Мужская поэзия. Женский перевод

Пусть патриотически настроенный читатель в Украине простит мне некоторую "ностальгию по прошлому", но, думаю, не грех вспомнить времена, когда со страниц республиканских
и всесоюзных газет можно было узнать о творческих достижениях писателей, живших на просторах "единого и нерушимого". Вспоминается серия издательства "Дніпро" под названием "Романи і повісті", общесоюзная "Роман-газета". О таких изданиях, как киевское "Сузір'я" или московская "Дружба народов", я уже и не говорю...

Сейчас многие явления изящной словесности на территории Содружества независимых государств стали менее доступными для читателей. Но все же находились и находятся энтузиасты, которые, следуя пастернаковскому призыву "Поверх барьеров", открывают, скажем, украинские литературные факты читателям, как принято сейчас говорить, "из ближнего зарубежья".

На моем письменном столе - книга лирики известного украинского поэта Игоря Павлюка "Исповедь последнего волхва", вышедшая в этом году в Санкт-Петербурге. Это первое издание его произведений в русском переводе, выполненном Евгенией Бильченко, Любовью Либуркиной и Тамарой Гордиенко.

Путешествуя в собственное детство, древнюю историю народа, анализируя реалии современной жизни, И.Павлюк еще и еще раз подчеркивает: все, что происходит вокруг нас, мы заранее программируем своей угрюмой фантазией, а потому стремится пробудить нас из дремоты стереотипов:

"Нестерпно бути
мертвим за життя.

Бо вічний сон
нам вічно буде снитись."

В переводе Евгении Бильченко это звучит так:

Невыносимо хоронить живьем:

Ведь Страшный Суд
нам будет страшно сниться.

Евгения Бильченко положение раба "суеты сует" сравнивает с состоянием не просто умершего, но и похороненного при жизни, а строки о Страшном Суде убеждают нас, что вышеупомянутое рабство является грехом, за который придется отвечать на последнем Суде.

Следует отметить внимательное отношение переводчицы к содержанию и настроению стихов И.Павлюка. Например, интерпретируя поэзию "Сніг чадить...", она старается сохранить ее украинский колорит. Зная, что присущий украинскому языку глагол "чадить" существует как вариант и в языке русском (кроме "дымит"), она понимает, что именно ему место в переводе. Поэтому, наверное, и Л.Либуркина отдает предпочтение "канарке" перед "канарейкой" и "злоту" перед "золотом". Да и Т.Гордиенко, при переводе "Мамая", признала целесообразным сохранить в собственном варианте украинское слово "характерник", подав его древнерусское соответствие ("волхв") в сносках. А в стихотворении "Село ХХІ. Глибинка", помня "стареньке світло Місяця над ставом", переводчик склоняется к украинизму "ставок" вместо, казалось бы, более характерного для русского языка "пруда".

Верной себе остается госпожа Гордиенко и при переводе стихотворения "Одкровення", посвященного Т.Г.Шевченко. Она сохраняет украинское слово "жито" ("Спит земля на зеленом жите"), тогда как Евгения Бильченко переводит его традиционно по-русски: "Спит зима во зеленой ржи". Но если Т.Гордиенко ориентируется больше на "букву" упомянутого произведения, сохраняя и ритмический образный строй, то Евгения Бильченко стремится передать его дух, создавая и собственные, но созвучные по настроению духа тропы.

Однако стремление сохранить украинский дух стихов И.Павлюка - не самоцель для переводчика: Е.Бильченко, Л.Либуркина, Т.Гордиенко нередко вносят в предлагаемые ими варианты эмоциональные краски, присущие лучшим образцам русской поэзии, в частности творчеству С.Есенина и Н.Рубцова. Уловив в упомянутой уже элегии "Я цією ранньою весною…" настроения, созвучные лирике вашеназванных русских поэтов, Любовь Либуркина усиливает щемящую ноту, словно материализуя для читателя светлую грусть, охватывающую человека при прощании с юностью, и являющуюся понятной как для украинца, так и для русского:

Этой раннею, невинною весною

Среди сада яблонь и коней

Распрощаюсь, юность,
я с тобою.

Ты меня любила всех сильней.

Но не менее ответственной задачей для всех трех переводчиц во время работы над "Исповедью последнего волхва" было передать мужественную энергетику его стихов, которую отметил в предисловии к книге выдающийся украинский поэт Борис Олийнык, так и назвав ее - "Чоловіча поезія". Можно подумать, что Е.Бильченко, Л.Либуркина и Т.Гордиенко как женщины взялись за непосильное для себя дело. Но нет, в предисловии первой из названных мастериц видим понимание предельной задушевности лирики поэта. Идя от Пастернаковского "великий поэт - это немного женщина", Е.Бильченко приходит к выводу: "В великом поэте женское начало, так называемая Anima, - это чувство и нежность матери, чистота и душевность девственницы, ироническая мудрость бабушки, архаическая всеохватывающая космичность бытия Земли... Женственность в ее слиянии с высшим безупречным мужеством воина - борьбы, но не насилия, войны, но не драки, смерти, но (и) - бессмертия...".

Этого синтеза мужества воина и нежности поэта переводчикам как раз и удается достичь. Лирический герой И.Павлюка предстает как Воин Духа, для которого битва - состояние сознательного преодоления стереотипов и замены их собственной картиной мира, - и только до того момента, пока она не перерастет в шаблон. Тогда - новое преодоление, и как следствие - новое открытие непривычного в обычном.

То, что поэт (как и каждый из нас) должен любить свою Отчизну, - аксиома, но патриотизм не должен сводиться только к декларативному пафосу. Любовь к Родине - это прежде всего глубокая народность и человечность (поскольку народ - это люди, миллионы "Я", как писал В.Симоненко). Интимная (да и пейзажная) лирика, если она по-настоящему берет за душу, нередко оказывается куда патриотичнее любых "слава!", "пусть живет!" и острее, чем митинговые "позор!" и "прочь!". Так, Николай Рубцов дал почитателям его таланта, да и вообще любителям поэзии, замечательный урок понимания патриотизма. Любовь поэта к родному краю неотделима от любви к матери, которую поэт (как и Игорь Павлюк) потерял очень рано, девушки, природы... Тесно переплетены гражданский и интимный мотивы и в лирике нашего Василия Симоненко: литературовед Анатолий Ткаченко как-то подметил, что стихи поэта об Отчизне и любви подобны даже ритмически и метрически, и местами трудно даже определить, кто адресат его любви - любимая женщина, мать или Украина ("Може, ти зі мною надто строга..." и др.).

Творчество Игоря Павлюка в очередной раз подтверждает условность деления лирики на гражданскую и интимную. И хотя ему принадлежит сборник "Україна в диму", стихотворения которого определены как социальные, но и в этих стихах неизбежным является мощный лирический всплеск, а "чистое", на первый взгляд, воспевание природы таит в себе глубокую гуманистическую философию.

Кого-то, конечно, могут взволновать упоминания о "полесских ведьмах", "волхвах", кто-то может обвинить поэта в весьма свободном обращении с сакральными образами-символами, заигрывании с язычеством и т.д. Однако в произведениях И.Павлюка, как и в старинных апокрифах, внимание сосредоточено не на догматическом совпадении описываемых событий и фигур с библейскими текстами, а на их духовном соответствии. Уже говорилось о склонности писателя к экзистенциалистскому осмыслению жизни. Отсюда - апокалипсические мотивы, а именно в стихотворении "Христос", в котором Спаситель во второй раз приходит на Землю, где Его физически не распинают, но пытают равнодушием, насмешками, выяснением Его политических (!) позиций.

Что касается разнообразия дохристианских ассоциаций, то это яркое свидетельство того, что нельзя вычеркнуть из истории края древнейшие его страницы. Такова уж специфика восточнославянского (и в частности украинского) менталитета, где православие тесно переплелось с народными верованиями (трансформация языческого бога Велеса в христианского святого Власия, Масленица, Зеленые праздники, гадания на Андрея или на Крещение и т.п.). Похожий синкретизм наблюдается у японцев, где мирно сосуществуют традиционные верования (синтоизм) с дальневосточной формой буддизма. Более того, синтоистскую богиню Солнца Аматерасу многие буддисты Японии воспринимают как одно из воплощений космического Будды - Вайрочани. Да и немногочисленные тамошние христиане, уверен, чувствуют себя частью именно японской культуры, со всем богатством народных традиций. И что-то не слышно там (по крайней мере, сейчас) о конфликтах на религиозной почве...

"Исповедь последнего волхва" - первое русское издание произведений Игоря Павлюка. Хочется надеяться, что не последнее. Думаю, следующие - переводы прозы, или, как сам поэт ее называет, "проэзии". Верится, что, успешно заявив о себе в Украине и на Западе, он так же успешно будет осваивать и восточные просторы.