Несложная операция с летальным исходом. Восьмилетняя девочка не проснулась после операции по выравниванию кости

Врачебные ошибки, к сожалению, не редкость во всем мире. Как недавно сообщали СМИ, по статистике, в США из-за них ежегодно уходит из жизни семь тысяч человек. Сколько больных в Украине «залечивают» до смерти, неизвестно, но в прессе то и дело всплывают подобные трагические истории. Вот и в Тернополе 8-летняя девочка не проснулась после обычной операции по выравниванию неправильно сросшейся после перелома ноги. Родители уверены, что их единственный ребенок умер из-за халатности медиков, а те в свою очередь уверяют, что спасти девочку было невозможно…

Перед операцией Дианка сама попросила:
«Сделайте мне укол, чтобы не было так больно…»

— Дочка была такой нежной, деликатной, аккуратной, всегда следила за собой, — рассказывает мама девочки Татьяна Николюк. — Она увлекалась вышивкой бисером, хотела после третьего класса пойти в художественную школу. Была такой хорошей, что ее нельзя было не любить… В больнице Дианка никогда не лежала. Правда, после Нового года сильно простудилась и несколько недель не ходила в школу. Болезнь долго не проходила, но мы лечили ее дома гомеопатическими средствами. В апреле после долгих холодов наконец выглянуло солнышко, и дочка захотела покататься на самокате. Только двинулась с места, и упала на бок, на камень. Ее принесли в квартиру двое незнакомых мужчин, которые проходили во дворе. «Скорая» привезла нас в травматологическое отделение областной детской больницы. Дежурным был Игорь Петрович Радчук, как нам сказали, очень хороший врач, проработавший в больнице не один десяток лет. У Дианы диагностировали перелом правой бедренной кости со смещением, через несколько часов ей сделали несложную операцию и поставили на скелетную вытяжку. Дочка пролежала так почти месяц, до начала мая. Затем на ногу наложили гипсовую повязку и отправили нас домой. Врачи сказали лежать без движения десять дней и прийти через полтора месяца.

Мы пришли даже на неделю раньше, потому что об этом попросила сама Диана. Домой к ней часто приходили друзья, а одноклассники приносили письма (учительница предложила им это как добровольное домашнее задание). Скучать Дианке не позволял и кот Семен. Но во дворе уже цвела весна, а дочка могла наблюдать за веселыми детскими играми лишь с кровати через окошко, поэтому у нее началась депрессия…

— Когда в середине июня мы пришли к лечащему врачу, он нас не узнал, — рассказывает отец Дианы Николай. — Пришлось напоминать, кто мы и откуда. Медсестра отвела нас в палату со старыми советскими кроватями с растянутыми пружинами, на которые для упругости положили деревянный щит и тоненький матрас без подушки. Как только у Дианы начали снимать гипс, лечащий врач неожиданно куда-то заторопился и ушел. Наверное, сразу заметил, что нога срослась неправильно, и не хотел давать объяснения. Сняли повязку, и даже я, не специалист, увидел — что-то не то — больная ножка у дочки оказалась кривой и заметно короче здоровой. «Что это такое?» — спрашиваю медсестру. А та как ни в чем не бывало: «А что — нормальная нога». Прикладывает ее к здоровой и убеждает: «Смотрите, все хорошо». Когда сделали рентген, стало видно — ничего хорошего. У жены случилась истерика, дочка плачет… Медсестра отнесла снимки к врачу и вернулась со словами: «Готовимся к новой операции».

Двое суток мы провели в палате, и все это время дочка не могла сдержать стоны и плач. Пока нога была зафиксирована в гипсе, она ничего не чувствовала, а после снятия повязки появилась страшная боль. Жена гладила и утешала дочку две ночи. Первую Дианка не спала, потому что на соседней кровати плакала девочка, которой вправляли пальчик, а вторую — сама не могла терпеть боль. Жена просила медсестру принести подушку, чтобы удобнее уложить дочку и облегчить боль, но та отрезала: «Не положено». Подушку тайком принесла санитарка, попросив, чтобы мы ее не выдали. Санитарки в больнице оказались самыми человечными — и посоветуют, что делать, и успокоят, и помогут… Операцию запланировали через три дня, на субботу, но мы попросили перенести ее на пятницу, потому что дочка уже не могла терпеть боль. Когда в десять утра пришел анестезиолог, Дианка сама попросила: «Сделайте мне укол и так ставьте на каталку, а без этого не трогайте». Сделали укол, и когда боль отошла, дочка облегченно вздохнула: «О, я уже ничего не чувствую, я уже засыпаю…» Так и уснула с улыбкой.

«Хотите меня разжалобить?» — спрашивал патологоанатом

Через два часа дочку привезли в палату. На соседних кроватях играют дети, сидят родители. Лицо у дочки было очень бледным, а руки холодными. Анестезиолог сказал, что Дианка еще немного поспит, и ушел. Я примерно на час поехал на работу, а когда вернулся, сразу увидел, что с дочкой худо. У нее было страшное сердцебиение, казалось, сердце вот-вот выскочит из груди. Жена уже звала медсестер, но те сказали, что так и должно быть. Я все равно пошел за анестезиологом. Тот появился через несколько минут (сердцебиение немного утихло, но все еще оставалось сильным). «О, мы уже просыпаемся», — сказал спокойно. Подергал дочку за ушко, потрепал по щеке: «Дианка, вставай». Ребенок — никакой реакции. «Все нормально, пусть еще немного поспит», — сказал врач и ушел. Я сажусь у кровати и вижу, как Дианка постепенно угасает. Никогда не видел смерть, но где-то в подсознании понимал, что дочка умирает. И хоть бы как-то отцовское сердце дернулось — кричи на помощь, зови врачей. Она таяла у меня на глазах, а я сидел рядом, как идиот, и ничего не делал, потому что верил словам врачей, что все нормально, так и должно быть. Опять появляется анестезиолог, подходит к Диане и быстро уходит. В палату вбегает несколько врачей, всех выгоняют в коридор, начинается страшная суматоха. А это же не реанимация, она тремя этажами выше. Пока нашли кислородную подушку, принесли какие-то приборы…

Через некоторое время из палаты выходит лечащий врач, разворачивается возле нас, словно мы пустое место, и идет в свой кабинет. Больше мы его не видели. Так же молча выходят другие врачи, остался один анестезиолог. Руки трясутся, глаза выпучены, голос дрожит: «Убей меня, но я ее не спас». Меня как обухом по голове огрели, я на минуту потерял контроль и залепил ему пощечину. Затем перед глазами все поплыло, тело стало ватным, я опустился на стул возле дочки и больше ничего не видел. В палату заходили и выходили какие-то незнакомые врачи, другие люди. Ко мне подойти они не решались, поэтому пробовали договориться через моего кума. «Просят, — говорит, — подписать бумагу, что у тебя нет претензий к врачам». Я категорически отказался. Пришла заместитель главного врача, повертелась, поняла, что я ничего не подпишу, и вышла, фыркнув в дверях: «На вскрытие». И мы все гуськом отправились за каталкой к моргу. В дверях — патологоанатом, откровенный циник, которого, наверное, специально поставили, чтобы выбить у нас эту подпись. Прошу, чтобы не делали вскрытие. «Вы меня не прошибете», — отрезает. Что-то пытаюсь объяснить. «Хотите меня разжалобить? Так это моя работа, я каждый день такое вижу». То есть на наше состояние абсолютно никто не обращал внимания. Я сейчас уже себе думаю, что если бы такое случилось в Америке или Германии, сразу появился бы психолог, который попытался бы хоть как-то помочь, хотя бы поговорить с сочувствием, по-человечески. А здесь — ты в шоке, что потерял единственного ребенка, в жизни ничего такого не ожидал, а тебе суют какие-то бумаги и на твои эмоции всем наплевать.

В конце концов, после разговора с патологоанатомом мы подписали бумаги, что отказываемся от вскрытия и не имеем претензий к врачам. Хотели быстрее забрать дочку домой, чтобы рука ни одного врача ее больше не касалась… Потом следователь никак не могла понять, почему мы не захотели делать вскрытие. Но представьте, если это возможно, ситуацию: я ожидаю, что ребенок проснется и наконец пойдет на поправку, а он умирает… Что творилось в душе — не описать. И чтобы после этого ее резал тот патологоанатом, а врачи шептали ему на ухо, что писать в документе? Кто бы их проверил? Нужно было везти ребенка в Киев к независимым экспертам, но голова просто отказывалась воспринять происшедшее…

В больницу прибежал мой отец — понятно в каком состоянии, нашел лечащего врача и потребовал вернуть пятьдесят долларов, которые мы дали после первой операции. Тот принес гривни. Ни сочувствия, ни извинений мы от него не дождались. То ли люди у нас такие неправильные, что приучили медиков к вознаграждениям, то ли сами они, не знаю… Все дают. Не хочешь какой-то беды — надо заплатить, чтобы нормально отнеслись. И это еще не гарантия, что выложатся на все сто. Они ведь уже воспринимают это как должное и даже не стараются…

На похоронах Дианки не выдерживали даже взрослые мужчины. Заходили в комнату на минутку и сразу выходили — у каждого свои дети. Одноклассники дочки разбрасывали перед процессией цветы, весь двор был ими устлан. И кот Семен тоже попрощался с ней по-своему. Сначала мы отнесли его к соседям, но затем принесли, дочка ведь очень любила его. Семен вскочил на гроб, понюхал ноги Дианки, подошел к ее рукам и голове. Затем спрыгнул на пол, обошел круг, снова вскочил в гроб, посидел возле Дианки несколько минут, соскочил и больше не подходил.

Установить причинную связь между действиями медиков
и смертью ребенка без экспертизы невозможно

Смерть Дианы Николюк вызвала в Тернополе большой резонанс. Несколько газет опубликовали материалы, в которых родители прямо обвинили в произошедшем медиков. В областной детской больнице была создана контрольно-экспертная комиссия, пришедшая к выводу, что причиной смерти могло стать тромбоэмболическое осложнение и тромбоэмболия легочной артерии, спасти от которой практически невозможно. Выводы комиссии опубликовали в прессе вместе с подробностями лечения ребенка, которые особенно возмутили родителей Дианы.

— Почти все сказанное врачами — неправда, — говорит Николай. — Нам рекомендовали прийти в больницу через полтора месяца после первой выписки, а не через месяц, как написано в заключении. Врачи утверждают, что повторное смещение кости, скорее всего, произошло из-за нарушения режима дома. Но мы же смотрели за дочкой, жена все время была с ней, специально купили для Дианки жесткий диван. Как можно говорить о нарушении режима, если за время, пока дочка лежала дома, никто из врачей не поинтересовался ее состоянием? Даже в те два дня перед операцией лечащий врач ни разу не заглянул к нам в палату. Зато перед выпиской домой, когда на ногу наложили гипс, контрольный рентгеновский снимок так и не сделали. Так, может, смещение кости произошло еще в больнице? Особенно возмущает утверждение, что резкое ухудшение произошло в присутствии анестезиолога, который сразу начал реанимационные действия. Нам самим приходилось звать врачей к дочке, когда было видно, что с Дианкой плохо, а они говорили — все нормально, так и должно быть. Я интересовался у специалистов, что такое тромбоэмболия. Оказывается, при летальном исходе от нее человек обязательно синеет, а Дианка все время была белая, как лист бумаги, такой ее и похоронили. После перелома за два месяца дочка измучилась, а последние дни перед операцией вообще не спала. Наверное, ее нужно было лучше обследовать, что-то покапать, поддержать, а они ее сразу на стандартную операцию. Ослабленный организм, наверное, просто не выдержал перегрузки… Когда я прочитал в газете всю эту ложь, прямо с работы побежал в больницу к заведующему ортопедическо-травматологического отделения, который комментировал выводы комиссии. «Как вы можете так откровенно врать?» — спрашиваю его в кабинете. А он растерянно моргает глазами: «Я лишь прочитал то, что написано в истории болезни…»

В областной детской больнице вину врачей в смерти ребенка категорически отрицают. Лечащего врача Дианы на работе не оказалось, сразу после инцидента он ушел в отпуск и выехал за пределы области. Главный врач больницы Григорий Корицкий сначала отказывался от комментариев, но потом согласился вкратце изложить свою точку зрения.

— Ошибкой врачей было то, что после операции ребенка госпитализировали не в реанимационное, а ортопедическо-травматологическое отделение, — говорит Григорий Иванович. — За это наказан заведующий реанимацией — он уволен с должности. Хотя при осложнении, которое возникло у девочки, госпитализация в реанимацию все равно ничего не дала бы. Ребенок длительное время пребывал на больничной кровати с ограничением двигательной активности, вследствие чего в сосудах могли образоваться тромбы. Тромбоэмболическое осложнение возникает редко — один случай на тысячу-две пациентов. Однако если тромб оторвался и закупорил сосуд, спасения нет. Комиссия пришла к заключению, что именно это осложнение, вероятнее всего, стало причиной смерти. Со стопроцентной уверенностью это утверждать нельзя, поскольку родители категорически отказались от вскрытия.

— Но при таком осложнении девочка должна была посинеть, а родители говорят, что она была совсем белой.

— Поймите меня правильно — в таком состоянии можно говорить разные вещи. Врач-анестезиолог в присутствии отца сказал, что девочка внезапно посинела, после чего произошла остановка сердца. Я сочувствую родителям, понимаю, что это для них большое горе. Тем не менее, винить в происшедшем медиков нет никаких оснований.

Прокуратура также не установила в действиях врачей состава преступления, поэтому в возбуждении уголовного дела было отказано.

— Установить причинную связь между действиями медиков и смертью ребенка без судебно-медицинской экспертизы невозможно, — говорит старший помощник областного прокурора Марина Чудопалова. — Я считаю, что родители были не правы, отказавшись от вскрытия, и сказала им об этом. Однако принимать такие решения — их право.

Решение прокуратуры не стало неожиданным для родителей девочки.

— Мы знали, что ничего не выйдет, — говорит Николай. — И обратились в газету не для того, чтобы кого-то посадили за решетку, а чтобы люди увидели, как у нас относятся к больным детям, хотели, чтобы прозвучала правда. Хотя это такая правда, что с ее помощью я ничего не добьюсь. Просто это не то государство. Страна хорошая, я патриот своей страны, а государство не то. Жизнь человеческая здесь никогда не ценилась и не ценится…

— После смерти Дианки я очень переживала, не больно ли ей там, — говорит мама девочки Татьяна. — Очень хотела, чтобы дочка приснилась. И она приснилась — бегает, играет, смеется и говорит: «Не переживай, мама, мне совсем не больно…»