Вы слыхали, как звучит абсурд?

В семье не без урода — в искусстве не без «сумасшедшего»...

Именно таковым и считает себя вечно эпатирующий украинский композитор и писатель Сергей Зажитько. Он — сам по себе парадокс, стационарный «театр абсурда», причем в одном лице. Автор перформансов, генератор стихийных идей, этот человек воплощает их постоянно и везде… Но главным образом — в музыке.

— Сергей, ваше имя ассоциируется с «маразмом» в современном искусстве. За более чем 10 лет вашего творчества зрители привыкли к использованию ведер, гвоздей, кирпичей в музыкальных сочинениях. Вы вышли за все рамки, объединили «театр абсурда» с музыкой, создали свой жанр. Эстетика абсурда для вас — единственный способ самовыражения?

— Скорее я назвал бы это жизненным парадоксом. Находки мои исходят от ощущения парадоксальности реального мира, который нас окружает и не поддается логическому осмыслению. Мое творчество питает то, что выходит за рамки логики в сферу алогичного — например, когда вещи, которые, как правило, серьезно и с большим пиететом воспринимаются в обществе, трансформируются в нечто совершенно неадекватное. Не могу сказать, что этот путь для меня единственный, но однозначно определяющий. Это может быть выражено в сочинениях по-разному. Иногда приобретает больше философские, иногда — игровые формы.

Мне близка смеховая культура, поэтому часто позволяю себе смеяться над различными явлениями. Вот, например, в моем произведении «Черные лебеди Серафима Тигипко» религиозные, символические обряды поданы в пародийном ключе — как бы сакральный ритуал в форме циркового представления или клоунады. Конечно, определенная часть публики нередко оказывается задетой...

— Вначале было много враждебно настроенных людей, но со временем многие смирились с вашими «выходками». Помогало это сопротивление или давало повод опустить руки?

— Я воспринимал критику как неизбежность. В начале 90-х годов иначе быть не могло. Реакция академически образованной части публики, которая не сталкивалась с такого рода творчеством, вполне закономерна. Мне было бы интересно дискутировать с оппонентами, но, увы, критика была на уровне примитивных, закостенелых оценок, которая не воспринимала ничего помимо самой музыки. Когда человек приходит в ужас от удара по крышке рояля или лихорадочного говора исполнителя на сцене, не ощущая целостности произведения и не понимая его концепции, — это просто убожество и дилетантизм! К слову сказать, многие наши «маститые» музыковеды, которые часто любуются своим собственным красноречием, совершенно не ориентируются не только в современных, но даже в классических партитурах. Кроме того, часто эти люди совершенно не ориентируются в современных музыкальных процессах! Хотя любят рассуждать с глубокомысленным и умным видом о самой разной музыке, будто ее понимают. Поэтому их «критические» статьи невозможно читать — они изобилуют общими фразами и стандартным набором очень скупых средств, которыми они описывают любое (!) музыкальное явление. Нередко при анализе сочинение сравнивают не с какими-либо тенденциями или явлениями, а с бытовыми или даже пищеварительными процессами! Ясно, что если такой «критик» не владеет всеми культурными контекстами, не имеет целостного восприятия, то он проводит аналогии за пределами искусствоведческой понятийной системы. Это говорит о крайнем дилетантизме и убожестве.

Не секрет, что у нас недостаточно аналитической критики. Да что говорить о критике, если даже на кафедре композиции Национальной музыкальной академии преподают люди с закупоренным сознанием, которые настраивают своих студентов против новых тенденций в музыке и мыслят в «советском» духе 30—40-х годов прошлого столетия, утверждая, что так называемый авангард и экспериментаторство наносит колоссальный урон искусству! И ведь главная беда не в том, что они так мыслят, а в том, что навязывают свои позиции молодой композиторской поросли. Как следствие, выпускники консерватории лишены творческого горения, желания открывать новые возможности, выходить в новую область, нарушая запреты и каноны. В результате мы имеем серый, строго сконструированный продукт, не имеющий актуальности. А ведь мы учимся для того, чтобы разучиться. Считаю, что в творчестве важна философия бунта, радикализма. А кому же бунтовать, как не молодым?!

Я понимаю, что необычное явление вначале воспринимается как некая диковинка, нездоровый нарост на теле академического искусства, но со временем приходит понимание закономерности «антитрадиции» — ведь «антитрадиция» также имеет свою традицию...

Впрочем, не совру, если скажу, что для меня восторженные и негативные реакции имеют одинаковую ценность, если они выражаются эмоционально. Главное — сам факт эмоционального реагирования на сочинение.

— Когда вы начинали писать перформансы, рассчитывали на определенную аудиторию?

— Насколько помню, о подобном не думал. Скорее всего, я нашел для себя адекватные формы самовыражения, а как и какими слоями публики это будет воспринято, меня не волновало. О публике думаешь не в плане согласованности своих замыслов и идей со вкусами и ожиданиями слушателя, а в плане того, как донести свой замысел до слушателя максимально эффективно.

— Перформанс популярен на Западе. На чье творчество чаще ориентируетесь?

— Всегда придерживался принципа «не подражать никому». Но поскольку понимаю — то, что я делаю, находится в русле определенных традиций, в первую очередь ценил и уважал творчество Маурицио Кагеля, Джона Кейджа, Ханса Иоахима Хеспоса. Мне импонирует их экспериментаторство, а у Хеспоса — эстетика на грани шизоидного free-джаза. Думаю, значительно на меня влияет также различного рода этническая музыка, особенно наиболее архаические ее пласты. Я люблю музыку с живой энергетикой, которая основана на интуиции и импровизации. Именно поэтому я не сторонник детерминированного написания музыки, где преобладают математические вычисления. Мне это чуждо. Я считаю, что музыка — это не информация, а прежде всего состояние, магия. Музыка должна вводить в транс, экстатические состояния, вплоть до того, чтобы тело откликалось. Более того — не провожу четкой грани между творчеством и жизнью. Я, например, не вижу принципиальной разницы между музыкой и занятием сексом. Ведь в сексе есть все атрибуты творчества: воображение, фантазия, нестандартные идеи, масса неисчерпаемых возможностей... Есть классические его формы, есть экстремальные. Партнерше точно так же доставляешь удовольствие, как и публике — своим сочинением.

Думаю, в музыке важно личностное начало композитора, его индивидуальное видение, способность удивить, и неважно, с помощью каких средств. Если произведение не способно удивить, то это всего лишь некий вид эстетического удобрения.

— Можно ли вас назвать первопроходцем в жанре музыкального перформанса на просторах СНГ?

— Можно, если учитывать объем
творчества. Но до меня был случай, когда Евгений Костицын написал любопытное омузыкаленное представление «Водка «Ерофеич»: в то время как на сцене творилась чертовщина, человек с ведром этой водки (только появившейся в России) ходил по залу и угощал всех желающих.

— Помните свое первое сочинение в этом жанре?

— Это было произведение под названием «Герстекер» для пианиста и персонажа, где последний пытался изображать на большом листе бумаги то, что играл пианист. Там было все: и нормальная авангардно-джазовая игра на инструменте, удары крышкой и по крышке рояля, и игра на струнах карандашом, расческой, игра на педалях рояля, по полу и под роялем.

— Ваше творчество ограничивается сценическим действом. А есть ли идеи, связанные с глобальной реализацией абсурда за пределами сцены?

— Меня эти мысли посещают. Я считаю, что такого рода музыка должна выходить за рамки концертного зала, разыгрываться в самых неожиданных местах, где ее и не ждут. Чистый перформанс ценен прежде всего тем, что он возникает непреднамеренно. С одной стороны, его готовят, но с другой — он должен создавать эффект спонтанности. Мне просто нужен маститый меценат, чтобы развернуть определенного рода махину. Хотя в плане неадекватных действий в общественных местах я начал реализовывать одну идею: люблю ходить по улице, изображая сумасшедшего, размахивать руками и декламировать какой-нибудь текст. И наблюдать реакцию людей. Я не беспокоюсь из-за того, что не всегда идеи удается воплотить в творчестве, поскольку мне удается играть в жизнь!