СКОЛЬКО СТОИТ РИСК

— Как бы вы оценили вероятность того, что сейчас начнется конец света?

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Но почему?!!

— Элементарно: или начнется, или нет.

Рабочий анекдот
специалистов
по теории вероятности

Вопросы безопасности, мер предосторожности, страховки, гарантий неожиданно заняли очень большое место в жизни современного человека. Даже оправившись несколько от шока, вызванного терактом 2001 года, люди продолжают ощущать нарастающую уязвимость и незащищенность. Сводки теленовостей пестрят сообщениями о землетрясениях, наводнениях, засухах, взрывах, крушениях, катастрофах, банкротствах, эпидемиях и прочих напастях. Некоторые эксперты утверждают, что подобная картина объясняется лишь повышением роли СМИ в жизни людей, и в действительности подобные события происходят не чаще, чем раньше, когда информация о многих из них в глобальную информационную сеть просто не поступала. А на самом деле жизнь в целом стала даже более безопасной, чем раньше. И действительно, за последнее столетие продолжительность жизни увеличилась на 70 процентов, сократилось количество войн и вооруженных конфликтов, особенно в богатых странах. Тем не менее некоторые специалисты утверждают, что частота бедствий, как рукотворных, так и стихийных, неуклонно возрастает. Более того, стихийные бедствия также все чаще оказываются результатом человеческой деятельности, от недопустимых объемов выброса парниковых газов в атмосферу до хищнической вырубки лесов.

Какая из этих точек зрения в большей степени соответствует истине, взялись проверить эксперты бельгийского исследовательского Центра эпидемиологии бедствий и американская компания A.T.Kearney, специализирующаяся на консалтинговых услугах в сфере менеджмента. Результаты своего исследования они изобразили в виде графика, иллюстрирующего зависимость количества бедствий, произошедших за год, от индекса глобализации. Под последним понимается совокупный показатель открытости отдельных стран, сведенный воедино. Картина, представленная на рис.1, получилась более чем убедительной. Тем не менее Джон Смутняк, подготовивший для журнала The Economist большой обзор под названием «Живя в опасности», выводы из своего исследования сделал отнюдь не пессимистические. Ведь, наряду с убедительным ростом числа самих бедствий, развитие человечества сопровождается созданием технологий, позволяющих достаточно точно оценить всевозможные риски и минимизировать их. А еще, в идеале, сокращению рисков должны способствовать специальные юридические и экономические механизмы, а также элементарный здравый смысл. Хотя в реальной жизни, естественно, все происходит далеко не так гладко.

Цена осторожности

Каждый раз, когда человеческой жизни и безопасности наносится достаточно наглядный ущерб, особенно в массовом порядке, национальные правительства сталкиваются с лавиной упреков в бездеятельности и призывов к принятию срочных и эффективных мер во избежание повторения опасной ситуации. Результатом этого общественного давления обычно оказывается очередной законодательный акт. Количество таких актов, принятых правительствами США и Западной Европы, за последние 20 лет росло исключительно быстрыми темпами. Однако их эффективность далеко не всегда оправдывала ожидания. Ведь эмоциональная составляющая очень часто доминировала над рациональной как в процессе лоббирования, так и в процессе принятия новых законов.

Конечно, даже циничные экономисты не собираются оспаривать то утверждение, что каждая человеческая жизнь бесценна. Это, однако, не помешало им посчитать, во сколько обошлось спасение каждой жизни в каждом отдельном случае. Иначе говоря, чему равняется соотношение вложенных в реализацию каждого закона средств с разницей в количестве летальных исходов, связанных с конкретным фактором, до и после этой реализации. Как оказалось, в Западной Европе особенно диспропорционально выглядят опасения по поводу загрязнения окружающей среды, а в США — последствий курения. Кроме того, европейцы предпочитают упредительные акции, а американцы не упускают случая подавать по каждому поводу иски.

Как следует из расчетов, проведенных Кип Вискуси из Гарвардской юридической школы, в США человеческая жизнь оценивается приблизительно в семь миллионов долларов. Этот показатель исследователь получил путем сведения той суммы, которую в стране тратят на сокращение смертельного риска на рабочем месте, с той суммой, которая считается приемлемой в качестве компенсации за повышение степени риска. В других странах жизнь человека имеет совсем другое количественное измерение, что видно из таблицы, представленной на рис. 2.

Тем не менее именно американский показатель лег в основу расчетов Джона Моррала, эксперта американской Службы управления и бюджета, решившего оценить экономическую эффективность 76 американских законодательных актов, принятых в 1960—2001 годах в целях уменьшения риска для жизни. «Экономически эффективными» в результате оказались меньше половины таких регуляций, то есть те, где расходы на спасение каждой жизни были меньше семи миллионов. К наиболее эффективным относятся требование снабжать зажигалки специальными приспособлениями, затрудняющими их использование детьми, усовершенствование требований техники безопасности при транспортировке леса, а также при пользовании электрическими приборами. Во всех трех случаях стоимость каждой спасенной жизни оценивалась в 100 тысяч долларов. Зато так называемые «экологические» законы в разряд экономически эффективных отнести крайне тяжело. Так, например, закон о правилах избавления от вредных отходов в редакции 1994 года обходился американскому бюджету в 2,6 миллиарда долларов за жизнь, однако в 1998 году его пересмотрели, повысив экономическую эффективность более чем в два раза. И все же по сравнению с показателем экономической эффективности законов, контролирующего выброс формальдегида (78 миллиардов долларов) и условия оборудования свалок (100 миллиардов долларов) это выглядит каплей в море. При этом те законы, внедрение которых позволит спасать человеческие жизни гораздо меньшей ценой, все еще ждут своего принятия. К ним относятся, в первую очередь, требование ограничения содержания в пищевых продуктах насыщенных жирных кислот (всего лишь 3 тысячи долларов за каждую спасенную жизнь), а также установка на рабочих местах дефибрилляторов для экстренной стимуляции сердечной деятельности.

Примеры таких экономически неэффективных законодательных инициатив можно найти и в Европе. В Великобритании, например, возмущение общественности, вызванное участившимися авариями на железной дороге, вынудило правительство принять меры, которые в результате вылились в два миллиарда фунтов стерлингов за каждую спасенную жизнь. Ведь политическая эффективность каждой законодательной инициативы очень часто оказывается несопоставимой с экономической характеристикой, и завоевать голоса миллионов избирателей требованием ограничить жиры в пище пока еще сложнее, чем объявить крестовый поход против формальдегида.

Политики любят обещать сделать жизнь своих избирателей безопасной. Некоторые избиратели не всегда могут устоять перед искушением этим обещаниям поверить. Однако в действительности миссия по устранению любых рисков заведомо невыполнима. Гораздо полезнее ставить перед собой задачу по максимальному снижению риска, и добиваться ее с максимальной экономической эффективностью.

Наполовину слишком умный

И все же опыт последних лет показал, что существует механизм, способный управлять рисками гораздо более эффективно, чем государственный аппарат. Имя ему — рынок. Ведь именно рынок способствует перераспределению ответственности за риск между теми, кто не может и не хочет, хотя и должен, и теми, кто еще и получает за это прибыль. Самый наглядный пример — небывалый расцвет сектора страхования. С другой стороны, эти же рынки порождают новые риски, о которых еще недавно человечество даже не подозревало. Происходит своеобразная «гонка вооружений», когда на каждый новый риск возникает средство его сокращения, в свою очередь порождающее новый риск. В частности, Авинаш Персо, эксперт лондонской компании GAM, наглядно продемонстрировал, что за последние пять лет частота катаклизмов на финансовых рынках существенно повысилась по сравнению со всем 20-летним периодом.

С одной стороны, это явление может быть объяснено сложностью экономической ситуации, при которой разброс в прогнозах как общих экономических трендов, так и конкретных финансовых показателей достигает максимальных величин и осложняет процесс принятия правильного решения. Неустойчивость финансового рынка так же значительно повышается при появлении революционно новых технологий. Причем, как подчеркивают эксперты, это в значительной степени относится и к собственно финансовым технологиям. Ведь математические формулы для расчета волатильности — переменной, выводимой из среднеквадратичного отклонения доходности активов от их среднего значения для более точного определения размера и скорости изменения цены опциона — были разработаны в 1970-х годах именно с целью снижения финансовых рисков. Однако обвал 1987 года, случившийся практически на ровном месте, многие эксперты считают побочным эффектом массового применения именно этих показателей. Возможно, компьютерные программы финансовых консультантов, запрограммированные на снижение волатильности, при некоем весьма незначительном колебании в цене начали выдавать сигналы на продажу акций для того, чтобы минимизировать возможные потери своих инвесторов, тем самым еще больше повысив индекс волатильности и спровоцировав дальнейший сброс ценных бумаг. Что-то вроде математического стадного инстинкта. В результате риск был не то что не минимизирован, а многократно умножен.

В 1990-х годах в финансовую моду вошла методология Value-at-Risk (риск-выгода), которая позволяет определить, насколько может уменьшиться стоимость инвестиционного портфеля по итогам конкретного неудачного биржевого дня. Если полученное значение оказывается слишком велико, это означает сигнал к началу продажи активов. Недостаткам этой модели посвящено достаточно специальной литературы, однако у нее есть и один системный недостаток, являющийся прямым следствием многих ее достоинств: инвестиционные портфели многих крупных инвесторов сегодня имеют практически одинаковую структуру, и почти что все они пользуются именно этой моделью оценки и управления финансовыми рисками. И как только финансовая лодка качнется, все дружно бросятся на один и тот же борт.

Впрочем, на этом финансово озабоченная часть человечества не остановилась и изобрела нечто еще более заумное и опасное, известное под общим названием деривативы. Эти производные ценных бумаг, позволяющие перераспределять риски между сторонами самыми разнообразными способами, Уоррен Баффет назвал в прошлом году «оружием массового поражения» и «бомбой замедленного действия». Легендарный американский инвестор, занимающий после Билла Гейтса вторую строчку в списке самых богатых людей планеты, в свое время крайне подозрительно отнесся к акциям высокотехнологических компаний. Их неминуемый обвал он предсказал, когда ажиотаж вокруг них только начинался, и остался при своем мнении даже тогда, когда доходность по его ценным бумагам была ниже среднерыночной, педалированной бумом high-tech. Устояв перед соблазном тех заоблачных прибылей, Баффет избежал и миллиардных убытков, и сейчас игнорирует соблазн сделать легкие деньги на столь популярных нынче деривативах. «Единственное, что мы поняли, — это то, что не понимаем, насколько велик риск, который несет в себе этот институт», — заявил финансовый гуру. Крах хеджевого фонда Long Term Capital Management (LTCM), ошеломивший финансистов всего мира в 1998 году, является лишь слабым предупреждением о том, что может произойти в недалеком будущем. И тот факт, что сейчас именно повсеместное распространение кредитных деривативов большинство банкиров считают самым главным фактором риска, свидетельствует о многом.

Впрочем, сейчас деривативами, объем рынка которых за последние три года утроился и достиг десятка триллионов долларов, пользуются не только банки. Фермеры и энергетические компании покупают погодные деривативы, которые обещают им получение дохода в том случае, если «показания градусника» не вписываются в заданные рамки. Профсоюзам предлагается покупать деривативы на безработицу, избавляя себя таким образом от необходимости борьбы с ней. А Роберт Шиллер, профессор экономики Йельского университета, считает крайне несправедливым, что человек может купить страховку на случай болезни, травмы или пожара, но пока еще не обеспечен никакими компенсационными механизмами на случай несчастной любви или неудачной карьеры. Как только найдутся финансовые институты, способные хеджировать подобные риски, развитие человечества пойдет еще более быстрыми темпами. И его не остановит никакой очередной финансовый кризис, пусть даже и небывалого масштаба.

Впрочем, беспрецедентный рост рынка деривативов пугает не только тех, кто считает это очередным мыльным пузырем. Чрезвычайно сложные механизмы хеджирования позволяют не только избежать неминуемых убытков, но и превратить капитальную прибыль во временные убытки, что является источником дополнительной головной боли для налоговой полиции. Тем более что, по данным одного из опросов, около 90 процентов 500 крупнейших компаний по всему миру используют различные деривативы. И определить, действительно ли это делается с целью снижения потенциальных рисков, или же махинаций с финансовыми показателями, не могут подчас даже самые заинтересованные лица.

(продолжение следует)