О социальной демагогии и социальной политике

Я рос в послевоенном Киеве. В бедном, шумном дворе-колодце по улице Артема. Совсем рядом, на углу Артема и Гоголевской стоял пивной ларек, где краснолицый одноногий великан дядя Миша торговал разбавленным «жигулевским». Весь световой день, особенно летом, вокруг ларька, сменяя друг друга, насыщали свои искалеченные тела безногие дядьки на самодельных деревянных возочках с приспособленными в виде колес стальными подшипниками. Иногда они дрались, чаще друг с другом, горько плакали пьяными слезами и пели фронтовые песни.

Я боялся их. Боялся их искалеченности, их криков и пения. Меньше я боялся инвалидов безруких и слепых, поскольку для меня, ребенка, они были как бы «натуральнее», ближе к образу привычных взрослых людей.

Однажды они исчезли. Все. Сразу. Шумные и тихие мужики также, как и прежде, пили пиво на розлив у дяди Миши, так же в нескольких метрах от ларька спали прямо на земле алкоголики… А вот инвалидов на возочках не было. Как-то вечером во время ужина родители в моем присутствии заговорили на эту тему, они, сами фронтовики, с болью обсуждали массовую депортацию из советских городов этих «антисоциальных элементов», таких же, как они, фронтовиков, защитивших родину и войною же искалеченных. Тогда впервые я услышал прежде не знакомое мне словосочетание «социальная политика», его произнес мой отец, явно осуждая (в кругу семьи, разумеется, только в кругу семьи) такую политику советского правительства.

У советской власти не было министерства социальной политики. Впрочем, как и самой социальной политики в цивилизованном смысле этого слова. Была — защита, социальная защита трудящихся от созерцания и сопереживания ущербным гражданам. И, разумеется, минимальная поддержка тех, кто сам выжить не мог. Интернаты, т.е. инвалидные дома, старались строить преимущественно в чистом поле вдали от населенных пунктов. Врачи, закаленные от сопереживания прослушанным в институте курсом марксизма-ленинизма и прямыми инструкциями начальства, предлагали мамам и папам детей с врожденными дефектами сдавать их на пожизненное содержание в государственные интернаты.

Подозреваю, что и пандусы в домах не делали сознательно, дабы всевозможные калеки своим непрезентабельным видом не портили настроение советскому трудовому люду. А вот в «красные даты» многих из них, особенно инвалидов по психиатрии, прятали без всяких на то юридических оснований в психиатрических больницах. Ненадолго, всего на один—два дня, чтобы праздник не испортили своим видом, своим странным поведением. Всего на один—два дня, а так — свободны. До следующей «красной даты», следующей олимпиады или съезда КПСС.

Став однажды независимыми, мы не изменились. Привычный к неволе и страху раб, получив свободу, остается рабом. Или поступает в надсмотрщики. Только сейчас, спустя годы привыкания к свободе, Украина начинает реальную социальную политику. Появились вполне пристойные реабилитационные центры для соматических инвалидов, не ожидая поддержки от равнодушного государства, родители и религиозные общины открывают реабилитационные центры для наркоманов. Министр Папиев озаботился созданием в своей системе отдела, занимающегося проблемами наших сограждан, страдающих умственной отсталостью и хроническими психиатрическими заболеваниями, включая наркозависимость.

Последнее — мне особенно близко. Такая у меня профессия. Почти два десятилетия я стучал во все двери отечественного Минздрава, мне улыбались, меня ненавидели… И всегда — игнорировали. А сегодня я счастлив! В моей стране появилась небольшая группа профессионалов, работающих в системе Министерства труда и социальной политики, деятельность которых направлена на проектирование социальной политики в этой весьма специфической сфере.

Пройдут выборы. Сменится правительство. А мы останемся. Все. И здоровые (т.е. удачливые, счастливые). И больные. И очень больные, обделенные минимальными возможностями на жизненный успех. Поэтому — нам очень нужна социальная политика. А не социальная демагогия.