Борис Гаврилов: «Анастасия Цветаева считала, что лагеря и ссылки — Божья кара за ее атеистическую книгу»

Тот, кто хоть раз бывал в Коктебеле, захочет вернуться сюда снова и снова. Здесь можно встретить известных литераторов и артистов, «митьков» и хиппи, нуворишей и бодрых пенсионерок, шагающих в горы. Духовным же храмом Коктебеля по праву считается Дом-музей Максимилиана Волошина. На торжества по случаю столетия Дома съехались слависты из ближнего и дальнего зарубежья. Приехал и экс-директор Дома-музея Борис Антонович Гаврилов, ныне проживающий в США. Удивительный, тонкий, образованный человек, который и внешне, и манерой речи очень похож на былых обитателей Дома — тех, кого Зиновий Гердт называл людьми «из раньшего времени»…

«Я отказался от приветствия Ельцина…»

— Борис Антонович, вы были не просто директором Дома-музея, но и лично общались с теми, кто жил и гостил здесь. Расскажите об этом, пожалуйста.

— Я пришел в этот дом 23 лет от роду — просто как друг и помощник — и сказал Марии Степановне (вдове Волошина. — Авт.): «Я готов служить вам». Представьте, она приняла меня! И потом часто повторяла: «Вы посланы мне Богом, Максом, судьбой, обстоятельствами…» У Волошина есть такие строки: «Каждый рождается дважды. Не я ли в духе родился на стыке веков?» Вот и я считаю день знакомства с Марией Степановной днем своего рождения в духе… Дом тогда еще не был музеем, и друзья Марии Степановны стали моими друзьями, а она сама — духовной матерью.

В 1976 году я вошел в штат музея. Тогда же состоялась первая выставка работ Волошина, на которую приехала Анастасия Цветаева. Позже мы с ней не раз встречались и здесь, в Коктебеле, и общались в Москве. А когда я проводил Первый Всемирный конгресс по русской литературе в 1993 году, то категорически отказался от приветствия Ельцина, предпочтя ему приветствие Анастасии Цветаевой. Она была уже очень пожилым человеком (а умерла почти в столетнем возрасте), и я считал, что как старейший представитель русской литературы именно Анастасия Ивановна должна открыть этот форум.

— В чем, по-вашему, феномен волошинского дома? Как жили эти люди?

— Быт был обусловлен Коктебелем, его условиями, традициями и привычками. Жили они огромным духовным и интеллектуальным поиском, который никоим образом не ограничивался Коктебелем. Здесь у них просто была возможность свободно общаться. Темы этих бесед, конечно, выходили за рамки не только Коктебеля, не только России, и не только Европы — это было высокое вселенское общение…

Когда я познакомился здесь со своей будущей женой, моя приятельница, внучка Алексея Толстого — но не писательница Татьяна Толстая, а Катя Толстая, ныне известная художница — задумчиво произнесла: «Боря, учтите, что ни один роман, начавшийся в Коктебеле, успешно не завершился». Я не стану говорить о себе, но, как вы знаете, роман Марины Цветаевой и Сергея Эфрона, которые познакомились именно здесь, закончился трагически: Марина поехала вслед за мужем в СССР и вскоре покончила с собой.

«Слава Богу, что 400 пассажиров «философского парохода»
не размазали по стенке!»

— Борис Антонович, какими были отношения гостей и обитателей Дома?

— Поскольку Коктебель был местом богемным…

— …и остается таковым.

— Ну-у-у, богема того времени и богема нынешняя просто несопоставимы! Хотя в последнее время дух того Коктебеля возвращается. Увы, Дома творчества уже нет, но некоторые писатели покупают здесь себе землю и строят дачи — как, например, Виктор Ерофеев. Все не так трагично, как мне казалось, когда я покидал Коктебель…

Впрочем, мне интереснее та, былая богема. В силу того, что внешне в поведении тогдашних обитателей и гостей дома Волошина была некая фривольность, завязывались соответствующие отношения. Кстати, именно из этических соображений не публикуется исследовательская литература о Волошине и Грине (по слухам, Грин был неравнодушен к жене Максимилиана. — Авт.) — это может обидеть сотрудников музея, почитателей Грина, его родственников…

— Как вы думаете, почему на Западе сегодня такой интерес к славистике?

— Я часто бывал в Европе и до отъезда в США и уже тогда задумывался над этим. Славистами, в частности в Америке, становятся по-разному: сначала это обычные студенты, увлекающиеся русской литературой, которые потом становятся профессорами в других вузах (в традициях Америки — не оставлять аспиранта в том же университете, который он закончил). Вторая плеяда — приехавшая из СССР блестящая когорта славистов. Очень сильная кафедра, в частности, в Калифорнии, в Стенфордском университете, — ее возглавляет Лазарь Флейшман. В принципе, русские эмигранты серьезно подняли уровень славистики в США. Они приехали как представители новой школы, и первые слависты, поколение старой эмиграции, оказались на втором плане.

— Вот вы сказали об эмигрантах, и я подумала: почему же все-таки тогда, в 20-е, они уезжали? Ведь не все же были ярыми антисоветчиками? И потом, особые материальные блага им тоже не светили.

— Причины у всех были разные. Если говорить о том же Бердяеве и так называемом «философском пароходе», то их «уезжали»: в 1922 году по распоряжению Зиновьева 400 блестящих русских умов погрузили на пароход и отправили. И слава Богу, что эти умы не размазали по стенке, а дали им возможность уехать! В 1926 году пассажиры этого рейса основали в Париже Богословский институт и общались с культурной элитой Европы — и достойно, замечу, общались! Это были представители первой волны эмиграции, которая значительно отличалась от представителей всех последующих «волн» своим интеллектом и духовностью.

— Говоря о причинах, у тех же сестер Цветаевых сложилось по-разному: любящая Россию Марина уехала на Запад вслед за мужем. Если бы уехала и Анастасия Ивановна, маршрутами ее жизни стали бы Чехия, Франция, Италия, а отнюдь не ссылки и лагеря, по которым она прошлась в течение 17 лет, оставшись на родине.

«Анастасия Цветаева сказала
на допросе следователю:
«К вам я не имею никаких претензий…»

— Она жалела об этом?

— Абсолютно нет, и не жаловалась на судьбу. На допросе у следователя она сказала: «К вам я не имею никаких претензий. Это руки Бога, которые меня наказывают…»

— За что же, по ее мнению, она получила такое страшное наказание?

— Трудно сказать, за что. Как-то она говорила, что в молодости написала атеистическую книгу, и считала, что ссылки и лагеря — та самая расплата за ее безбожие. Я же помню ее человеком глубоко верующим. Много раз мы вместе ходили на службу в Москве, на Ордынку. Она приезжала в Коктебель до последних дней, о чем и рассказала в книге «Мой старческий Коктебель».

— Борис Антонович, вы продолжаете заниматься славистикой в Америке?

— Конечно! Более того — недавно я открыл на собственные деньги «София Диа Логос Институт» в городе Коламбус, штат Огайо.

— И последнее. Проведя столько лет в Доме Волошина, вы наверняка чувствовали прикосновение времени и душ тех, кто там обитал?

— Нет, никакой мистики и чего-то запредельного не было. Только перед смертью Марии Степановны я увидел во сне Волошина: он стоял — печальный и задумчивый — именно в той комнате, где на следующий день умерла его жена…