ВОКРУГ ЕГО «СОБОРА» СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ОЛЕСЯ ГОНЧАРА

Девять дней назад перестало биться сердце, истерзанное тремя инфарктами. Умер, без преувеличения, самый крупный современный украинский романист, писатель номер один в послевоенной Украине. В странное время мы живем (может быть, потому что приближаемся к концу века?), но один за другим уже успели отойти за короткий срок все корифеи украинской литературы, а теперь можно говорить, что ушел последний из этой великой когорты, хотя он был значительно моложе и Тычины, и Рыльского, и Бажана, принадлежа к другому, послевоенному литературному поколению.

В эти печальные июльские дни вспомнилось многое, связанное с Олесем Терентьевичем. В рукописи моей последней книги «Корпункт», которую подготовило к печати издательство «Український письменник», но так и не выпустило в свет из-за дефицита бумаги, заметное место занимает большое, до трех печатных листов эссе под названием «В разные годы» (встречи и беседы с Олесем Гончаром). Года полтора назад, когда мы оба лежали в «Феофании», я давал Олесю Терентьевичу читать эту вещь про него и получил, как говорится, благословение на ее печатание. Увы, до сих пор она полностью так и не вышла, хотя отдельные ее фрагменты публиковались в периодике, в частности, и в «Зеркале недели».

В дни поминания Олеся Гончара хочется напомнить читателям некоторые факты его непростой и насыщенной творческой жизни, которые известны мне не понаслышке. Почти сорок лет я знал Олеся Гончара, знаком и как-то связан с ним и по своей газетной работе, и по собственным творческим интересам, как его переводчик, а главное — душевно. Честно говоря, я всегда старался выдерживать дистанцию, которая как бы пролегает между нами, но все-таки многое всегда сближало нас — что-то связанное с минувшей войной, что-то сделанное вместе в последние десятилетия, общий взгляд на разные события... В общем-то Гончар — пожалуй, один из двух—трех современных наших писателей, о котором я могу сказать, что прочитал все (или как минимум почти все), что он написал. К тому же кое-что приходилось читать по несколько раз, но это уже было не простое чтение, а чисто профессиональное, связанное с вычитыванием рукописи, гранок, верстки: дело в том, что мне доводилось переводить с украинского на русский его художественную прозу, а также очерки, эссе, статьи, воспоминания. Все переводы авторизовались, то есть автор знакомился с переводом, вносил свои правки — это была совместная и всегда серьезная работа. Множество раз приходилось брать интервью у Олеся Терентьевича, заказывать ему статьи для «Литературки», сам немало писал о нем в газетах, журналах и в своих книгах.

Сорок лет, согласитесь, — это целая жизнь. Почти вся моя послевоенная жизнь. А еще можно вспомнить Великую Отечественную войну и то, что фронтовые наши судьбы тоже как-то замысловато пересекались: оба, скажем, прошли через окружения и ранения, защищали и освобождали Украину, очищали от фашистских захватчиков Европу. Наконец, даже тот факт, что оба были сержантами, — предмет нашей особой гордости! — разве это (если с улыбкой) не сближает?..

Где мы только не бывали вместе! В Москве, Львове и Харькове, Одессе и Херсоне, Кировограде и Каховке, Белой Церкви и Нежине, Полтаве и Каневе, в Коктебеле — у самого синего Черного моря, и в Дубултах, что недалеко от Балтийского, совместные поездки совершали на его автомобиле, в самолете, по железной дороге... И т.д. и т.п. Для меня это были зачастую служебные командировки, во время которых я выполнял функции спецкора «Литературной газеты». Таким образом за десятилетия в блокнотах исписывались сотни страниц, составляющие по сути то путевой дневник, то диалоги-интервью с вопросами и ответами, то какие-то мои наброски, монологи Гончара или мимолетные записи, сделанные мною на ходу.

...Как безоглядно бежит время! Даже не верится, но на моей памяти уже прошли четыре круглые даты (не считая недавнего 75-летия) Олеся Терентьевича. В такие дни старался писать ему приветственные послания, которые должны вызвать у него улыбку, — к подобным событиям нужно относиться с юмором. «И только!» — как любил говорить один из героев его «Собора».

Кстати, о «Соборе». Так случилось, что два гончаровских юбилея — полувековой и шестидесятилетие — совпали по времени с беспрецедентной эпопеей, вызванной появлением на свет этого романа. Дело в том, что в недавнем прошлом политика делалась даже на юбилеях. Не просто, скажем, день рождения поэта, не просто праздник прозаика, так сказать, тезоименитство писателя, — нет, власти относились к юбилеям как к общественно-политическому мероприятию особой важности, как к еще одному способу приподнять или, наоборот, опустить, а, может, и вовсе заглушить писательское имя. И на каком уровне, по какому разряду отмечать юбилей мастера слова, решалось порой «на самом верху», у нас в Украине, бывало, — первым лицом республики, скажем, Шелестом или позже Щербицким. Чем выше слава писателя, тем выше (извините за каламбур) указание свыше...

Вспомнив два юбилея писателя, тесно связанные с «Собором», я подумал, что не грех рассказать кое-что мало известное, а то и вовсе не известное, что происходило вокруг этого произведения в те годы.

22 ноября 1967 года (это был первый год новой, 16-страничной «Литературной газеты») все пространство седьмой полосы занял «Черный костер» — не то рассказ, не то эссе, над ним стояла просто рубрика «проза», но я, как переводчик «Костра», да и редакция, знали, что это отрывок из только что законченного Олесем Гончаром романа «Собор». С предыдущими его романами («Человек и оружие», «Тронка») мы тоже — в отрывках, разумеется, — знакомили своих читателей задолго до выхода книги. Новый роман обещал быть интересным, и первая его публикация в январской книге журнала «Вiтчизна» за 1968 год подтвердила это. Роман оказался действительно остропроблемным, затрагивающим вопросы экологические, нравственные, социальные, о которых у нас в Украине так еще не писал никто. Вскоре «Собор» вышел 100-тысячным тиражом в массовой серии «Романы и повести». В украинской прессе появились первые рецензии. 20 марта 1968 года наша газета, еще до выхода отдельной книги, напечатала статью более чем на полполосы, двух известных украинских критиков, высоко оценивавших роман.

А через несколько дней в Украине развернулась массированная кампания против «Собора», начатая выступлением с самой высокой киевской трибуны первого в то время секретаря Днепропетровского обкома партии А.Ватченко. Дело в том, что события романа, как это легко угадывалось читателем, развивались на подведомственной ему Днепропетровщине, а в главном антигерое, цинике и демагоге «Володьке-выдвиженце» тогдашний днепропетровский лидер обнаружил некоторое сходство со своей персоной... Впрочем, официально критике подвергалась «идейная порочность» произведения и «охаивание действительности».

Что тут началось! Одна за другой областные и республиканские газеты стали печатать разгромные рецензии, так называемые «письма трудящихся», обвинявшие Гончара в злонамеренном очернительстве.

Именно в это время в «ЛГ» (№14 от 3 апреля
1968 г.) вышла посвященная 60-летию Олеся Гончара статья старейшины украинской литературы Миколы Бажана (между прочим, его новая поэма «Дебора» тоже подвергалась тогда идеологическому остракизму), который, несмотря на яростное шельмование «Собора» в печати («большая неудача большого писателя») и на разного рода «активах», как бы полемизируя с административно-командной критикой, писал: «...Только что вышел его новый роман «Собор» — большая удача писателя, значительное, глубокое, многоплановое произведение. Его герои — в большинстве своем хорошие, добрые, честные — живут вовсе не в какой-то выдуманной декоративной идилличности, не в атмосфере постоянно накачиваемого, словно вода насосом, оптимизма, а в той сложности человеческой жизни наших дней, которая заставляет звучать всю клавиатуру чувств, не только ее мажорный лад. Гончар не стирает противоречий...» И так далее.

А время — вспомните — год 1968-й, тот самый, в который особенно тщательно заливали бетон в фундамент растущего застоя. И вот уже одна из ведущих республиканских газет печатает трехподвальную ругательную статью М.Юрчука и Ф. Лебеденко (псевдонимы эти, кажется, до сих пор никому из исследователей того периода литературы так и не удалось расшифровать).

Пожалуй, весь год беспрерывно шло выдаваемое за обсуждение, а в действительности осуждение — планомерное, печатное и устное — «Собора». Включаются все новые и новые органы печати — от многотиражек до центральных газет. Особенно размашистыми были две пространные, со всеми тогдашними ярлыками статьи: академика АН УССР Н.Шамоты в Киеве и работавшего перед тем под его непосредственным началом Н.Федя — в Москве. В статьях — бичевания, в письмах же, которые в огромном количестве получал тогда автор, — сочувствие, поддержка и благодарность за смелую и правдивую книгу. Хотя как таковой — книги практически уже нет. Все, что не попало в руки читателя из 100-тысячного тиража, изъято из продажи и из библиотек. Новое массовое издание «Радянського письменника», не успев выйти, тоже почти полностью изъято. От автора настойчиво требуют признания ошибок и покаяния. От газет, не включившихся в кампанию шельмования (в том числе и от «Литературки»), аппаратчики бюрократической машины тоже требуют действий, которые бы по общепринятой формулировке «принципиально определили свою позицию». Негативную, разумеется. Автор выстоял. К чести «ЛГ» — она на этот раз тоже устояла.

Я написал «на этот раз», потому что, честно говоря, «Литературка» при всем ее «прогрессизме», к сожалению, в те годы, тоже нет-нет, да и включалась в общий идеологический хор, пусть под сильным нажимом, но иногда все-таки грешила. В том, что с «Собором» устояли, немалая заслуга отдела литератур народов СССР газеты. На нашем редакционном жаргоне этот отдел всегда назывался — «братишки» (от словосочетания «братские литературы»). Но в тот период в отделе работали не «братишки», а почти одни «сестренки»: я был спокоен, зная, что стойкую позицию по защите романа заняли как Инна Сергеева, которая вела в редакции материалы по Украине, так и заведующая отделом Валентина Панкина, не боявшаяся спорить с начальством и смело отстаивать свою точку зрения. «А чего мне бояться? — не раз говорила она. — В случае чего, Борис меня прокормит» (она намекала на мужа Б.Панкина, тогдашнего главного редактора «Комсомольской правды»). Так или иначе, но по отношению к «Собору» у литгазетовцев совесть чиста...

А шумная «антисоборная» кампания, как все предыдущие и последующие, в конце концов прекратилась. Попросту выдохлась. Но отношение к «Собору» не изменилось, сам роман упорно замалчивался. Начисто. Словно его не существовало в природе. Будто не было такого произведения. Вы не найдете его упоминания ни в одном литературном справочнике тех лет, ни в одной статье о творчестве Олеся Гончара. Смешно, конечно, говорить об этом сегодня, но я, например, гордился тем, что в моей скромной книге «Ваши знакомые», изданной в Киеве в 1971 году, чудом сохранилась (спасибо ее редактору Евгену Гуцало) фраза о «Соборе». Даже такое считалось чуть ли не крамолой, ибо о «Соборе» — либо ничего, либо с негативной оценкой.

Сложилась совершенно парадоксальная ситуация: с одной стороны, автор вроде бы в большом почете — лауреат Ленинской премии, лауреат Государственных премий СССР, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР, кандидат в члены ЦК КПСС, академик, руководитель Союза писателей Украины, а с другой — его роман «Собор» запрещен, его попросту нет в природе. На украинском языке — нет ни в продаже, ни в библиотеках, хотя и выходил в свет. На русском — тоже нет, хотя перевод давно готов, и журнал «Дружба народов» набрал его для печатания. Набрал... и разобрал.

Долго, невыносимо долго для автора длилось это «табу» на роман. Целые десятилетия. Первое десятилетие совпало с 60-летним юбилеем Олеся Гончара. Он отмечался в помещении концертного зала Киевской консерватории 3 апреля 1978 года. Там же, к слову, проходил и полувековой юбилей Олеся Терентьевича. Откровенно говоря, от предыдущего юбилея осталось ощущение не очень радостное, тогда особенно остро чувствовалось общее напряжение, вызванное нападками на «Собор». Но и теперь, на 60-летии тоже какая-то зловещая тень от «Собора» как бы незримо ложилась на переполненный зал. Роман по-прежнему был в опале. Заключая свое ответное слово, Гончар сказал:

— Был уже тут один юбилей, десять лет прошло с той поры. Груз десяти лет не одному из юбиляров ложился на плечи, изморозь осени покрывает некогда молодые чубы, а если же говорить о внутреннем состоянии души юбиляра, о ее так сказать стабильности, то могу вас заверить, друзья: желание работать не уменьшилось, и чем дорожил он тогда, тем и сейчас дорожит, и что любил 10, 20 и больше лет назад, то и сейчас люблю, и этой любви хватит до последнего удара сердца!

Улавливаете подтекст? Догадываетесь, о чем речь, когда о стабильности, о том, как дорого то, что было дорого и 10 лет назад и так далее? Это признание юбиляра в любви и верности идеям своего «Собора», и именно так понял концовку речи Гончара весь зал, встретивший эти слова бурными аплодисментами...

А теперь послушайте, что было примерно за неделю до этого. Так случилось, что в конце марта 1978 года я встретился в Берлине, где находился в служебной командировке, с Константином Симоновым и его женой Ларисой. Оказалось, что мы жили в одной гостинице — «Иоганнесгоф». Накануне моего отъезда, за завтраком в тамошнем ресторанчике, неожиданно и встретились — такая вдруг нежданно-негаданная радость... С Константином Михайловичем мы виделись перед тем в Минске на творческом совещании писателей, посвященном 30-летию Победы: он руководил работой конференции, я писал отчет о ней в «ЛГ». С Ларисой не виделся давно, а знакомы мы еще с конца сороковых годов, когда она вышла замуж за нашего земляка и моего друга, прекрасного поэта Семена Гудзенко, так рано ушедшего из жизни...

Как обычно в таких случаях, разговор зашел о том, о сем, перескакивал с одного на другое, потом Симонов спросил меня об Олесе Терентьевиче, я рассказал о последних встречах с ним, вспомнил, что через несколько дней у него юбилей, круглая дата, шестидесятилетие.

— Когда вы, Гриша, отбываете? — спросил он.

— Завтра в девять вечера.

— Знаете, — сказал Симонов, — если успею, я непременно напишу и передам с вами поздравление Олесю.

Он записал номер моей комнаты, и мы расстались.

Назавтра ровно в 9 раздался стук в дверь и вошел Симонов с письмом в руке (конверт был адресован мне и подписан Константином Михайловичем, и я по сей день храню его, как память о последней встрече с писателем и человеком, которого любил и глубоко уважал еще с фронтовых лет).

В конверте было короткое письмецо, которое я по возвращении сразу же передал адресату: 3 апреля 1978 года оно зачитывалось на юбилейном вечере, посвященном 60-летию Гончара:

«Милый Олесь Терентьевич!

По прихоти судьбы получается так, что я поздравляю Вас с Вашим 60-летием из города Берлина. С уважением к Вам и с гордостью за Вас думаю о пройденном Вами пути — и солдатском, и писательском, который Вы, к Вашей чести, тоже проходите с солдатской прямотой и мужеством. Желаю Вам в эту дату счастья и доброго здоровья! Любящий и уважающий Вас Константин Симонов».

Тут хочется обратить внимание вот на что. Само по себе, вроде бы обыкновенное дружеское послание. Но это и так, и не совсем так. Все-таки оно написано писателем, чья человеческая смелость и гражданское мужество (при всех его ошибках и заблуждениях) ни у кого не вызывали сомнений. Сам такой, он и в других очень ценил эти мужские качества. И то, что один бывший фронтовик передавал не откуда-нибудь, а из Берлина другому (не удержусь, чтобы не сказать — через третьего фронтовика) эти теплые и искренние слова мужского признания, — согласитесь, в этом что-то есть. И Гончар не раз вспоминал потом, как ему были приятны и дороги эти слова. Впрочем, то, что Симонов говорит о солдатском мужестве своего коллеги-писателя, комментариев не требует: кто хоть немного знаком с творчеством Гончара, знает, не может не знать, о славном фронтовом пути сержанта-минометчика, ушедшего на войну студентом-добровольцем, награжденного солдатским орденом Славы и тремя (!) медалями «За отвагу» (такие награды получали только те, кто по-настоящему воевал на переднем крае). Тут все ясно. А что же имелось в виду, когда говорилось о прямоте и мужестве писательском? Вспоминая тогдашний разговор с Константином Михайловичем, могу совершенно точно сказать, что речь у нас шла главным образом о «Соборе» и о выступлении Олеся Терентьевича на IV Всесоюзном съезде писателей. О том, как мужественно держал себя Гончар, когда шельмовали его роман, известно многим, — он так и не покаялся. А вот о выступлении Гончара на съезде (это был май 1967 года) мало кто знает, хотя оно было одним из самых боевых и острых. Тем более, что выступал не просто писатель, а руководитель Союза писателей Украины и вообще один из самых авторитетных и признанных мастеров слова. Помню, какими горячими аплодисментами встретили делегаты, заполнившие Большой Кремлевский дворец, то место в речи Олеся Терентьевича, где он отстаивал творческие права литератора:

— Забота о таланте, который даже кое в чем ошибается, доверие к нему всегда оправдывает себя, — говорил он. — Самый строгий придирчивый редактор и даже человек-невидимка с цветным карандашом, крепко зажатым в руке, обязаны понять, что в ограничении мысли советского художника, в ограничении радиуса действия литературы заинтересован разве что разум примитивный, бюрократ, дрожащий за свое кресло, карьерист, чугунный догматик...

В те времена подобные заявления считались дерзким вызовом официальной идеологии. Не случайно многие писатели в зале открыто радовались, аплодируя, а лица сидящих в президиуме съезда становились непроницаемо-хмурыми.

Невольно вспомнился любопытный эпизод. Накануне своего выступления Гончар вечером в вестибюле гостиницы «Москва», где мы жили, передал мне копию своей завтрашней речи (чтобы я мог заблаговременно подготовить ее к публикации в «ЛГ»). Я только успел вложить текст в свою папочку, как вдруг к Олесю Терентьевичу подошел секретарь ЦК Компартии Украины А.Скаба (идеологические секретари из республик всегда сопровождали на съезд «свои» писательские делегации) и, как бы между прочим, спросил:

— Завтра будете выступать?

— Наверное, буду, — ответил Гончар.

— Дали бы почитать текст, — с ухмылкой не то попросил, не то потребовал секретарь ЦК.

— А он еще не готов, — спокойно ответил Олесь Терентьевич и многозначительно посмотрел на меня, стоящего рядом, дескать, не видать ему, товарищу Скабе, текста моей завтрашней речи. Услышит в зале, как все...

На следующий день мы готовили к печати в «Литературной газете» сокращенные стенограммы произнесенных на съезде речей. С большим трудом мне удалось уговорить главного редактора Чаковского оставить у Гончара этот смелый абзац. До вечера он оставался на полосе. Утром открыл газету: абзаца нет. «По независящим от редакции причинам», — объяснил мне ответственный секретарь. Другими словами: абзац снял дежурный цензор. А как же иначе: мог ли цензор допустить тогда хоть намек на свое всесильное ведомство!

Примерно год спустя в качестве переводчика и составителя я готовил для издательства «Советский писатель» книгу статей и выступлений Олеся Гончара на русском языке «О тех, кто дорог». Вошла туда под названием «Правда и страсть современности» и упомянутая речь на съезде в Москве. И снова злополучный абзац не дошел до читателя. Об этом позаботились все те же «люди-невидимки с цветными карандашами».

Вот, собственно, почему Константин Михайлович, поздравляя Олеся Терентьевича с шестидесятилетием, особо подчеркнул, что с гордостью думает о пройденном Гончаром пути — не только солдатском, но и писательском. Вот почему так многозначительно прозвучал на том юбилейном вечере подтекст из маленького симоновского послания, привезенного мной из Берлина. Кстати, и в «Литгазете» оно тоже было напечатано.

А «табу» на «Собор» продолжалось в общей сложности ровно двадцать лет. Только лишь в 1987 году книга, наконец, вышла на русском языке в популярной серии «Роман-газета». Олесь Терентьевич подарил мне это многострадальное и долгожданное издание с надписью: «Григорию Иосифовичу Кипнису, с которым давно и при взаимоподдержке идем по жизни, как шли по фронтам... На доброе Вам здоровье, на долгие творческие годы. Ол.Гончар. 14.05.87».

Очень тронул меня, конечно, этот теплый автограф. Но, если откровенно, еще дороже мне надпись на том, двадцатипятилетней давности, первом украинском издании, которое, едва появившись на свет, тут же было запрещено и повсеместно изъято. А надпись там такая: «Григорию Иосифовичу Кипнису с чувством дружбы, давней и надежной. Олесь Гончар. 10 апреля 1968». Слово «надежной», как следует понимать, имело тогда особый смысл...

В минувший понедельник, когда хоронили Олеся Гончара, беспрерывно шел мелкий дождь — казалось, сама природа плачет вместе с нами, провожая в последний путь выдающегося Писателя-Гражданина, верного сына Украины.