Между «первой» и второй. Парадоксы актрисы Сумской

Вот и добегает до календарного угасания наш театральный сезон. И как будто в старинной киносказке А.Роу «кое-кто» укоризненно грозит мне страшненьким пальчиком из заброшенного колодца: «Должок!»

…А ведь есть-таки один «должок» перед искусством.

Этой весной отмечала юбилей (с «пятеркой») одна известная артистка. Народная Украины, лауреат Госпремии, популярная ведущая. И, как всегда, что-то в определенный момент не успелось, не склеелось, важных слов в нужный день не нашлось, чтобы достойно ее поприветствовать - в уже почти полузабытой стилистике «театрального портрета»…

Срочно наверстываю упущенное! И субъективными мазками рисую «портрет» Натальи СУМСКОЙ, за которую нынче и агитирую, как за «первую» - в украинском театре.

Чем был особо прелестен древний «дореволюционный» (еще «домхатовский») театр? Тем, например, что в оном, несмотря на все интриги, все же как-то договаривались с точными амплуа и верными «порядковыми номерами» ведущих актрис. У Немировича-Данченко проскальзывает в мемуарах: «В пьесе были заняты все четыре первые актрисы труппы Малого: Федотова, Ермолова, Лешковс­кая, Никулина…».

Вообразите: у них, в те злые времена (в XIX-то веке), лишь в одной труппе можно было насчитать сразу четыре - «первых»! И уживались как-то…

«Первая актриса» - это теат­ральная «лексика». От нее не должно воротить, отдавать каботинством, вкусовщиной, сплетнями.

«Первых» - еще до того, как Театр стал поголовно «режиссерским», - как правило, определяли не только антрепренеры (или императорские «надзиратели»), а сама публика возводила их «на трон». Впоследствии вознося до небес. Объединяясь в фанатичные толпы.

Попробуй-ка просунь тогда какую бездарь - в «первые»… и освисщут, ногами в партере затопчут.

Даже МХТ (периода рассвета), как ни отбрыкивался от «бородатых» сценических предрассудков, а все равно не мог не взлелеять истинно «первых» на подмостках в Камергерском. Великая Книппер… Впоследствии - Тарасова, Еланская, Степанова. В конце ХХ века - Доронина (на Тверском).

Естественно, это совсем не то, что нынче. Когда современный театр стал не то чтобы сомнительно-«режиссерским», но еще и подло коррумпированным. И для всех для нас совершеннейшая удача, если супруга какого-нибудь худрука или жена чиновника (нагло назначенные «первыми») обладают еще и артистическими способностями… Как «звезда» МХТ Зудина (например). У которой одна способность: мило улыбаться. (О некоторых теперешних киевских как бы «первых» - в тряпочку, а то и так уже полгорода не здоровается…).

«Первая», если она таковая, предполагает необыкновенный масштаб вожделения. Ее должны «хотеть». Ее, без обиняков, полагается «любить».

А иначе зачем же нам театральные игры? Химеры?

Зачем сам Театр, коль не способен «обмануть» посредством проводниц колдовской сценической энергии?

Тоска за мною гонится, когда на старте ХХI века констатирую: неугомонных обманщиц, прелестниц, соблазнительниц, сценических воительниц будто уже и не осталось в совокупном штатном расписании… Хотя сам Театр - существо исключительно женского пола (не сомневайтесь).

Специально долго разгоняюсь в преамбуле… Чтоб вы припомнили еще и некоторых украинских «первых». Во всем «первую» Заньковецкую. Или Уж­вий, практически полвека царствовавшую в отечественном театре. Или Роговцеву… Которая и сегодня, к счастью, на сцене, но чаще - на экране (в скромном телекино).

В преамбуле спрашивается: отчего же вакансия «первой» в наши дни должна пустовать? Есть же подходящая кандидатура! И она не спущена «сверху», не навязана лживыми медиа, штампующими «звезд» по сто гривен пачка в базарный день.

Эта артистка достаточно долго шла к нынешнему, осознанному, всем заметному успеху, к этому дню, чтобы даже я безо всяких страданий совести мог сказать: «да», эта - подходит…

* * *

«Из каких вы будете?» - обычно спрашивали в «те самые» времена, когда хотели раскусить сущность персонажа. В нашем случае вопрос неуместен. Все и так отлично осведомлены, «из каких». Из актерских! Из династических.

Из тех, кто торил себе дорогу в театре, не вознося как хоругвь имена «папы-мамы», а собст­венным горьким трудом да своим же природным талантом из сезона в сезон доказывал: могу…

В 1977-м она поступает на службу в «первый» драмтеатр. К франковцам.

И, кажется, в том-таки году снимается на «Укртелефильме» в «Наталке Полтавке»: это ее «первая» главная роль.

Может, то какие галлюцинации из моего трудного детства (связанные с черно-белым телевизором), однако категорически убежден, что лучшей Полтавки в украинском искусстве не наб­людалось («записи» Заньковец­кой не найдены!).

Съемки фильма проходили в Пирогово. «Хатынки» радовали глаз аутентичностью. А молодая Сумская играла в скромном, но достойном фильме не по годам взрослую девушку. Как известно, по-разному «трактуют» хрестоматийный образ Котляревского: кто с иронией, кто с вычурной па­тетикой, даже с мелодраматическим визгом. А Сумская открывала в Наталке прежде всего ее природный ум, достоинство, дипломатичную рассудительность. Проницательные глазищи с поволокой излучали лирическую напряженность. В голосе - не очень громком - чувствовалась сила, проявлялся характер. И никакой «сусальности»! Ни­ка­­­ких «усю-сю» в веночке под фонограмму М.Стефюк «Віють вітри, віють буйні…». То был тип «фольклорный». Но в такой же степени - реальный. Верилось ей...

Сумская тогда не то чтобы «запомнилась», а буквально «вре­залась» в память. Не могло быть двух мнений: ее Наталку, живую и «неподкрашенную», и должна тиражировать советская промышленность на коробках шоколадных конфет или на деревянных сувенирах для гостей из капиталистического зарубежья!

Досадно, что вслед за той несомненной удачей наше кино не предложило актрисе столь эталонных, выигрышных сюжетов.

Снималась часто («Дуда­рики», «Мужество», «От Буга до Вислы», «Государственная граница», etc.)… Но ухватить из вереницы ее кинообразов 80-90-х какой-нибудь «судьбоформирующий» - не так просто. Как правило, еще на уровне сценариев многие фильмы тянули актеров «на дно». И тем не менее, даже в эпизодах, «выкарабкивалась». Выделялась. Снова-таки «врезалась» в память. Потому что ее природная народная органика была чрезвычайна, как ситуация в районе лесных пожаров.

…Всмотритесь в небольшой ее образ у Олега Биймы в мини-сериале «Злочин з багатьма невідомими» (по мотивам И.Франко). Играет Эвку Подгай­ну, хитрющую штучку, которая вечно «себе на уме». Несколькими характерными штрихами и лишь несколькими крупными планами Сумская очерчивает психологию женщины, которая «что-то знала» (и не прочь «поиметь» выгоду с чужой тайны). Шустрая, двуличная, всегда начеку… Ма­ленькая роль Сумской для меня зазвучала на равных регистрах рядом с большими образами в том кино… Рядом с выдающейся Дехтяревой, с тонким Богдано­вичем. Было очевидно: для Сумской «нет маленьких ролей». И еще: у нее нет капризов в плане «выбора»… Бралась за работу, как плотник, который усердно и мастерски «строгает» природную древесину, предлагая впоследст­вии изделие исключительно «ручной сборки». Без привлечения механизмов! Только лишь руки, сердце, душа, гибкое тело.

…У Сумской, особенно на рубеже 80-90-х, в кино, и в театре проявляется завидная способность к «саморежиссуре» (особенно ярко это проявится позже - в ее Кайдашихе). В разных характерах, сыгранных ею, намечена скрытая «фабула». Очевидно, что эта артистка способна стать «локомотивом» любого произведения… И уверенно играть «между» жанрами: плавно вынырнуть из драмы и так же плавно уплыть в комедию.

И тогда, и сейчас (особенно) ее лицедейскую стилистику отличает легкость необыкновенная. Причем исходит она не от какого-то там «актерского легкомыслия», а от блестящего артистизма. Подобная легкость - сродни полету бабочки над одуванчиком. Сродни полету Маргариты на метле…

Эту актерскую энергию, на сомневаюсь, можно «влить» в любой жанровый (или режиссерский) «сосуд» - и она внутри легко освоится. Голос никогда не сорвется на фальшь - в драме ли, в комедии. А вокал обязательно встряхнет зал - на мю­зик­ле, скажем.

…Мюзикла, впрочем, придется подождать. Только в 1991-м явится для нее возможность «развернуться» в спектакле фран­ковцев (или в рок-опере, как они это называли) «Белая ворона» Ю.Рыбчинского и Г.Татар­ченко (постановка С.Данченко). И все то, что копилось в ней в 80-е, и то, что таилось нереализованным багажом, будто гейзером вырвалось наружу… На подмостки… Жанна д’Арк в ее исполнении считается безоговорочной победой отечественной сцены. Ее воительница была вдохновенна, героична. Лирична, пат­риотична. При этом не пафосна. Сумская искусно «украинизировала» французский сюжет (то же самое она впоследствии проделает с сюжетами - английскими, русскими…). 1991-й, год премьеры, совпал с известным историческим поворотом... И героиню Сумской, особенно когда та пела про «Свободу», воспринимали едва не как глас Незави­симости. А она, бедная, болталась на веревках (над сценой) в жутком рубище в картине казни… И, казалось, языки «пламени» обжигали не только все ее тело, но еще и сердце мое.

Публика тогда «повалила» на нее. Отчетливо фиксирую стайки зрителей в скверике возле театра: «Вы на Сумскую?» - «Да, конечно!»

И какой еще нужен «пароль», кроме этого, чтоб вычислить «первую»?

Еще до Жанны д’Арк - в театре Сергея Данченко - она играла много небезынтересного. И Сергей Владимирович не раз говорил мне, что ценит ее дар, ее сценическое обаяние.

…При этом, как мне же казалось, он вроде чего-то и «опасался» в том даре. Вроде хотел избежать некоей стихийной актерской волны, которая способна «смыть» не только сцену, но выплеснуться далеко-далеко за пределы театрального здания. А уже потом все случится как в песне на стихи Редьярда Киплинга: «А цыганская дочь, за любимым в ночь по родству бродяжьей души…».

В знаменитом «Короле Лире» для нее, увы, не нашлось ипостаси - из всех-то трех сестер: Рега­ны, Гонерильи, Корделии. А она бы их всех трех и сыграла. За­просто! Но Данченко сочинял «хо­лодный» спектакль, в центре которого полагалось пульсировать единому расплавленному «ядру», самому Лиру. Возможно, темперамент артистки тогда «не вписался в концепцию»?

И все же деликатно, исподволь он выдвигает ее на «первый» план. Хотя «театр Данчен­ко» и принято считать «мужским» (Ступка, Хостикоев, Олек­сенко, Бенюк), пожалуй, Сумская была в том театре «первой» женс­кой скрипкой. При всем уважении к ее «колежанкам»…

В спектакле И.Молостовой (данченковского периода) «Мас­тер и Маргарита» (1987) она эффектно появляется в свите Во­ланда как Гелла. Чудная, забавная! Словно какой «бесик» вселился в эту красотку, подружку предводителя демонов. Мне же иногда мерещилось на том «Мастере»: как досадно, что не она - Маргарита! Ведь, может, с Сумской, как ни с какой иной, скрытая булгаковская «фабула», наконец, и обнаружила бы свой тайный умысел… Который заложен в гоголевской формуле: «женщина влюблена в черта!» («Записки сумасшедшего»). И, соответственно, сам дьявол любит эту женщину… Потому что, вы знаете… «Дьявол - это женщина!» (одноименный фильм с М.Дитрих в главной роли).

…Сумская-Маргарита, Хос­ти­коев-Воланд: не реализованный, но умопомрачительный сюжет для 1987-го… Когда они в одном театре, но еще в разных «жизнях». Окончательно объединит их усилия, личные и творческие, та самая «Ворона» (на заре Независимости).

* * *

В разные времена играя «главное» и «эпизодическое», она наверняка понимала: театральная иллюзия не должна оставлять зрителя «трезвым»! И «ее публика» должна непременно «пьянеть», когда видит на сцене не «лицо из ящика», а художественный образ, отдельный персонаж. Тот самый «бесик» лицедейства, который вечно куражится в ее актерском нутре и выплескивает «хмель»… И уже в 2000-х, в новом веке, она, как хозяйка положения, «шаманит» в некоторых хитах франковцев. Например, в «Пигмалионе» Бер­нарда Шоу. Кому, как не Дан­ченко, ведомо, что Элиза Дулитл - роль для «первых». Ее играли Патрик Кэмпбэлл, Зеркалова. И если спросите меня, в каком «разделе» сюжета Б.Шоу Сумс­кая была убедительнее (когда она «чудовище» или когда «красавица»), я даже гадать не возьмусь!

В ее «чудовище» (Элиза-простолюдинка) - лексика и фонетика (а также синтаксис)… украинской провинции… То, что самой актрисе отлично знакомо. Так как проехала с родителями-актерами (замечательными Вя­чеславом Сумским и Галиной Опанасенко) не одну глухомань во времена их ответственных провинциальных странствий. Сумская в «Пигмалионе» смешила своей недотепой Элизой, но не унижала ее понапрасну. В образе были четкие «выточки», пра­вильный «шов». Не возникало, как это часто случается (с иными), экстатичного кривлянья, когда надо показать несусветную дуру. У Сумской даже ду­ры (в кино, на сцене) - «себе на уме». И, конечно, уже во втором «отделении» спектакля она пленяла мелодикой женственности, очарованием преображения. То была настоящая - прекрасная - леди!

…Парадокс «нищенки-принцессы» Дулитл в чем-то сродни и «парадоксу» актрисы Сумской. Так как на «качелях» контрастных жанров и различных амплуа она чувствует себя уверенно. Не боится шлепнуться «вниз», если эти качели взлетят в небо…

И вот тут (в связи с полетами) важно вспомнить еще одну роль из 2000-х. Машу в «Трех сестрах» (режиссер А.Жолдак), которая тоже «задачка» для «первых».

Жолдак, как известно, предложил радикальное переосмысление Чехова. Основное дейст­вие перенес в сталинский лагерь. При этом, что немаловажно, спорность «новой формы» не удушила пронзительности содержания.

Некоторые артисты играли в том спектакле как боги! Ступка (Чебутыкин), Олексенко (Вер­шинин)… И особенно - Сумская (Маша). Я уже даже не реконструирую, чем там занимались старшая и младшенькая (Ольга, Ирина), а вот про Машу (в «антисоветской» версии Жолдака) могу рассказывать часами…

То была Маша из хорошей советской семьи. Ее отец - сталинский (настоящий) полковник: верный сокол, «отцу народов» преданный. Всю свою жизнь, если эта Маша и ждала чего, то не коммунизма, а большой и светлой любви. И вот, надо же, пришла! Только где и когда? Когда отец - «казнен» Сталиным. Когда она с сестрами - в лагере смертников… И когда в качестве «палача» ей и является - он… Вершинин! Так долго ожидаемая ею настоящая любовь - только в аду…

Раздвоенность Маши (Сумс­кой) - между преданностью своему светлому прошлому и теперешней опасной страстью к «палачу» (Вершинину) - высвобождала из «физики» всего ее тела ресурс непредсказуемый… То была страсть, замешанная на болезни. То была капризная надежда, совершенно неотделимая от гибели.

В лагерной «фуфайке» или в ситцевом платье «в цветочек» фасона 30-40-х (как когда-то одевались кинозвезды типа Серовой или Целиковской), эта Маша нервно ведет свой «танец» над пропастью. В полубессознательном состоянии произносит чеховские крылатости, когда «они уходят от нас…» И на наших глазах ее настигает эпилептический припадок… Дергается, бормочет - «Чехов» застревает в ее горле… Потому что терпение исчерпано. Разум и тело - разошлись в разные стороны. Краси­вая и смелая, несчастная и сломленная, уже почти казненная - такой она и осталась в финале тех «Сестер». Одном из самых сильных финалов, когда-либо виденных мною. Всю скорбь и безысходность «развязки», когда еще живой человек уже уничтожен физически, и взяла на себя эта Маша - артистка Сумская.

* * *

Несомненно, есть что-то неправильное в том, что роли, равной по масштабу той чеховской «вспышке», актрисе пришлось ждать на основной сцене… лет эдак десять (не меньше?). Один видный критик позапрошлого века между тем замечал: «Актерс­кие вспышки… призваны рождать тайну искусства и отрывать от земли прикованную к ней телесность…» А ее-то телесность особо и отрывать не надо! В лучших сыгранных ролях она и так «над» поверхностью. А несыгранное? О-о-о, любому критику позволено то, что запрещено историку - сослагательное наклонение. Она отлично «сыграла бы» в 80-90-е не только Маргариту, но и Мирандолину, Катарину, Диану («Собака на сене»), Туги­ну, Адриенну Лекуврер, даже Леди Макбет. И в 2000-е, если «сойдется», легко может играть: Гурмыжскую, Кураж, Хануму, Аркадину, Филумену…

В том, что сыграно, и в том, что не сыграно, она все равно двигалась бы по пути уравнения пропорций - лирического и комического, характерного и роман­тического. А ведь так и бы­ло… Когда представляла в «Ки-не IV» вечно молодую Анну Демби. Когда гротескно изображала в нелюбимом мною «Реви­зоре» озорную Городни­чиху.

…Когда, наконец, сегодня вокруг театра образуется «осадное положение» из жаждущих «лишнего билетика», если она на сцене в роли Кайдашихи.

Едва узнав, что театр в 2007-м решился на «Кайдашеву сім’ю» (режиссер П.Ильченко), первое, что пришло в голову: «А что, разве в труппе есть Кай­дашиха?!» Ведь давно отошли в мир иной (играть на облаках…) те, кто, по законам амплуа, идеально подходил под классический ранжир «первой» украинской свекрухи… Наши большие актрисы-«характерницы»: Ко­пер­жинская, Куманченко, Сал­товская… Не хватает нам таких вот кудесниц (никогда не значившихся «первыми», но навсегда оставшихся любимыми). Недос­тает текущему репертуару их юмора, народного колорита…

Между тем «кадровый вопрос» с Кайдашихой в театре был решен эффектно и неожиданно. Заведующая литературной частью франковцев, Наталья Поно­маренко, предложила режиссеру кандидатуру актрисы Сумской - как версию «на рассмотрение».

И все! Почитай, спектакль состоялся. А скептик-критик оказался посрамлен.

Ну как же, ну как раньше не замечал в ней исконно простонародного «сердца с перцем»? И ее же несомненной способности предстать еще и ошеломляюще-убедительной «характерницей» - в очіпках, в плахтах, з макітрою (чи макогоном) в руці, з каменюкою за пазухою, з материнською тугою на серці…

Как уже приходилось писать, в своей Кайдашихе она выводит на чистую воду вездесущий сельский тип «жінки-нишпорки». Неистребимый характер! Все-то она знает, обо всем «понимает». Во все дела не прочь сунуть нос. Таких «нишпорок» в наших селах не всегда любят, частенько опасаются, но всегда отдают должное их жизненной активности и ситуативной предприимчивости: «Де не посій, там і вродиться!» Сумская подает Кайда­шиху «бабой в соку». Со следами не отцветшей, но все же былой красоты. Все о ней понятно: почему те «пани» так сильно ценили ее кулинарные и, возможно, другие способности… Ведь такая - лишнего не ляпнет, а если скажет, так «отрежет»: чтобы не повадно было. Не «язиката Хвесь­ка», а Наполеон у спідниці.

Ее «наполеоновские» баталии с невестками, сыновьями, пьяницей-мужем - разве это только семейные свары? Это еще и способ ее непреходящего «самоутверждения» в собственных глазах, в селе Семигоры, в целом мире. Потому что явно рождена для «других» судьбоносных целей! С ее-то талантами.

Оцените насколько в этой роли Сумская «не переигрывает». Не шарахается в напрасное, хотя и предполагающееся, экстатичное комикование. Наоборот: сдержанная, собранная. Всегда «знающая себе цену».

При этом с артисткой происходят прямо-таки «пластические» парадоксы перевоплощения. Уже с девятого ряда - неузнаваема внешне. «Другой» человек! Один пожилой критик как-то сидел рядом со мной: «Та що ви? Хіба ж це Сумська? Я ж її знаю…» Возможно, тот человек слегка подслеповат? Только она и с первого ряда - «другая». Ибо по-прежнему неугомонен ее внутренний «бесик», который так и норовит нырнуть в очередной ролевой «сосуд», а потом раствориться, а потом как выдать «брызги шампанского»…

Вот и я гадаю: играйте уже, самозванки чертовы, что только хотите на «оккупированных» сценах, истязая по-прежнему и мужей своих, и невиноватых зрителей; третируйте и дальше наш театр своими неубывающими ролевыми «аппетитами», а все равно у нас есть хоть одна - да какая… Любимая, «первая», простонародная и народная, во всем национальная, которая… Которая уж как выйдет, как сыграет, как даст жару… Что сразу и припомнишь вечный закон театра: «обманывать!»

А мы-то, наивные, всегда обманываться рады.

* * *

Последнюю по времени ее роль - Гортензию («Грек Зорба», режиссер В.Малахов) - пока видело немного народу. Сумская и Хостикоев сыграли премьеру лишь несколько раз. А потом - как в песне: «Ой як болить моє серце, а сльози не ллються…»

Когда читал в газете «Извес­тия» ее рассказ о внезапном заболевании мужа (возникли проб­лемы с ногами и… с врачами), то ощущал, с какой мукой она произносила в тот момент каждую «гласную», каждую «согласную». Поскольку трудно найти в нашем театральном мире артистку, которая была бы столь растворена в своем муже.

Сама по себе, сильная и яркая лицедейка, она в семейном тандеме все же отводит для себя «вторую» роль. «Первый», ес­тест­венно, он: кто еще? За «семейным столом» - всегда только ему лучший ломоть. Однажды, совершенно случайно, за кулисами увидел, как она наблюдает со стороны за его Отелло (а сама играла Эмилию). И почудилось, будто бы сама Лаура внимала Петрарке: едва ли не молилась на него, неотступно следя за каждым мимолетным движением его души…

В «Греке Зорбе» у них отличный тандем. Дай-то Бог, чтоб уже осенью все сложилось и эти артисты снова взошли на сцену - вместе. И чтобы снова она нас всех «обманула». Чтоб раззадорила фантазии критиков-зрителей, представ опять - неожиданной. Неузнанной. «Другой»! Обновив и «обнулив» не только лишь «пластику» тела, но даже «кожу» - как ящерица.

Тем временем очередная история ее героини проистекает не в украинском селе, а «в греческом зале». И эта Гортензия похожа… на инкрустированную восточную фигурку. Какую-то чудную призрачную «гейшу», снова и снова жаждущую любви… Только не «покупной», а подлинной! Фантомная сцена «свадьбы» Гортензии-Зорбы - одна из самых волнующих. «Сети» судьбы будто бы затягивают их в свои ловушки, в капканы… Ну да ничего, все равно Она - выпутается! Выпорхнет… Она же не только сильная Жанна или вреднющая Кайдашиха, она еще и… летящая посреди кромешной тьмы Маргарита (ну и что, что не сыграла, вон другие ее нынче играют наперебой, а толку?)… Она же - еще и сестра наша старшая… Что, забыли? Разные зрители, которые когда-то смотрели по телевизору «Клю­чевой момент» (коварные украинофобы эту программу закрыли), часто «старшую сестру» в ней и видели… Умницу и порадницю, соучастницу и страстотерпицу, «не тусовщицу» и «антисериальщицу». Причем разные (простые и сложные) женщины часто опознают в ней самих себя: оттого и такая любовь всенародная. А мужчины - этим в ней подавай какую-нибудь эфемерную «Маргариту». Эти - непременно заметят лукавый прищур в ее глазах, вычислят того самого «бесика»… Иногда слышу: «Да у нее же дьявольски невыносимый характер!» А мне не все равно? Я что, дружу с ней? Мне лишь бы по-прежнему играла прекрасно, и этот самый, «невыносимый» использовала еще и в художест­венных целях: как нужную (когда надо) краску. Это же только у бездарей характеры «хорошие». А у талантливых - у этих всегда «невыносимые».

…Да уж, это и впрямь «нелегкий» характер женщины, которая всегда начеку. Чье доверие к людям не безгранично (и правильно!). Это женщина, которая, как кошка, за версту чувствует опасность (подлинную и мнимую) и часто, порою совершенно напрасно, обостряет это чувст­во в себе… И я, кстати, совершенно не удивлюсь, если она (возможно) просмотрит эти заметки, а затем надменным «булгаковским» тоном скажет: «И чего это он понаписал обо мне, змей ядовитый…» И, не сомневайтесь, от «встречи» с перелетной «метлой» тут-таки и дрогнет моя оконная рама.