекания, особенно со стороны руководителей центральных банков, что такие учреждения пытаются выйти из-под банковского надзора, требуют для себя каких-то особых условий, способных подорвать единство финансово-банковской системы страны. Такая угроза действительно существует. Именно поэтому я говорил об особом законе, который должен четко отрегулировать и эти вопросы.

— Нишу, пустовавшую в связи с отсутствием инвестиционных банков, попытались было занять многочисленные инвестиционные компании…

— Ну и где их инвестиции? У нас и крупные инвестиционные банки уже успели поработать. Те же Merril Lynch, CS First Boston, Morgan Stanlеy, ING… Видимый результат — внешние заимствования правительства, Киева, нескольких крупных предприятий… Назвал бы еще IPO украинских компаний за рубежом, но, во-первых, не уверен, что это полезно для страны в целом, а во-вторых, в большинстве, если не во всех случаях речь шла о размещении акций все-таки не украинских компаний, а «офшорных» холдингов, держащих права (не совсем понятно, по какому праву) на собственность этих предприятий.

В любом случае, сложно вспомнить что-то крупнее строительства автодороги Киев—Одесса. К финансированию которого привлекались ресурсы опять-таки «политического» ЕБРР, а не частных инвестбанков. Разве это масштабы европейского государства с 46-миллионным населением? Где у нас новые «мосты, вокзалы и заводские корпуса»?

А все потому, что нет ясной инвестиционной политики и ее инструмента — Банка развития. А ведь для него и особых денежных ресурсов выискивать не надо — достаточно направить через этот банк те бюджетные средства, которые все-таки выделяются на долгосрочные вложения и поддерж­ку отдельных отраслей народного хозяйства. Но только на возвратной основе. С контролем за целевым использованием средств, осуществляемым непосредственно в процессе финансирования.

Что касается инвестиционных компаний, то их существование, конечно, само по себе следует рассматривать как факт позитивный. Но дело в том, что весь фондовый рынок у нас малозаметный. Нет, действительно: фондовый рынок за последние полтора года упал (если судить по индексу ПФТС) в несколько раз. Ну и что? Какова реакция реального сектора экономики на это, казалось бы, экстраординарное событие? Похоже, что «отряд не заметил потери бойца».

Фондовый рынок у нас воспринимают скорее как просто традиционный атрибут капиталистического общества, чем как необходимый элемент действенной экономической системы. Вроде того, что у всех соседей есть, так и мы себе завели. А зачем — не знаем…

Так что у нас финансовый рынок вместо того, чтобы твердо стоять на двух ногах (банковской и фондовой) — пусть даже «толчковой» будет именно «банковская нога», получился одноногим, с «фондовым костылем». Особо не побежишь.

Исправить ситуацию, конечно, никогда не поздно. Но для этого государство должно наконец-то осознать свою ответственность за создание структуры рыночной экономики и принять решительные меры по концентрации торгов на одной фондовой бирже, созданию единого (по определению) центрального депозитария, обеспечению прозрачной системы перехода прав собственности и расчетов за биржевые сделки. И сделать это было удобнее всего, как только разразился финансовый кризис и стало понятно, что существующая у нас система обанкротилась.

— А в чем, по вашему мнению, причины современного кризиса? Какие меры следует предпринять для его преодоления?

— Мы с коллегами сейчас исследуем природу украинского капитала, естественно, рассматривая его как часть капитала мирового. И приходим к выводу о том, что нынешний мировой финансовый кризис отражает антагонистические противоречия между потребностями глобализированной экономики и ограниченными возможностями современных форм капитала удовлетворить эти потребности.

Новые отношения сами по себе вызвали к жизни и новые — интеллектуальные, виртуальные — формы капитала. В структуре капитала во все большей мере теряют свои позиции материальные формы (земля, недвижимость, товары). Нет, исчезнуть совсем они не могут. Они — основа гигантской пирамиды. Но только основа. Новые формы приобретают все большее значение, становясь причиной появления огромных, баснословных сумм «горячих денег», не связанных с тем, что мы называем «реальной экономикой», и быстро меняющих направление своего движения в зависимости от спекулятивных ожиданий. В таких условиях реальная экономика существовать не может.

И выходом из кризиса не могут быть стандартные паллиативные методы стимулирования возрождения рыночного обмена. Они могут, если будут умело использованы, смягчить кризис. Но не более того.

— Не слишком оптимистично. Есть ли выход?

— Выход из этой, казалось бы, тупиковой ситуации состоит в принципиальной смене форм и систем движения капитала. А такие смены не могут быть результатом политических договоренностей, пусть даже и на самом высоком уровне. К этим сменам приведет (и уже ведет) сама жизнь.

Что касается практических шагов, то, как мне кажется, прежде всего, следовало бы задаться вопросом: «А надо ли что-то делать?» Ведь кризис — это очистительный процесс. Экономика зашла в тупик. Определенные отрасли и виды деятельности излишне разрослись. Я бы сказал, «забрались слишком высоко» и теперь катятся вниз, как маломощный автомобиль, не сумевший преодолеть крутой подъем.

Что делают в таком случае? Ни в коем случае не включают форсаж: ведь можно просто «посадить» двигатель или даже перевернуться. Надо дать возможность спуститься, притормаживая и маневрируя, двигаясь задним ходом. Применительно к экономике это означает сокращение занятости в «перегретых» отраслях и стимулирование деловой активности на альтернативных направлениях. Естественно, сокращение должно быть постепенным, с соответствующими пособиями и переквалификацией и/или географическим перемещением рабочей силы.

Это сложный маневр, требующий предварительной подготовки, времени и денег. К сожалению, многим кажется, что легче и эффективнее поддержать бюджетными средствами «падающие» отрасли и предприятия. То есть, по сути, пойти на повторный штурм непокоренной высоты с теми же двигателем и водителем. Не уверен, что это лучшее решение.

— Мы никогда не учимся на чужих ошибках, и все же, какие-то выводы из общемирового опыта можно почерпнуть?

— Как вы знаете, предлагаемые во всем мире рецепты свелись к двум традиционным вариантам: увеличение спроса, прежде всего, со стороны государства (условно, «рузвельтовский») или стимулирование предложения («рейгановский»). Но, как шутили во времена СССР, «экономика должна быть экономной, а «рейганомика» должна быть рейганомной». И если уж в Соединенных Штатах верх взяла точка зрения о необходимости наращивания бюджетных расходов, то что уж говорить об Украине, где «рейганомных» традиций вообще не существует. То есть и альтернативы государственному вмешательству не имеется. Отсюда — неизбежность решений о субсидировании целых отраслей, национализации банков и т.п.

Больше всего у нас почему-то говорят о «копеечной экономии», которая рассматривается чуть ли не как панацея, хотя ее реальное влияние на выход из кризиса более чем сомнительно.

— Порекомендовать что-то конкретное можете?

— На мой взгляд, наиболее правильным направлением государственной интервенции в условиях кризиса было бы не поддержание «падающих», в основном, явно «перегретых» или устаревших отраслей, а ускорение, содействие поиску новых отраслей. То есть инноваций. Все равно последнее слово будет за ними, поэтому разумно приблизить «их время».

Кстати, этот год в Европейском Союзе провозглашен «Годом инноваций», и все внимание сейчас сосредоточено на поиске и поддержке технических и организационных новшеств. И занимаются этим отнюдь не только промышленные гиганты (которые в обязательном порядке имеют свои инновационные программы, и не потому, что их заставляют, а потому, что они просто хотят выжить в ожесточенной конкуренции). Настоящим «питательным бульоном» инновационного процесса являются малые и средние предприятия. Хочу особо подчеркнуть — «предприятия», производящие свою продукцию, а не просто «компании», перепродающие чужое.

Что касается мер в финансовом секторе, то я уже говорил об институциональной концентрации фондового рынка. Следует упомянуть также о необходимости унификации финансового контроля, то есть создания единого органа надзора за всеми финансовыми учреждениями, и таргетирование инфляции. Эти меры давно уже на слуху. Но создание единого органа надзора означает ликвидацию надзорных функций центрального банка (что во многих, прежде всего европейских, странах давно уже произошло), а это заметно подорвет «баланс властей».

Поэтому у нас «верхи не хотят, а низы не могут» изменить ситуацию. Ссылаясь, главным образом, на финансовые проблемы, с которыми-де столкнется надзор, если его оторвать от благополучного в этом отношении Нацбанка. Конечно, столкнется, если об этом не подумать заранее. Но ведь это все равно придется делать по объек­тивным причинам — диверсификации и взаимопроникновения различных финансовых операций и услуг.

Необходимо, наконец, хотя бы провозгласить цель создания такого органа и нарисовать «дорожную карту», по которой и двигаться: пусть медленно, но уверенно. Первым этапом такой работы должна стать постоянная координация и согласованность действий различных финансовых регуляторов. В конце концов, такой подход (известный как процедура Ламфалусси) является нормой в Европейском Союзе, куда мы так упорно стремимся.

Аналогичная ситуация и с таргетированием инфляции — принципом всеобщепризнанным и используемым в странах Европы.

— А вот упоминавшийся вами Сергей Яременко выступает категорически против таргетирования. И обосновывает свою точку зрения достаточно убедительно: без возобновления кредитования экономике и финансовой системе уготована печальная участь.

— У нас с Яременко расхождение только в том, что я как теоретик обосновываю необходимость такого шага. А он как практик утверждает, что так, как я хочу, у нас все равно не сделают. А сделают иначе — просто ради «цифры» зажмут рост денежной массы таким образом, что без «финансового кислорода» остатки нашего производства окончательно задохнутся.

А речь, естественно, идет не об этом, а об ограниченном, избирательном, но преференционном и достаточном по своим размерам финансировании тех направлений экономического развития, которые могут помочь быстрее преодолеть кризис. И будут способствовать быстрому социально-экономическому развитию страны.

Для меня ключевым понятием есть именно таргетирование, то есть установление и твердое обеспечение определенных показателей инфляции. Возможно, и не очень низких, зато реальных. В этом вопросе главное — дать рынку ориентиры роста цен и уверенность в том, что приблизительно такой она и будет. То есть дать стабильность или хотя бы стабильную скорость изменений.

Есть такая теоретическая конструкция, которая исходит из того, что одновременно можно обеспечить лишь любые два из следующих трех параметров: 1) стабильный валютный курс,
2) свободное движение капитала и 3) независимую монетарную политику. Это так называемая триллема Манделла.

Так вот, в 90-е годы минувшего века мы не допускали свободного движения капитала, а пытались проводить независимую монетарную политику (это уже другой вопрос — насколько удачно) при стабильном валютном курсе (вспомним хотя бы пресловутый «фиксированный курс» 1993—1995 годов). Позже произошла либерализация движения капитала (в основном, иностранного или официально считающегося таковым), и при сохранении стабильного (официально — «управляемо плавающего») курса мы фактически отказались от независимой монетарной политики, поскольку размеры эмиссии (или реэмиссии) реально определялись неконтролируемыми притоками/оттоками иностранной валюты, которую Нацбанк вынужден покупать, не имея возможности менять валютный курс. Все мы помним, какие публичные возмущения вызывали подобные действия.

Конечно, смена курса всегда неприятна — либо тем, у кого есть иностранная валюта (экспортеры, «заробітчани»), либо тем, кто вынужден ее покупать (импортеры, туристы). Но ведь главная задача Нацбанка лежит в плоскости монетарной политики. Именно поэтому единственным выходом мне видится отказ от стабильности валютного курса и переход к использованию в качестве экономического стабилизатора не валютного, а инфляционного, ценового «якоря».

Опять-таки, сделать это гораздо сложнее, чем сказать. Прежде всего, в связи с все еще высокой степенью долларизации нашей экономики. Но сказать об этом надо. И начать действовать. Значительно сократив, прежде всего, уровень долларизации.

— Против долларизации экономики у нас вроде бы никто не возражает. Да и Нацбанк, кажется, борется с ней только на словах.

— Знаете, у нас до сих пор вместо закона о валютном регулировании действует декрет правительства премьер-министра Л.Кучмы. Между тем законопроект был подготовлен Нацбанком и должен был быть представлен парламенту 1 июля 1992 года. В последний момент он был снят с обсуждения, и я долго не знал, по какой причине. Много позже тогдашний экономический вице-премьер мне пояснил, что он лично настоял на отказе от его рассмотрения, поскольку он, дескать, ущемлял какие-то права предприятий. Речь, оказывается, шла о предусмотренной проектом обязательной стопроцентной продаже иностранной валюты. Хочу подчеркнуть: с обязательством центробанка продавать эту валюту всем импортерам.

Но дело в том, что такого безусловного права для резидентов покупать валюту нет и быть не может ни в одном государстве, имеющем в качестве единственного законного средства платежа свою собственную валюту! Государство может, но не обязано позволять иметь своим резидентам счета в иностранной валюте. Именно потому у нас и возникла долларизация, что государство пошло на поводу у тех, кто, вероятно, начитавшись советской пропагандистской литературы, уверовал, что капитализм — это общество вседозволенности. Типа «деньги не пахнут», «деньги любят тишину»…

Когда Нацбанк, в условиях острейшего валютного дефицита, хотел как-то ограничить повальную скупку валюты, какие-то «конституционные демократы», помнится, подняли невообразимый шум в прессе по поводу все того же «ущемления прав». А вот в ЮАР, стране, богатой золотом и алмазами, до сих пор свои граждане просто так валюту купить не могут. И долларовых счетов в банках не имеют. И, поверьте, прекрасно себя чувствуют со своим рандом. Который, между прочим, уже пять лет, как входит в число пятнадцати международных расчетных валют мира.

— А как вы расцениваете фактическую национализацию ряда банков, рекапитализация которых осуществляется за счет бюджетных средств?

— Если речь идет о спасении депозитов граждан, то, вероятно, это самый действенный метод. Поскольку средств Фонда гарантирования вкладов физических лиц может не хватить даже на один-два «лопнувших» банка. Конечно, правительство понимает, что повторения «сбербанковской эпопеи» ему не пережить. Особенно перед выборами.

Но если посмотреть на те же действия в рамках вопроса о развитии национальной банковской системы, то сразу возникнет ряд острых вопросов. Ну, о надзоре мы уже говорили. Добавлю, что, по моему мнению, органы надзора должны проявить новые подходы к квалификационным требованиям руководителей банков. Умение «быстро делать деньги», которое так ценят некоторые собственники банков, вряд ли должно с таким же одобрением приниматься властями предержащими. Это именно тот случай, когда они должны действительно придерживать хозяев и акционеров от скоропалительных решений.

Знаете, есть такая шутка: «Банкир получает высокую зар­плату за то, что в течение дня несколько раз говорит «да» или «нет» и при этом не ошибается». У нас забыли, что в каждой шутке есть доля истины. Кстати, это поняли даже в либеральной Америке, где сразу же взялись за установление контроля над заоблачными окладами и бонусами финансистов. Ведь, в конце концов, это все — деньги клиентов. Клиентов, которые и так несут большие потери в результате действия (или бездействия) новоявленных «финансовых гениев». У нас о подобных мерах я пока не слышал. Но кто теперь будет отвечать за все те «да», вместо которых следовало говорить «нет»: бездумному увлечению «ритейлом», необеспеченным кредитам, кредитованию родственных структур, зарубежным заимствованиям, несбалансированным источникам поступления валюты?

«Если бы директором был я», то у меня было бы больше вопросов к банковскому сообществу. И не только по поводу наполнения Фонда гарантирования вкладов. Что думает оно по поводу фактического краха системы? Как следует расценивать просьбы о национализации — как признание личной несостоятельности или принципиальной неэффективности частного банковского сектора?

Если первое, то именно частные банки, успешные банки должны были бы создать консорциумы по спасению «утопающих». Это, кстати, нормальная практика, принятая в мире. Здесь должна была проявиться корпоративная солидарность по «защите чести мундира». А если имеет место второе, то, может, следует подумать о всеобщей национализации банков? В крайнем случае, оставить в частной собственности те из них, кто способен убедительно доказать свою устойчивость и предоставить соответствующие гарантии.

Я — сторонник первого подхода. Но необходимо, чтобы к такому же выводу пришли собственники банков и их высший менеджмент.

И еще — нам необходимо было давно создать институт банковского омбудсмена. Существующее практически во всех странах с более-менее развитой банковской системой (хотя бы у польских соседей) учреждение выполняет функции негосударственного арбитра в досудебном решении конфликтных ситуаций и между самими банками, и между банками и клиентами. Все эти ранние симптомы — от назойливой, многообещающей, но, по сути, абсолютно недостоверной рекламы до умышленно скрываемых мелким почерком условий кредитования или приема депозитов — могли быть своевременно рассмотрены именно омбудсменом. В качестве реального механизма рыночного саморегулирования.

Тогда, может быть, и не пришлось бы теперь некоторым владельцам банков по-чапаевски ломать стулья, а государству — столы (имея в виду, что banco rutto в средневековой Венеции как раз и означало, что власти в прямом смысле ломали столы у нерадивых денежных менял).