Крылья "Вороны"

"Белая Ворона" Ю.Рыбчинского и Г.Татарченко (украинская рок-опера, памятная многим по спектаклю С.Данченко на сцене франковцев в 90-е) неожиданно обрела новую жизнь. Расправив крылья посреди кромешной тьмы, "Ворона" улетела в город некогда бывшего Галицко-Волынского княжества - Ровно. И на сцене местного театра стала важной птицей: билетов не достать (на два месяца вперед), зритель подпевает, плачет, скандирует. Можно сказать, свершился "ребрендинг" птицы певчей, гордой, вольной.

"Народ стає покірною юрбою, не маючи мети перед собою". "Якщо мета велична як Свобода, юрба завжди стає народом". "Свобода для щастя - це першооснова. Святе для нащадків і предків - це слово", "Я сльозами від бруду відмиюся, буду знову не схожа на вас!" Фойе Ровенского театра пестрит слоганами. Цитаты из "Вороны" - белым по черному - словно мел судьбы, оставивший иероглифы в сумраке будней.

Известные строки возвращают во времена рождения текста - пока еще размеренные 80-е ХХ века. Ничто не предвещает конца СССР, "старых песен о главном" и бандитов в малиновых пиджаках. Пока что на рабочем столе Ю.Рыбчинского несколько вариантов "Вороны", идет длительный процесс огранки-шлифовки старого французского мифа на новейший украинский лад.

…Поезд Киев-Ковель (по дороге в Ровно), между тем, ритмично и едва ли не в рифму, ведет отсчет километров-станций, а автор "Вороны" (в купе он-напротив) вспоминает, что четверть века назад никто не мог представить таких удивительных совпадений. Киевская премьера "Вороны" мистическим образом возвестила новую эру в истории страны. Эру Независимости Украины.

Наталья Сумская в роли Жанны д'Арк едва затягивала песнь о Свободе ("Шалене це слово, незаймана птиця, його не лякають вогні інквізицій, воно окриляє сплюндровану мову, згадаймо його знову і знову…"), как зал хором ее подхватывал.

Постановка С.Данченко 1991-го (премьера 16 марта) осталась на скрижалях истории образцом стильного, лаконичного, романтичного и патриотичного музыкального спектакля. Доминировали в нем двое - Жанна (Н.Сумская) и Жюльен (А.Хостикоев). История любви, ставшая детонатором дальнейшей судьбы Франции, высвечивала в средневековом сюжете мотивы личностные и вневременные. Трепетная девушка оказалась способна силой воли и простодушия повернуть русло реки времени в важном для истории направлении. Собственным примером и подвигом превратив "народность" в нацию, а территорию - в страну.

За четверть века с произведениями искусства всякое случается. "Ворона" как текст литературный и музыкальный, тем не менее, не только не растеряла боевой задор, но наоборот - стала восприниматься тревожным пророчеством и важным предостережением из 90-х.

Образ Столетней войны когда-то казался лишь символом. Теперь так не кажется. За четверть истекшего века вороны перекрасились, ласточки каркают, а соловьи - гавкают. И война давно не символ.

Известная сентенция Джефферсона о том, что Свобода - дерево, которое, увы, нужно поливать кровью, в преломлении нынешних реалий подтверждает пророческую энергию украинской "Вороны", отправившейся в полет 25 лет назад.

Поэтика пьес Ю.Рыбчинского предполагает притчевость, добрую ненавязчивую назидательность. Автор вроде напутствует: люди, будьте мудры, а то придет "То", что сделает всем вам плохо. И в "Вороне", и в "Пиаф" (и в новой пьесе о М.Монро) автору важно напомнить землянам, что где-то рядом с каждым бродит внеземное Нечто. От своенравия которого во многом и зависит дальнейший ход истории и частной жизни. В "Пиаф", например, это Белая Леди, символизирующая Смерть, а в "Вороне" - иной персонаж (о котором ниже).

История Жанны, как история рождения нации, исполнена легким слогом и наполнена таким же легким дыханием. Известный сюжет летит без остановок: Жанна-девственница; Жанна-воительница; любовь к народу; предательство этого же народа; толпа как палач; власть как патология; смерть как бессмертие.

В 90-е в Украине "Белая ворона" символизировала времена надежд. Даже болтаясь на веревках над сценой (на костре) орлеанская девственница воплощала именно Свободу и победу над всем темным и мнимым.

В 2016-м новая "Ворона", взлетевшая над Ровно, символизирует эпоху Смуты и мракобесия, внутри которой все же теплится наша надежда.

Макс Голенко, скромный и непиарный (но умный и одаренный) украинский режиссер, раз за разом ставит довольно любопытные вещи: "Boa constrictor" И.Франко, "Вий" Н.Ворожбит, "Королеву красоты" М. МакДонаха и другое. "Ворона" давненько пела внутри его неспокойной души, поскольку ему посчастливилось увидеть последний спектакль С.Данченко (впоследствии снятый с репертуара).

Видимо, что-то тормошило и будоражило режиссера в связи с историей Жанны, проецирующейся на историю Украины.

И вот режиссер пошел вслед за текстом, за музыкой, но одновременно в чем-то и наперекор им.

Пространственное решение спектакля, на первый взгляд, определяет семантика площадного театра, мистериального зрелища. Героев постановки норовят поглотить, а после и растворить во вратах небытия некие инфернальные силы. Память о средневековой зрелищной культуре, понимание "верха" и "низа" этой культуры, осознание божественного и дьявольского как двух конкурирующих сил - все это, бесспорно, предполагается в режиссерском построении. Которое, между тем, далеко от архаики, "рыцарских доспехов", прикрывающих старые раны и украшающих старые сюжеты.

Судя по всему, режиссер уверен, что современному театру необходим не то чтобы новый сценический язык (это и так понятно), но и некий новый "модус" существования. Сверхтеатрализация "Вороны", исполненная г-ном Голенко, - внутреннее убеждение режиссера в необходимости создания спектакля демонстративно демократичного и художественно многослойного одновременно. Современный камуфляж и пестрые концертные платья, военные доспехи и шутовство. Сама война как адский и бессмысленный балаган.

Ровенский спектакль режиссер монтирует лихо, наполняя сцену разнообразными смыслами, знаками, намеками, атрибутами.

Естественно, все это столь усердно он делает не ради десятка активистов в ФБ, которые впоследствии напишут три визгливых поста, а ради зрителя, который есть народ и у которого, как все мы помним, есть тоже правды сила. Это сила эмоционального отклика.

Не заигрывая с массовой культурой (а "Ворона" в виде известного шлягера тоже часть этой культуры), режиссер, тем не менее, понимает - и с кем ему приходится работать, и соответствует ли потенциал труппы предложенным испытаниям и предлагаемым обстоятельствам. (Труппа, кстати, на удивление сильная, слаженная).

Этот же режиссер (чем-то напоминающий молчаливого, добросовестного плотника, уверенно держащего в руке инструмент) осознает правила предлагаемых им игр. Предполагая, где и когда эти игры заканчиваются (на основе текста, музыки). Его очевидное желание - уравновесить в известной истории (рок-опере) игровое и серьезное, мнимое и подлинное, мифологическое и сущностное.

Чрево сцены постановщик использует как самодостаточный полигон для испытаний и дальнейших полетов "Вороны". Сцена как технологическая территория становится формообразующим режиссерским каркасом, частью его режиссерской лексики. Мне показалось, что этому относительно молодому постановщику присуще важнейшее чувство - чувство сцены: он знает каждый ее теплый угол и предполагает каждый сквозняк. Сцена, оценив такие знания, платит взаимностью. Металлической конструкции для подвеса осветительных приборов (софит) он предлагает роль смыслового занавеса, временно разделяющего тех, кто в зале и то, что на сцене. Впоследствии софит взметнется ввысь. Пространство сцены и зала окажется единым. Жюльен и Жанна (наивные, непорочные, в белом) прямо из зала устремятся на сцену, на территорию дальнейших битв.

Осветительные приборы в сценах испытаний исполнят партии своих и чужих. Ящики для реквизита сыграют образы гробов и памятников. В сцене мольбы Жанна обратится к спущенным фонарям, как к ликам святых, излучающим свет (одна из самых сильных сцен). Техническая яма в центре сцены покажется провалом в ад, из которого, тем не менее, хлещет яркий солнечный фонтан. Внутренности сцены вывернуты максимально, как, извините, человеческие органы на поле боя.

С другой стороны, "семантически" объединяя демократический зал и такую же сцену в одном представлении, режиссер сознательно разделяет их. Все-таки зал - пока "рай" (населенный добрыми, можно сказать, святыми зрителями). А территория за софитом (занавесом), то есть чрево сцены - "ад". Карл, Шлюха, Герцог, другие, образующие крылья "черни" (впоследствии забившие Жанну). Ничего хорошего от этого воронья ждать не приходится. Как, естественно, и от Столетней войны (актриса Н.Николаева): женщины в красном и черном; лысой рок-дивы. Возможно, сегодня так и выглядит "война" - расфуфыренной идиоткой, "женщиной с прошлым", которую вызывают по требованию в нужное место. Пламя актуальности в связи с темой войны в этом спектакле не полыхает костром амбиций. Никакой спекулятивности, лишь один из образов отформатированного ада.

Есть в демократичном и лайт-постмодернистском спектакле М.Голенко еще один образ, в самой глубине чрева сцены. - живой оркестр (дирижер З.Крет). Отказавшись от фонограмм, режиссер пошел на сознательное усложнение сценкомпозиции: "Играем и поем - живьем!"

Этот оркестр тоже метафорический. Музыку Г.Татарченко он переводит из формата "рок-опера" в стихию "народная опера". Не потому что популярные мотивы легко узнаваемы (они прошли проверку временем), но потому что каждый субъект в разночинной сценической мистерии - отдельная струна в адском "оркестре". Судьба Жанны, людьми обращенная в пытку, естественно, не может вызывать иных ассоциаций.

В своей композиции режиссер, очевидно, умышленно не "централизует" саму Жанну (О.Рекуненко) и ее влюбленного спутника Жюльена (С.Лозовский). Эти двое - не герои и даже не романтики (в полнозвучном смысле), а "ребята с нашего двора", на долю которых выпал ужас, без которого уже потомкам не видать ни нации, ни свободы.

Главным дирижером этой инфернальной рок-мистерии все же становится персонаж, во многом принципиальный для теперешней смуты - Шут-дьявол. Его исполняет И.Николаев - не автор шлягеров А.Пугачевой, а ровенский артист-самородок.

Первыми аккордами сценической интродукции режиссер задает посыл: Шут-дьявол и будет править бал. В игривом концертном фраке (черное, с элементами красного: в тон Столетней войне) Шут спускается со сцены - в зал, ближе к "потребителям". Он постоянно отбивает чечетку, втягивая всех и каждого в пляску смерти (осмысленная работа балетмейстера М.Булгакова).

Пути и танцы Шута и Жанны - вместе и врозь. Их соревнование - естественно - битва на смерть. Шут-дьявол явлен еще и как черт-политтехнолог. Часть той теперешней силы, что вечно хочет "блага", а способна только на зло.

Дирижерское мастерство мистического героя пьесы Ю.Рыбчинского неоспоримо. Он вертит миром, как цыган кобылой. И знает наперед, чем все закончится.

Но лукавство сатаны в том, чтобы никто не заметил его лукавства…

Все-таки на некоторых региональных сценах случаются подлинные открытия. К числу таковых могу отнести артиста Игоря Николаева в роли Шута-дьявола. Очевидно, что артист гибкий и острый, блистательно одаренный чувством внешней формы, склонный к точности необходимого внутреннего наполнения. Его индивидуальная техника в роли Шута-дьявола может быть сопоставима с творчеством маньеристов: изощренность, обольстительность, детализация. Все, что и вызывает двойственное душевное смятение - держит зал в напряжении.

Этот актер, говорят, хорошо играет Билли в "Калеке с острова Инишман" М.МакДонаха. И я готов поверить. Талантливому артисту присуще искусство утонченного, но непафосного самовыражения. Его сценическая стихия - обращать хаос в определенный смысл, а через сомнительное утверждать хоть и спорное, но подлинное.

Так и в этом случае. Шут (он же черт) - главное звено концепции "Вороны". Спектакля, где современная площадная стихия соседствует с умеренной концертностью, а звонкая литературная афористичность отзывается в зрительном зале рифмой (для публики многие строчки как лозунги).

Изъяны и пробелы постановки - внутри "технологии сборки", которая усложнена и живым оркестром, и "вся труппа занята". А сценические достоинства - современная режиссура, подвижные актеры и, главное, жизненная энергия, все-таки пробивающаяся сквозь энтропию горького познания старого мифа, в котором отсвечивает день нынешний.

Крылья "Вороны" не истлели на костре инквизиции - полет нормальный. Пепел Жанны, ставший товаром, все-таки стучит в твоем сердце.