«ОКЕАН ЭЛЬЗЫ»: САМОСОЗНАНИЕ ПОКОЛЕНИЯ

Святослав Вакарчук принадлежит к абсолютному меньшинству моих знакомых, которые за многие годы общения не изменились, не обросли снобизмом и самовосхищением. Он смог сохранить внутренний культурный стержень, одновременно дающий свободу и ограничивающий развязность в мышлении.

Когда я наблюдала за «Океаном Эльзы» еще в середине 90-х, когда они репетировали в помещении одного из львовских студенческих общежитий, меня поражало несколько вещей. Даже в общении было видно, что интонации Вакарчука, мимика, движения предназначены для сцены. Уже тогда эти люди были внутренне готовы стать звездами. А еще помню, после репетиций они любили купить торт и долго обсуждать свое занятие. И это было настолько «непопсово» и глубоко, что хотелось верить: они пойдут далеко…

Так и случилось. В 1998 году вышел первый альбом «Там, де нас нема», который практически сразу высоко оценили слушатели и критики. Та же судьба ожидала и две следующие пластинки — «ЯнаНебіБув» и «Модель». В начале марта нас ожидает четвертый альбом «Океана Эльзы». Приятно, что каждый из дисков группы качественнее предыдущего. Группа не исчерпывается, не появляется ощущение надуманности, натянутости.

Сегодня они лучшие в Украине. Теперь мы встречаемся со Святославом не в студенческом общежитии, а в уютном ресторанчике в восточном стиле. Мне наконец становится понятно, почему Вакарчук так любит Японию. Его острый взгляд, голос с надрывом, неспокойная манера говорить как будто требовали этого дополнения — восточного спокойствия в атмосфере и лаконичности в обстановке. А еще это восточное стремление проникать в душу наперекор западной апелляции к разуму и инстинктам.

— В последнее время вы работали над новым альбомом. Чего нам от него ожидать и когда? Говорят, он пока без названия.

— Альбом уже записан. Спустя недельку-другую он должен быть готов. Названия я пока что не скажу — с рабочими названиями у меня не раз случалось так, что чем больше я его разглашаю, тем меньше шансов, что оно будет именно таким. Хотя оно у меня придумалось уже довольно давно. Обложку альбома, поскольку, на наш взгляд, это часть творческого обращения к аудитории, мы разрабатываем сами. Вообще-то наша группа не придает большого значения внешнему виду, для нас главное содержание. Поэтому обложка будет довольно примитивной. Мне кажется, так и нужно.

— Вы едва ли не первые в Украине сделали сингл.

— Нет, не первые, — это уже делалось в Украине. Но мы первые, кто сделал из сингла не просто рекламу следующего альбома. Да, конечно, если певец или группа выпускают две песни, они ими заявляют, рекламируют будущую пластинку. Наша рекординговая компания хотела посмотреть, каков запрос на подобную музыку на рынке, как она будет продаваться. Насколько я могу судить, эксперимент получился удачным. Впрочем, бизнесовая сторона меня мало интересует. То есть мне важно, как будет продаваться альбом. Но, в первую очередь, выпуская сингл, мы хотели, чтобы люди услышали песни, которые актуальны в настоящее время.

— В этом альбоме, насколько мне известно, должны быть песни на английском языке.

— Я не уверен, что песни на английском войдут в альбом. Да, они имеются, они записаны. Но их присутствие в украиноязычном альбоме под вопросом — это несколько вредит концептуальности. Мы хотим, чтобы альбом стал словно одной большой песней на 40—45 минут. Она должна быть единой по настроению, эмоциям, жизненным ориентациям. Да, там использованы различные музыкальные формы, переходящие одна в другую, но важно концептуальное единство. Английские песни при таком замысле немножко не вписываются.

— Почему ты обращаешься к английскому? Чего-то недостает в украинском?

— Если хотите, это дань детскому увлечению английским и американским рок-н-роллом. Желание когда-то сделать то, что я делаю, на «языке оригинала». Вообще-то, едва ли не первая песня, которую я написал, была именно на английском языке.

— Не зная о детских пристрастиях, можно подумать, что это увлечение английским связано с выходом на западный рынок.

— Пожалуй, да, это связано и с рынком тоже. Мы, честно говоря, не пытались выходить на западный рынок с песнями на украинском языке. Быть может, это тоже получилось бы, но с английским, полагаю, немножко проще. Другое дело — российский рынок. Нам, кстати, уже неоднократно говорили: если вы поете на английском, почему не поете на русском? Да потому что не хотим. Не вижу смысла. Полагаю, брендовость «Океана Эльзы» в России именно в том, что эта группа поет на украинском. К сожалению, для Западной Европы Украина не является чем-то столь близким и понятным, как для России. Поэтому, быть может, к ней стоит обратиться по-английски. Хотя бы ради эксперимента. На самом деле англоязычные песни, о которых идет речь, я писал сразу на английском языке, потом они появлялись на украинском. Ни одна песня не переведена на английский с украинского.

— Английский язык лучше «вкладывается» в твой стиль?

— Хуже. Мне труднее петь по-английски. Да, есть слова, которые хорошо ложатся на музыку, но внутренне мне труднее петь, интонировать, чем по-украински. Английский язык труден для интонирования. Я его не чувствую так, как родной. Когда пою по-украински, вообще могу не обращать внимания на качество пения, на то, как я это делаю, как это нужно делать, и все равно получается то, что нужно. Я обращаю внимание только на то эмоциональное состояние, которое хочу передать слушателю. Думаю, этому мало аналогов — наши певцы редко уделяют такое внимание интонированию. У нас не умеют интонировать.

— Что ты имеешь в виду под «интонированием»?

— Приведу пример. Чем отличается Алла Пугачева от сотен певиц, исполняющих те же песни? Она передает голосом музыку души. А когда поют Алена Апина или Таня Овсиенко, получается, извините, фигня. Они не умеют этого делать. И это связано не с профессионализмом в вокале, а прежде всего с внутренним миром певца. С тем, что у него внутри. Я это чувствую. Я отнюдь не могу назвать свое пение профессиональным. Но люди любят «Океан Эльзы», полагаю, именно потому, что чувствуют нашу искренность. Они проникаются или не проникаются твоими эмоциями. И когда я пою ненатурально в студии, а потом прослушиваю, — сам не верю и переписываю песню. Мне говорят: зачем, это ведь хорошо получилось. А мне кажется, неправдивое не работает.

— Иногда можно услышать мнение, что ты преднамеренно выискиваешь нестандартные и даже маргинальные темы для своих песен. В частности, речь идет о песне «Друг».

— Почему нестандартные? Это всегда песни экзистенционального содержания — они всегда о людях и их отношениях. Не обязательно о любви. Я очень редко касаюсь широких социальных вопросов. Мои темы — это человек с человеком или человек сам с собой. Я еще себя не научился понимать, чтобы делать какие-то социальные обобщения. Может, когда-то к этому приду, но пока что — нет. У нас все песни — в одну точку. То, о чем я написал в песне «Друг», — реальная история из моей жизни. И я полагаю, что подобное случалось не только со мной. Просто кто-то боится об этом говорить вслух. А я не побоялся. Иногда говорят: как такое можно написать? А я не понимаю, как такое можно не написать: это же очевидно, это случается с нами, это значительно проще для меня, чем написать какой-то патриотический или антивоенный гимн. Любая песня, рождающаяся в человеке, — рождается не потому, что тема уникальна, а потому, что человек этим живет. И отклик у слушателя она тоже находит именно благодаря этому.

— В последних твоих работах кажется, что надрывность в исполнении стала для тебя определенным стилевым признаком. Ты ее намеренно культивируешь?

— Нет, я просто нашел себя. В искусстве нельзя себя сдерживать, думать, чего многовато, а чего маловато. Во время записи последнего альбома в одной из песен при слове «смеялся» мне в самом деле стало смешно, и я засмеялся в микрофон. Это звучало немного странно, но это было искренне, и я не стал ничего исправлять. Кто-то, может, считает, что это спекуляция. Но будь это спекуляцией, сие не звучало бы так хорошо, не трогало бы людей. Люди чувствуют, где искренне, а где искусственно. Я знаю певцов, поющих с надрывом, но при этом я не просто не верю, мне кажется, что они насмехаются надо мной. Надрыв не делается искусственно. Как-то так сложилось, что на концертах иногда певцы могут петь, не сдерживая эмоций, а в студию это переносить боятся. Боятся лишний раз голос не удержать, слово резкое сказать, мужчины боятся проявить слабость. Почему? Величайшая сила мужчины в том, чтобы не бояться показать свою слабость, а не наоборот.

— Но это своего рода культуральное требование к мужчине.

— Да, в нашей культуре сложились странные стереотипы. У меня довольно резкое мнение об этой культуре. Так сложилось, что все качественное, создаваемое у нас, не может проложить себе дорогу. «Океан Эльзы», скорее, исключение — нам удалось пробиться своими силами.

— С чем, по твоему мнению, это связано?

— С неадекватностью тех, от кого что-то зависит. Это особенно заметно в Киеве — здесь огромное количество эдакой «золотой молодежи», эдакой «модной» публики, смотрящей «модное кино», читающей «модные книжки» и рассказывающей, что, кроме группы такой-то, в современной музыке «больше ничего не существует». Когда читаешь рецензии этих людей, журналы, в которых они выступают или которые они издают, становится смешно. Люди за всю жизнь ни фига, извиняюсь, не создали, и с таким мудрым видом, с видом утонченного аристократа рассказывают: это банально, это смешно, это ребячество. Очень много качественного под это подпадает. К сожалению. Ведь нашей стране сейчас нужна прежде всего хорошая массовая культура. Она может объединить людей. Не Поплавский, а что-то на самом деле хорошее. В 1995—97 годах нас захлестнула волна такой низкопробной музыки, что она многим людям испортила вкус или даже вообще отвратила от современной украинской музыки. Днепропетровск, Одесса, Харьков — там просто перестали воспринимать украинскую музыку после того, что наделали все эти исполнители… Кстати, во Львове они почему-то были едва ли не самыми популярными. Как вспомню все эти стадионы, которые собирал какой-нибудь «Фантом»... Мне было просто больно от этого. И вот теперь, когда появляется что-то в самом деле качественное, оно оказывается никому не нужным. Имена некоторых исполнителей и групп неизвестны широкой общественности, тогда как они должны были бы стать популярными. Есть пять-шесть имен, что-то значащих на массовой сцене. И должен сказать, что и наша популярность — это заслуга слушателей. Я не могу сказать, что нас любят критики. Всю жизнь наталкиваюсь на то, что чем больше ты делаешь, чем больше людей ходит на твои концерты, чем больше продаешь альбомов, тем больше получаешь колкостей от критиков. Такой у нас стиль — любят подколоть, что-то неприятное сказать, пусть и необоснованно. Наверное, у людей нет другого способа для самовыражения. Мне это чуждо: если даже человек не близок мне по духу, я не понимаю того, что он делает, но если он работает, живет работой — я отношусь к нему с уважением.

— «Утонченная золотая молодежь», прежде всего киевская, ориентируется на так называемое концептуальное искусство. Иногда достаточно назвать что-то «концептуальным», чтобы оно было поднято на щит, независимо от его качества. Как у вас с концептуальностью?

— Наша музыка совсем не концептуальна. Хотя мы пытаемся делать концептуальное искусство. Как мне кажется, концепция — это единая идея, которой ты держишься и не отступаешь в сторону ни на шаг. Последний альбом — именно такая попытка. Я стремлюсь к этому, но до сих пор это мне не удавалось. Концептуализму, лично в моей жизни, мешает любовь к разнообразию в музыке. Я очень люблю разную музыку и не могу себе отказать в прыжках в разные стороны. Может, это и есть моя концепция? Вот, например, группа Queen. Трудно сказать, в каком стиле они работали, — все разное, все постоянно новое и другое. Но меня это увлекает. Возьмите наши песни. «Холодно», «Друг», «911» — это же разные группы поют. И это просто удовольствие.

— Что создало ваш стиль, кроме английского и американского рок-н-ролла? Мне приходилось слышать мнения о близости вашего стиля к львовскому городскому романсу.

— Быть может, что-то в этом есть. Город, в котором ты родился, очень влияет на тебя. Группа из Львова всегда останется группой из Львова, так же, как группа из Петербурга останется группой из Петербурга, а группа из Сиэтла — группой из Сиэтла. Этого не отнимешь. Но, я думаю, здесь речь идет прежде всего об отдельных песнях. «Холодно», например. К тому же в последнее время я много слушал старую музыку — джаз, эстрада 30—40-х, европейская и американская, — а она перекликается с этим «городским стилем». Тот же утесовский джаз — это почти то, о чем мы сейчас говорим. Они мне очень близки — своим мелодизмом, легкостью, натуральностью. Когда поет Билли Холидей или Соломия Крушельницкая либо все тот же Утесов, хочется плакать. При том, что я дитя 90-х годов и воспитывался больше на «Нирване», я очень люблю эту старую музыку. А львовский романс знаю очень мало. И к тому же он на самом деле преимущественно польский. Но, пожалуй, хоть я непосредственно и не очень сведущ в этой музыке, оно как-то передалось «через камни». Кроме того, не забываю, что я украинец, и пытаюсь небанально, тонко вплетать в музыку народные мотивы. Не делая ее фольклорной, но придавая определенную мелодику, что позволит человеку из Англии расслышать, что это восточноевропейская, а не англосаксонская музыка, даже если она поется на английском. Кстати, в этом альбоме три песни написаны в размере 3/4, — это тоже влияние чего-то совершенно не рок-н-ролльного. Может, народное, может, что-то из начала столетия.

— Меня, скажу честно, заинтриговало ваше сотрудничество с «Пепси». В какой из ее рекламных программ вы ощущаете себя больше «на месте» — «Музыка в стиле пепси» рядом с Майклом Джексоном, Рики Мартином, Робби Вильямсом или «Новое поколение выбирает»?

— Мы вообще никогда не ищем рекламных контрактов. Мы ни к кому не обращаемся с такими предложениями. Обычно с этим приходят к нам. Конечно, предложение «Пепси» было для нас приятным. Хотя бы потому, что западные компании ничего не делают просто так. «Пепси» пришли к «Океану Эльзы» потому, что у них не было на тот момент другого варианта. «Океан Эльзы» в самом деле оказался выбором поколения. В этой работе прежде всего важным было то, что впервые на постсоветском пространстве для этой акции была выбрана местная группа. То есть было признано, что есть украинская группа, имя и облик которой многое скажет людям. Это важно для самосознания всего поколения.

— Что вас объединяет с этим поколением? Почему, на твой взгляд, оно выбрало вас?

— Именно «Океан Эльзы» показал нашему шоу-бизнесу, что можно делать то, что тебе нравится, ни под кого не подстраиваться и при этом оставаться финансово успешными, независимыми, к тому же, насколько я могу утверждать, иметь поддержку в народе — нас люди любят. Это для меня большая честь. Это поколение формировало свои взгляды в 90-е годы. Они были трудными, все менялось, никто не знал, чем это закончится, но у нас хватило сил через все пройти и остаться такими, какими мы есть. Нас ничто не изменило. Какими мы были семь лет назад, когда начинали, такими и остаемся. Мы делаем свою музыку, и нам все равно, что скажут критики, что происходит вокруг нас. Я понимаю, что украинского шоу-бизнеса нет, что наша музыка пребывает в плачевном состоянии, но меня это совершенно не касается. Я получаю удовольствие от того, что делаю. Конечно, меня волнуют события вокруг, но они не мешают мне жить и творить. У нас своя цель, и мы к ней идем, кто бы что ни говорил. Мы получаем удовольствие от своей работы. И потому, полагаю, мы являемся символом поколения настолько, насколько это поколение воспитало нас. Мы в нем родились. Мы не можем существовать отдельно от него. От тех людей, которые уснули в одной кровати, а проснулись в другой. Они не успели в сознательной жизни пожить в одной системе, как уже попали в совершенно другую. И, полагаю, все родившиеся в 70—80-х люди нас хорошо понимают. Рождающиеся сейчас будут иметь уже иной состав, иные приоритеты и иную музыку. В этом плане мы, безусловно, являемся частью своего поколения.

— Ваше влияние на избравших вас, наверное, заставляет какие-то политические силы искать у вас поддержку?

— Мы не говорим о политике со сцены. Мне смешно после всего того, что происходит в нашей стране, еще вставлять свои «пять копеек». Это было бы просто неумно. Мы говорим о том, о чем люди — каждый человек — думают с утра до вечера. Люди на самом деле не очень задумываются над тем, о чем пишут в большинстве газет и говорят в новостях. Люди думают о любви, о своем личном счастье, о том, что у них болит голова или сердце. Об этом не говорится в передовицах, хотя на самом деле люди думают прежде всего об этом. Очень мало людей в этой стране начинают день с чтения бизнес-новостей или политических известий. А для остальных с утра главное — чтобы было с кем проснуться рядом. Поэтому, быть может, мы пытаемся жить такой жизнью и не портить себя внешними факторами. Душа для человека важнее всего.

— То есть вы сознательно дистанцируетесь от политики?

— Иногда у меня есть желание сказать людям что-то, связанное с политикой. Но считаю, что пока еще не то время, когда мне стоит говорить. Я привык говорить, когда меня слышат.

— Но ведь многие ваши коллеги участвуют в предвыборных акциях и отстаивают свое право на это.

— Участие в предвыборных акциях — это политическая проституция. Мы всю жизнь работаем над тем, чтобы быть независимыми от этих вещей. Мы участвовали в различных политических акциях, но никогда не выступали на стороне каких-то политических сил. Мы участвовали понятно по каким причинам — я от этого не отказывался. Если тебя приглашают в качестве музыканта на акцию, не противоречащую твоим взглядам, ты просто выполняешь свою работу. Но ты должен помнить, что на тебя смотрят люди и принимают какое-то решение. И потому сейчас мы отбиваемся руками и ногами, чтобы не быть втянутыми в такие вещи. Я понимаю, что если раньше меня могли послушать всего 100 тысяч человек, то теперь меня будут слушать 10 миллионов, — приходится хорошенько подумать, прежде чем к ним обратиться.

— Ты бы стал высказывать свои взгляды публично, если бы разделял какие-то гражданские позиции?

— Я не чувствую себя столь авторитетным в политике, чтобы адекватно говорить о ней. Мои политические взгляды при мне: может, они не стоят внимания, может, я просто не знаю, как их лучше высказать, может, когда-нибудь смогу это сделать. Пока что политика не интересует меня. Вся моя деятельность направлена на музыку и — если уж так необходимо при поэтом иметь гражданскую позицию — на улучшение имиджа украинской музыки. Сколь бы мы ни были популярны, мы никогда не станем проправительственной группой. В центре нашего внимания люди, простые люди, и созданный нами имидж не надуманный. Мне иногда указывают на то, что к нам на концерты ходят депутаты, политики, они слушают нас, любят нашу музыку. Но мне не интересно, какая должность у этих людей и в каких авто они ездят. Мне главное, что они люди. В этом плане хотелось бы поддерживать свою культуру — как внутреннюю, так и внешнюю. Потому что, по большому счету, то, что сейчас происходит в нашей культуре, — это профанация. Почему-то люди, которые влияют на общественное мнение, пытаются всех убедить, будто бы наш народ имеет то, чего заслуживает. Это просто грубый цинизм. Как-то так сложилось, что у нас и до властных трибун, и до сцены дорвались люди, ничем, по сути, не являющиеся. Они реализуют свои огромные амбиции, а все остальное их не интересует. И эти разговоры о «том, чего народ заслуживает», — циничное самооправдание.

— Но неужели в нашем шоу-бизнесе до сих пор нет достойных продюсеров, способных раскрутить что-то стоящее?

— При чем здесь «раскрутить»? «Раскрутить» можно что-то на уровне обычного коммерческого продукта, это у нас могут — имеются блестящие примеры того. Но не это создает культуру нации. Может быть хороший коммерческий продукт. Но при чем здесь искусство, культура? На этом деньги зарабатывают. А я имею в виду что-то такое, с чем ассоциируется культура страны. Возьмем группу «Кино» в России, которая в конце
80-х была символом, определяла культурные приоритеты определенного поколения. Такие штуки объединяют людей. А в Украине имеется 300 тысяч певцов, а таких исполнителей, которые могут заполнить публикой Дворец спорта, всего два. Остальные участвуют в хит-парадах, крутятся на телевидении, получают награды.

Это проблема не продюсеров — это проблема самосознания всей системы. От самих музыкантов и до продавцов кассет. Я это на себе ощутил. Почему-то считают, что у нас сейчас нет проблем с появлением на телевидении, на радио. У нас их вроде бы и в самом деле не было. Но вот мы сняли клип «Холодно», и когда хотели отдать его на телевидение, нам сначала отказали. В нем, видите ли, не новогодняя тематика, а телеканалы не желают перед Новым годом портить людям настроение. Такой вот аргумент. И это говорят «Океану Эльзы» — популярной группе. А что говорить о молодых исполнителях, которых музыкальные редакторы радиостанций даже слушать не станут — выбрасывают сразу в ящик. В результате у них нет денег, нет возможностей для полноценных репетиций, у них плохие инструменты, низкая уверенность в себе. Как со всем этим можно заниматься активным творчеством? Для стимулирования роста нужно, чтобы хоть кто-то сказал тебе, что твое творчество стоит внимания.

— Однажды один из западноукраинских поэтов выразился в том смысле, что в Киеве ему не уютно, ведь здесь нужно «быть интеллектуалом», а он не чувствует в себе потребности быть им. У тебя не было такого ощущения?

— Я не считаю себя ни интеллектуалом, ни наоборот. У меня высшее физико-математическое образование, но считаю себя музыкантом. Я прочел сотни книг за свою жизнь, но не думаю, что этим следует гордиться и из-за этого считать себя интеллектуалом. Этого и не нужно. Просто имеется часть людей вокруг искусства, которая все выходящее за рамки их представлений о том, «как нужно» или же становящееся достоянием народа, считает «поп-культурой», «профанацией», «конъюнктурой» и тому подобным.

— Вы не боитесь таких ярлыков?

— Да я всю жизнь их на себе ношу! Группу, собирающую десять тысяч человек на своем сольном концерте, уже иначе и не назовут. Впрочем, я не считаю, что качественная поп-культура — это легче или менее важно, чем качественный андеграунд. В свое времени мы были и андеграундом. Просто, в зависимости от того, сколько людей тебя любит и знает, ты переходишь из андеграунда в разряд поп-культуры.

— В экспертных опросах одного из прошедших лет вы в самом деле проходили сразу по нескольким номинациям: «Поп-группа», «Рок-группа», «Альтернатива». С тех пор меня мучает вопрос: куда же вас причислить?

— Меня тоже...