Заколдованный

В Одессе, в Театре кукол, перед Новым годом состоялась премьера спектакля "Олеся. Мистификация", получившего благоприятные отзывы местных профессиональных критиков и спровоцировавшего гневные филиппики со стороны отдельных учительниц русской литературы. Пришлось ехать.

"Олеся" А.Куприна увидела свет в 1898-м, а это год создания МХТ. Сама дата не предполагает лишних подтекстов. Кроме того, что литературный материал - театрально привлекательный, лирический. Очень кинематографичный. Сексуальных ведьм Олесь в 50-х и 70-х ХХ в. во французской и украинской киноверсиях играли красавицы-кинозвезды Марина Влади и Людмила Чурсина.

А вот теперь, в Одессе, ведьму Олесю играет кукла. И такой выбор четко очерчивает перспективу спектакулярного замысла режиссера Ивана Урывского. Впрочем, в его спектакле играют и куклы, и люди, учитывая профиль конкретного театра.

Одесский Театр кукол находится на улице Пастера, 15. Он пришит незаметной нитью к большому зданию Театра украинской драмы им.В.Василько.

"Два мира - два шапиро".

Поскольку сооружение "Василько" - гибель Помпеи с драматическими строительными подмостками, системным разрушением и прочей деградацией-децентрализацией.

А соседний кукольный дом - одесская писанка: комфортно.

Куприна здесь играют в зале на 200 мест - "для взрослых". В спектакле задействованы штатные кукольники и актеры-приемыши из "Василька".

Александр Царёв «Культурометр»

И уже самое название премьеры - "Олеся. Мистификация" - инфернальная формула раздвоения, откровенного заблуждения и провокации.

Впрочем, здесь мистификация - скорее всего, режиссерский намек на древнегреческие родовые корни лексемы: как "посвящение в тайну". Потому что в тайне бытия и небытия - все причины и следствия дальнейшей "полесской трагедии" (спектакль - на украинском языке, со взаимопроникновением отдельных диалектов).

Иван Сергеевич (режиссер) впервые поставил этот сюжет об Иване Тимофеевиче (герой, влюбленный в ведьму) несколько лет назад в Киевском театре "Золотые Ворота".

Уже тогда театралы ощутили его искреннее неистовое сценическое влечение к мистическому миру, во всякое время прорастающем в мире реальном, литературном.

Впрочем, это довольно сложный и очень личностный режиссерский путь - проторять сценическую дорогу в некий потусторонний мир на основе классических литературных текстов (А.Куприн, И.Франко), регулярно имея дело с непониманием "учительниц литературы": "Это не Куприн!"

Хотя кто на самом деле тот Куприн? И на каком гектаре его творческого наследия зарыт магический кристалл художественной истины? О таком учительницы точно не знают.

Они же, безусловно, не знают, что современный режиссерский театр - это прежде всего авторский сон, fata-morgana. Со старыми ножницами с уроков труда или школьными логарифмическими линейками здесь не управишься, что-то отсекая, измеряя или уточняя - Куприн или не Куприн?

Потому что Куприн или Чехов, или Франко, или Карло Гоцци всегда и существуют только в авторском (режиссерском) причудливом творческом постмодерном мире. Конечно, если такой мир - художественно убедителен, а еще - оригинально обставлен на любой сцене.

Александр Царёв «Культурометр»

На комфортной сцене Одесского театра кукол мир "Мистификации" как раз раз и обставлены минимальными атрибутами сценической выразительности. Старая, корчеватая ветка нависает над сценой. А на той ветке, как новогодние игрушки, определенные знаки веры, религии. Игрушечная часовенка, в частности.

Это знаки божественного, к которому стремится растерянный герой - Иван Тимофеевич.

Этот барин-народник появляется в начале спектакля из нутра - мехов. Эдакого немалого гробика, созданного наслоениями старых шкур.

Я не знаю, какую грамоту режиссуры ныне преподают в наших вузах нашим молодым постановщикам и к каким идеалам сейчас апеллируют, но вот что меня поразило. Молодой режиссер, которому, убежден, никогда и ничего не рассказывали о "Ричарде III" Сергея Данченко (в 70-х на сцене Львовского театра им. М. Заньковецкой), абсолютно интуитивно ощутил важность одной сценической метафоры, некогда задававшей тон спектаклю Сергея Владимировича. Потому что и у него (когда-то) из кучи шкур выползало мистическое зло, которое олицетворял в давнем спектакле Ричард, гениально сыгранный Богданом Ступкой.

Теперь, в другом временном измерении, из очередной меховой могилы выползает не зло, а страждущая, потусторонняя мужская душа. И своими ладонями вскрывает консистенцию времен. И теми же ладонями пытается подпереть небо. Он хочет отразить очередной вызов судьбы, вынырнув из "того" мира - в этот мир, наш, на свет Божий.

Иван Сергеевич видит в образе Ивана Тимофеевича не барина, а демона. Воспринимает его как несчастного ангела, который давно низринулся, а ныне хочет снова взлететь. Чтобы найти во тьме языческих химер истинную дорогу к Богу.

Ибо Бог - это любовь.

В предыдущей камерной "Олесе" (в "Золотых Воротах") молодой режиссер максимум своих творческих фантазий сосредоточил не на образах героини-волшебницы и героя-барина, а на гротескном человеке-метаморфозе, которого лихо играл Дмитрий Олийнык, перевоплощаясь то в Ярмолу, то в Евпсихия Африкановича. Молодой режиссер упорно намекал, что истинные оборотни и волшебники-лиходеи засели не в темном лесу Куприна - они постоянно живут среди нас.

Александр Царёв «Культурометр»

Те черти и дьяволы - наш горький быт, наша, так сказать, социальная будничная, повседневная грешная жизнь.

В настоящей премьерной "Мистификации" все намного сложнее, вопреки лаконизму спектакля и его стремительного хронометража (всего 1 ч.
10 минут). Демон Иван Тимофеевич (молодой, яркий актер-харизматик Вадим Головко), оказавшись на грешной земле в поисках утраченной любви, встречает на этой же земле сплошное раздвоение. Вокруг - люди-оборотни. И только он, потусторонний и заколдованный, - без кукольной маски.

Все же завелась странная болезнь в нашем мире земном, если даже призрак визуально фиксирует такое-вот раздвоение.

Кукла в современном театральном мире часто стремится занять место драматического актера. Актер противится этому, вступает с куклой в отчаянный поединок. Иногда это идет на пользу энергетике того или иного спектакля. И мне вспоминается пьеса Х.Грау "Сеньор Пигмалион", написанная
в 20-е годы ХХ века, в которой актеры подняли бунт против попыток кукол захватить их территорию. Старая пьеса не теряет актуальности. И постоянно всплывает в памяти на украинских постановках, с участием людей и кукол.

Александр Царёв «Культурометр»

Тем временем, одесские актеры-кукольники мастерски ведут свои двойные партии - за себя и за того парня (или за ту девушку), то есть кукольное подобие.

Рука кукольника рождает параллельную жизнь в одном герое или героине. И если надо - отдаляется от кукольной оболочки, а когда надо - максимально срастается с ней.

Сама кукла - не режиссерская прихоть, а элемент поэтики мистической драмы. Все они, люди-куклы, именно такие и есть - двойные, разрезанные пополам: Ярмола, Олеся, Мануйлиха, Урядник. Их кукольные маски - не карикатурные, а сугубо портретные.

Например, кукольная маска Мануйлихи чем-то напоминает портрет выдающейся актрисы Марии Капнист, которая играла в 70-х ту же Мануйлиху еще в украинском советском фильме режиссера Б.Савченко.

Так вот, только демон-барин, еще раз подчеркну, в этом спектакле без маски и без кукольного альтер эго.

Он, страждущая душа, отчаянно преодолевает сценический лесной лабиринт, попадает в старенькую хату, где живут ведьма и ее красавца-внучка. И, попав в то жилище, под старую скамейку, заколдованный призрак в бешеных конвульсиях бьет кулаками мебель, будто снова его замуровали в гроб, будто снова хочет вырваться на белый свет.

Кукла Олеся (с лицом и глазами героини "Аватара") манит его предлинным красным ожерельем - петлей, фатальными кораллами. И он идет за ней, как заколдованный, ибо видит в своенравной кукле - родную языческую душу, которая также ищет тропинку к новому Богу.

В финале, о котором следует писать эссе, призрак-барин прижимает к груди - не девушку, а фрагмент ее кукольного подобия. То есть душа ее куда-то улетела (уже после того, как ее истерзали "вежливые" христиане), а в его ладонях остались одни кукольные лохмотья.

И вместе с этими лохмотьями он оказывается там, откуда и пришел. Под меховым одеялом, которое никогда не согреет.

По жанровым особенностям такой спектакль - мистическая новелла. Очевидно, сегодня это любимый "формат" режиссера, предпочитающего через спрессованный сценический текст донести до зрителя максимум эмоций, образов, откровений.

Александр Царёв «Культурометр»

Мистическая новелла удачно прошита стильной чувственной хореографией Павла Ивлюшкина. А главный актер спектакля, Вадим Головко, почти идеально проходит мистическую часовую дистанцию, нигде не ошибившись, не упав в экстатический самопоказ внешней "влюбленности": актер играет постороннего.

Шаткое состояние кукольников, испытывающих себя в лоне серьезной драмы, этому спектаклю идет на пользу. Поскольку шаткого состояния требуют от актеров и сценический сюжет, и сам режиссер.

Этот режиссер - человек молодой. Иногда он чем-то напоминает загадочного мальчугана из фильма Шьямалана "Шестое чувство". Того заколдованного ребенка, который чувствовал и даже видел потусторонние души и образы. Ощущая, как тяжело и холодно им где-то "там", под тяжелым могильным мехом бесконечных дней и ночей, он (мальчик) и хочет хоть на миг, пусть на сцене, высвободить их из песков забвения. Подарив причудливую мистическую возможность желанного странствия к Богу, к утраченной в этом мире любви.

Собственно, лаконичная, стильная, пластичная человеко-кукольная "Мистификация" - не об обмане, не об ожидаемом некоторыми "маскараде". А именно о тайне любви, к которой даже потусторонняя, но живая душа во всякое время стремится - добежать, допрыгнуть, долететь.

Такая концентрация энергетической тайны и потусторонней мистики в коротеньком спектакле очевидно и рассчитана молодым режиссером на то, что его настоящий длинный "спектакль" для вас еще будет длиться-длиться-длиться - много часов подряд. И когда растерянно покинешь нарядный кукольный театр на Пастера, и когда тихо сядешь в поезд Одесса-Киев. И когда правильно поставишь - именно три точки - в лирической рецензии об этой "Мистификации"...