"Лісова пісня", репетиция

Малый зал дворца культуры "Украина" в последнее время стал "намоленным" театральным местом. Здесь все чаще выступают приличные люди и достойные профессионалы. Например, Виталий Малахов со своим бездомным Театром на Подоле ("алло!", замы А.Попова, а вы ведь обещали открытие нового здания этого театра еще в конце мая?). Или Владимир Кучинский со своим Львовским театром имени Леся Курбаса. Их "Лісова пісня" (в постановке Андрея Приходько) оценена киевлянами: на спектакль невозможно достать билеты. И вот еще один отголосок Леси Украинки. Роман Виктюк - в том же малом зале - предложил "намек" на свое возможное прочтение гениальной пьесы.

В творческой судьбе Романа Григорьевича всякое случается. Его репетиции иногда оказываются ярче, нежели некоторые последующие премьеры. Репетиция для Виктюка - театр в театре: в кубе, в квадрате. Поскольку в нем самом никогда не умирал ненасытный артист. И устраивая ту или иную публичную репетицию, на самом деле он предлагает аудитории (артистам или случайным зрителям) настоящую "мистерию" с собой в главной роли. Show must go on. Праздник, который всегда с тобой. Радость со слезами на глазах. Я вам спою еще "на бис".

На подчеркнуто театрализованных репетициях Виктюк традиционно - ангел и демон, тиран и милашка. Пейоративная лексика из его уст не шокирует совершенно (в отличие, скажем, от текстов братьев Пресняковых). Режиссер и ругается как песню поет, будто бы комплиментами осыпает.

В малом зале "Украины" - 200 мест. В этот вечер они ожидаемо заняты. И даже в проходах толпится народ.

Вот тут-то он и развернет меха гармошки. И покажет, на что способен львовский хулиган и владелец бывшей московской квартиры Василия Сталина. Особенно интересно тем, кто раньше его не видел в подобных перформансах.

На сцену водрузил инвалидное кресло. Усадил туда Аду Роговцеву. И началась "как бы" репетиция "Лісової пісні". Спектакля, которого никто никогда не увидит. Потому что он его, увы, никогда не поставит. А жаль.

Главная цель подобной затеи - не только показать народу, что есть еще порох в пороховницах, но и подвести зрительскую аудиторию к слегка подзабытым иероглифам театральной лексики. А у Виктюка (во всяком случае, чаще это было именно так) "форма" будущего спектакля частенько вырастала из "ритуалов", каких-то шаманских заклинаний, других невозможных вывертов. Лучшие спектакли рождались благодаря только ему ведомым секретам извлечения художественной энергии из старых текстов и древних сюжетов.

Вот и здесь, сейчас, у него Мавка Лісова - уже немолодая дама. Ей за 70. Но выглядит достойно. В инвалидное кресло виктюковскую Мавку усадили обстоятельства утомительной жизни - она устала от больного лесного мира. Она все узнала и про "людисьок хижих". Глазами Роговцевой героиня смотрит на мир, то есть и на зрителя, торжественно печально. Не надменно, но сочувственно.

Виктюк тем временем активно подыгрывает актрисе с белым листиком в руке. Он вертится как юла. Как неугомонный Перелесник. Он грозно рычит, как "Той, що в скалі сидить". А потом выдает театр жестокости а-ля Антонен Арто, заставляя артистку вмонтировать в Лесин текст ее личное, интимное, трагическое стихотворение о невосполнимой потере. Она крестится, просит прощения у людей. Но покоряется воле демона. По плану вечера ему, впрочем, нужно играть не демона, а Лукаша. Вот он и раскручивает сцену их первой встречи (Лукаш решил надрезать ножом березу, а героиня бросается к нему, хватает за руку) - до фонтриевского накала. Несколько ее фраз - "Не руш! Не руш! Не ріж! Не убивай!" - прокручиваются десятки раз. Проговаривается актрисой всем многообразием ее тембральных оттенков… В поисках той подлинной интонации, которая (по Виктюку) и предусмотрена самой Лесей.

"Не руш!" - он насильственным методом вынуждает актрису говорить эту фразу негромко, приглушено. Будто бы она шепчет заклятье, а не кричит на случайного человека, посетившего ее лесные владения.

"Не ріж! Не убивай!" - а это обреченная мольба, просьба о милости и любви, а не
командирская инвектива.

Бедная актриса полчаса проговаривает несколько этих реплик. Другая бы сошла с ума. Или убила режиссера утюгом. Но эта - "давняя жертва" его режиссерского коварства. Как он сам говорит, "это же моя небесная невеста".

Впрочем, жених-то ненадежный. Не к одной большой артистке сватался (Доронина, Фрейндлих, Демидова, Неелова, Максакова, Ахеджакова). Но так, чтобы роман с продолжением? Только, пожалуй, с нашей что-то и складывалось ("Уроки музыки", "Священные чудовища", "Дама без камелий", "Бульвар Сан-Сет").

Честно признаюсь, давненько не видел таким растревоженным и таким духовно наполненным психофизический аппарат замечательной украинской актрисы. Практически год она не выходит на сцену. А тут как
вышла (на репетицию) - так
и показалось, что сердце ее разорвется от напряжения и бешеной самоотдачи.

Так ведь любой актрисе приятно оказаться в руках хорошего режиссера - хоть пластилином, хоть глиной. Даже картоном для изысканных аппликаций можно временно притвориться. С этой же актрисой режиссер, видимо, и надумал для себя нечто эдакое. Загадочно-туманное. В связи с гениальной пьесой. Он явно еще в самолете (по пути в Киев) нащупал "концепцию", которая могла бы эту пьесу перевернуть.

Внешне Виктюк видит свой нерожденный спектакль как рассказ о немощной, прикованной к инвалидному плену поэтессе. И сидит она - зажатая, скованная, но не сломленная. Рученьки трепыхаются как обожженные крылышки: "Не руш! Не руш! Не ріж! Не убивай!". Ощущение, что спектакль уже осязаем. И он должен быть именно о Лесе… Сила духа которой и ее удивительное воображение вызывают из небытия обитателей волынского леса и его окрестностей.

Леся в этом инвалидном кресле - медиум, демиург. Автор собственной Вселенной, обозначенной как "драма-феерия".

Ход этот для Виктюка уже испробован, а дорожка истоптана, когда он через фигуру Марины Цветаевой перечитывал на сцене Таганки "Федру". А через мускулатуру Оскара Уайльда расправлялся с "Саломеей".

Но главный "фокус" постановки, премьеру которой мы не увидим, мог бы состоять в том, что 75-летняя Роговцева - и есть самая достоверная Мавка из всех когда-либо существовавших на отечественной сцене. Поскольку для такой героини совершенно не важна телесная оболочка. Для нее не принципиален и возраст (хоть сто лет!). Этой Мавке не надо прыгать горной ланью по сцене, завывая зазубренный текст. Ведь эта Мавка - не дитя природы, а часть Вечности, коей является "предковічний ліс на Волині". Герой в финале: "Я душу дав тобі? А тіло збавив! Бо що ж тепера з тебе? Тінь! Мара!".

Эта виктюковская Мавка - и есть "тінь". Мара. Бестелесное существо с молодым звонким голосом (а голос актрисы, как и в 30, по-прежнему звонок). И последующие слова героини: "О, не журися за тіло…" - как продолжение едва намеченной идеи. Ведь Мавка в неосуществленном спектакле - неосязаема, НЕВИДИМА. Она ПРИЗРАК. И каждый герой (лесной или сельский) видит ее только "такой", какой и хочет увидеть. Родня Лукаша увидит в ней ведьму. Сам Лукаш - свою единственную гибельную страсть. А обитатели лесного царства могли бы рассмотреть ее с той стороны, с какой она сама захочет им показаться.

Свободолюбивая, невидимая, призрачная, больная, парализованная, звонкоголосая 75-летняя Мавка, как Прометей, прикованная к своей беде… Разве может существовать "концепция" еще более парадоксальная? Трагичная? И еще более исчерпывающая… Для этого текста.

Наверняка, то мог бы быть спектакль о Вечности. В объятиях которой гаснут и лесные фольклорные элементы, и простые смертные. Остап Ступка, подыгравший Аде Роговцевой в роли Лукаша, за 15 минут показался мне феерическим, как и жанр этой пьесы (вот с какими режиссерами, дорогой Остап, надо бы чаще работать, не жалея бюджетов…).

Впрочем, все это - не первый и не последний виктюковский порыв, который явно не доживет до кондиции. Разные эти порывы напоминают "остров погибших кораблей". Морское дно, в иле которого спрятаны многочисленные интересные, нереализованные замыслы. Как, например, пьеса Ю. Мисимы "Мой друг Гитлер" для Алисы Фрейндлих (в роли фюрера). Или шекспировская Офелия для Маргариты Тереховой. Или две великие американские пьесы (Т.Уильямс и Э.Олби) для Татьяны Дорониной.

Вот ведь как бывает, когда большой режиссер встречается на репетиции с большими артистами… Неугомонные души авторов текстов будто бы тревожат их воображение, напрягают их фантазию, расслабляют их мышцы. Заставляют идти до конца. Ну а когда работаешь с марионеткой, то и результат предсказуем: кукольный театр Карабаса-Барабаса.

И все же, не хочется ставить жирную точку. И как в финале пьесы притрусить эту репетиционную мистерию медленно тающим снегом.

Кстати. Мастер-класс на основе "Лісової пісні" в малом зале "Украины" проходил в рамках Фестиваля современных сценических искусств. В дальнейшем на этом фестивале обещают новые проекты, спектакли, мастер-классы.