Все проходит, но бесследно не проходит ничего

Странам, в которых работал журналист-известинец Леонид Шинкарев, повезло. Сибирь, Монголия или Мозамбик, считавшиеся малоинтересными окраинами цивилизации, открывались в его очерках совершенно неожиданной стороной. И, как правило, не в газетных публикациях, а после — в книжках. Теперь вот повезло и России. Жаль, что вышедшая в Москве книга «Я это все почти забыл…» украинскому читателю не достанется — ее тираж и для российской столицы капля в море. Жаль еще и потому, что иссследуемое в книге событие имеет отдаленное влияние на судьбы постсоветских стран по сей день. Жанр автор определил как «Опыт психологических очерков событий в Чехословакии в 1968 году».

Что же мы с собой сделали?

— Ну вот, — скажете вы, — нашли новость! Да об этом 68-м годе писано-переписано. И вывод понятен — сдуру полезли, пусть бы чехи сами там по-бархатному разбирались со своими реформами.

Но, как мне сдается, именно понимания психологии давнего вторжения у нас все эти годы и не было.

К Чехословакии у меня свой, со студенческих лет интерес и любовь. Будь Попельнянский райво­енком понастойчивее, а редактор районной газеты, где я работал в августе 68-го, поуступчивее, как офицер запаса «с языком» я вполне мог оказаться среди тех ста тысяч защитников социализма, что сели чехам на голову на двадцать лет. Все годы оккупации я старался, сколь это было возможно и доступно, следить за событиями в стране, поэтому посчитал себя достаточно подготовленным к чтению. Оказалось же, что знание мое поверхностно и примитивно. Л.Шинкарев, работавший над своей книгой ровно сорок лет, скрупулезно отслеживавший судьбы и события, перелопативший горы архивных материалов и записавший сотни интервью с участниками событий — как главными, принимавшими решения, так и с рядовыми, выполнявшими их, — впервые сказал нам не что произошло в 1968-ом, а почему произошло и как происходило.

В книжке есть такая деталь. Мэлор Стуруа, собкор «Известий» в Америке, в здании ООН встреча­ется сразу после вторжения с чеш­ским коллегой. На горький упрек «Что же вы с нами сделали?», отвечает: «Что мы с собой сделали…»

Вот это и есть главный вопрос.

Быть может самое ошеломляющее открытие Л.Шинкарева — оккупация Чехословакии была предопределена. «Не такие» чешские реформы, «не такая» демократизация, «не такие» лидеры и политики, которых требовала сместить Москва, сама Пражская весна — все было лишь поводом. За два года до агрессии Л. Бреж­нев, беседуя перед назначением генерала Александра Майорова на 38-ю армию в Венгрию, дает ему совет с намеком — «присматриваться» к Чехословакии. Гене­рал все понял правильно. Прис­мот­релся, и потом повел свою армию на Прагу. Со­ветские военные были помешаны на расширении военных баз, «ничейная» Чехословакия распаляла воображение. Ощериться на НАТО орудийными стволами и танками с чешской земли — хрустальная мечта Генштаба. И он шел к ее осуществлению шаг за шагом.

Военные готовили спецназ и десантные дивизии, ЦК рассылал письма об угрозе контрреволюции. Письма обсуждались в партийных организациях, народ негодовал и тре­бовал выступить на защиту завоеваний социализма. Тем временем в министерстве обороны Чехо­словакии месяцами сидели советские генералы, уточняя план вторжения «на местности», в спецслужбах ЧССР лубянские специалисты активно перевербовывали сотрудников. Если мы не войдем в Чехо­слова­кию, уверяли Брежнева генералы, туда войдет НАТО и «будет стоять под Ужгородом». Самым же надежным вариантом считалось присоединение Чехословакии к СССР.

Важной частью подготовки было оболванивание не только чехословаков, но и советских людей. Это было несложно. Советс­кий народ шестидесятых мало чем отличался от народа тридцатых годов. Тогда митинги требовали стрелять врагов народа, теперь — чешских контрреволюционеров, которые «сидят у нас на шее», которых «мы освободили и спасли». Народ требовал ввести в ЧССР войска…

Мало кому из советских граждан приходило в голову спросить себя: почему суверенная Чехословакия должна жить по нашей указке? Мало — но были и такие. В отличие от семерки отважных, вышедшей к Лобному месту, имена их оставались неизвестны. Теперь — названы.

У каждого правительства — свой народ…

В брежневском столе, как свидетельствует Л.Шинкарев, хра­нился составленный в единственном экземпляре строго секретный анализ подготовки к оккупации ЧССР и первого периода вторжения. В нем указывались главные просчеты КГБ СССР. Не­известный автор советовал генсе­ку извлечь из них уроки на будущее. В том будущем оказался Афганистан, потом Чечня, Грузия. Что и как будет дальше?

В анализе оккупации для
Л.Бреж­нева среди основных просчетов значилось, что не удалось полностью «деморализовать и дезинформировать» противника (под противником подразумевался народ Чехии и Словакии) и активизировать «поляризацию сил» среди депутатов Национального собрания.

Быть может, самым ярким примером неудачи с дезинформацией и деморализацией является Высочанский съезд КПЧ. Его созывали в экстремальных условиях, в первые дни оккупации. И он выполнил главную задачу — осудил советскую интервенцию. (Потом 90 компартий мира поддержали оценку чехословацких коммунистов.)

Представьте себе эту картину. Военные силы «братьев» по Варшавскому договору численностью в несколько сот тысяч штыков заполонили страну. Танки на перекрестках. Блок-посты. Арестовано и неизвестно где находится руководство КПЧ и правительство ЧССР. Об этом не знает даже президент страны Людвик Свобода, с ним не особенно церемонятся, и для этого есть основания, — об этом я скажу позже. Блокированы и недееспособны органы местной власти. КГБ, военная контрразведка и переметнувшиеся к ним сотрудники МВД и спецслужб ЧССР два дня знают, что «оппортунисты» созывают съезд, рыщут и ищут — и не находят. 1500 делегатов съезда КПЧ, тысячи рабочих завода, на территории которого проходил съезд, сотни пражан, сопровождавших делегатов и обеспечивавших работу съезда, — и ни одного предателя.

Я не знаю, ведет ли кто из наших политиков личную, доверительную переписку с кремлевцами. Если переписываются, то интересно, думаю, им будет знать историю обмена письмами Леонида Ильи­ча с Александ­ром Дубчеком. Умуд­рен­ный опытом и властью Брежнев скрипел пером: «Дорогой Саша!» И дальше шло, как ему в Кремле не спится, как он тревожится за него, молодого и перспективного, как страдает из-за необдуманных действий чешских экстремистов, потому что они вредят в первую очередь ему, Саше. Читая эти строки, совершенно невозможно представить, что Леонид Ильич только водит под диктовку рукой по бумаге. Что за окном сияет солнце, а за столом сидят полтора десятка наиболее близких к нему людей, они обсасывают каждое слово «личного» послания, что­бы получалось искреннее, задушев­нее, доверительнее. Это даже не коварство. Потому что коварство все-таки предполагает какую-то пусть ушербную, но мораль. Здесь же только и приходит на ум Бисмарк, замечавший, что договоренности с русскими стоят меньше, чем бумага, на которых они написаны.

Советские спецслужбы тщательно и продуманно готовили интер­венцию, разделяли политическое руководство ЧССР на своих и чужих. Этих, готовых к сдаче своей страны, в высших эшелонах власти оказалось не так много, меньше двух десятков. Они дейст­вительно подписали обращение к Крем­лю с просьбой ввести войска. Подписали под обещание, что их подписи никогда не будут преданы огласке. Имена коллаборационистов были одной из самых строгих тайн вторжения, их не знали вплоть до известинской публикации Л.Шинкарева уже после распада СССР.

Никто до Л.Шинкарева так под­робно и документально до сих пор не рассказывал об униже­ниях лидеров нации. Уже арестованные, изолированные друг от друга, потрясенные предательст­вом и вероломством «советских братьев», они все еще не верили очевидному. Они все еще надеялись переубедить кремлевских старцев, доказать, что намерения Чехословацкой компартии искренние и благородные. Им угрожали не смертью, к этому лидеры Чехословакии были готовы. Им угрожали крово­про­литием народа. Перед такой угрозой кто не дрогнет?

Потом, через мно­гие годы, советские граждане будут говорить на упреки чехов — это же не мы вводили танки! Но жестокая правда заключена в том, что у советского Политбюро были все основания говорить, что советский народ поддерживал оккупацию. Но и чешские руководители имели право считать, что народ их поддерживает. И правда маленького народа была правдивее советской правды потому, что чехословаки были у себя дома, они выбирали путь в будущее для себя, и нет никакого оправда­ния вмешательству в этот выбор. А советские граждане так и не услышали спетую в 68-м Алек­сандром Галичем истину: «Граж­дане, Отечество в опасности! Наши танки на чужой земле».

Цена пятна на репутации

Быть может, при прочтении книги Л.Шинкарева только и понимаешь, что такое единство нации. Сколь важно иметь не призрачную, не номенклатурно-клановую, а настоящую элиту. И сколь важна ее роль при сохране­нии суверенитета в час испытаний. Могли бы наши премьеры (Янукович, Кинах, Пустовой­тен­ко и даже Тимошенко) вести себя так мужественно и неуступчи­во, как Черник, которого увозит гебня в бронетранспортере? Как Кригель, единственный из всех так и не подписавший соглашение с Кремлем? Есть ли у нас фигура, равная министру иностранных дел ЧССР Гаеку, который воп­реки всем запретам коллабора­ционистов улетел на Ассамблею ООН и там, на трибуне, глотая сле­зы, срывающимся голосом тре­бовал от оккупантов убраться вон? А потом, зная, что его ожидает в Праге, — вернулся.

Лучшие люди Чехии и Словакии были, по квалификации КГБ и Политбюро ЦК КПСС, а также и по распространенной в высших эшелонах нашего политикума тер­минологии, — националистами. Их на четверть века исключили из активной жизни. Академики работали истопниками в котельных, или садовниками, как Иржи Ганзелка, или слесарями, как Дубчек. Их лишили ученых званий и степеней, как Гаека. Могли они избежать четвертьвековых страданий и лишений? Да, но для этого нужно было признать оккупацию «братской помощью», а намерение сделать свой народ свободным и счастливым — заблуждением и ошибкой.

Особый сюжет — президент Свобода. С него, впрочем, и начинается увлекательное путешествие Л.Шинкарева в прошлое. На подмосковной даче оперативники находят давно ушедшего на отдых майора Камбулова и везут к начальнику ГРУ. Майора-пенсионера к начальнику Главного разведывательного управления — это все равно, что босоногого монаха-миссионера к апостолу Петру. Но этот майор имеет магическое влияние на президента Свободу. Он был связующим звеном между советской разведкой и командиром чехословацкого корпуса полковником Свободой, завербованным перед Второй мировой. Он прошел рядом с полковником всю войну, случалось — закрывал его своим телом. Толь­ко он листал секретное досье, в котором припрятана тайная страница, — служба поручика Свободы порученцем у белого генерала Дитерихса. Майор Камбулов прилетел, чтобы его «источник», президент ЧССР, возможно, в последний раз выпол­нил чужую волю. Возможно, ради этого его и держали на крючке тридцать лет. Свободе предстояло сдать страну без боя.

Советские чекисты просчитались с последним требованием. Де­ло в том, что руководство ЧССР и так понимало, что не сможет проти­востоять «братьям по оружию». Не в оказании сопротивления, которого так боялся Кремль, таилась запад­ня для агрессора. Страна не сопротивлялась. Страна не видела «освободителей» в упор. Она не сострадала изнывающим от зноя, часто голодным солдатам. Она не пускала их в туалеты. Она при­равняла события 1968-го к событиям 1938-го, потому что для чехов и словаков было, в сущности, одинаково, кто их оккупировал — фашисты или Советы. И как в 1938-м европейские демократии и правительства позорно сдали Чехословакию Гитлеру, так же позорно они проглотиили оккупацию 1968-го. И так же позорно повели себя в 2008-м, когда русские танки оказались в 60 километрах от Тбилиси.

На самом деле кагэбистам нуж­но было требовать от президента Свободы другого. Чтобы он силой своего авторитета сформировал новое, рабоче-крестьянское правительство из отступников и предате­лей. Охочие войти в него нашлись. КГБ завез заранеее отпечатанные в Союзе сот­ни тысяч листовок в поддержку этого правительства. Но тут Свобода оказался каменно твердым и неуступчивым. Он понимал, что народ поймет, а чего ему никогда не простит.

Я читал и перечитывал страницы, посвященные Людвику Свободе. Я сопоставлял трагические страницы 1968-го с нашими событиями. Я вспоминал обращенный к Кучме призыв уйти в отставку сразу после кассетного скандала, потому что подозреваемый в преступлении президент страны, как и любой политик с темным прошлым, всегда зависим и управляем. Всегда найдется майор Камбулов, который в час «икс» приедет неожиданно и потребует выполнить невозможное и страшное.

Задумывается ли наделенный правом голоса украинец, что любое не пятно даже, а пятнышко в биографии политика — это пят­но на репутации государст­ва?

Три русских правды…

«Я не люблю сослагательного наклонения, но предположим, что в Чехословакии возникает буржуазная республика, она выходит из Варшавского договора, допускает к себе немцев, а ФРГ, вопреки Потсдамским соглашениям, уже вооружена до зубов. За ними двинутся американцы…»

Это говорит автору человек, которого августовская Прага знала как полковника Трофимова. Перед полковником в струнку стояли чекисты, генералы и посольские работники. Потому что на самом деле он был членом По­литбюро К. Мазуровым. Уже и на излете жизни, в больнице, Кирилл Трофимович считал, что у того времени была своя правда. Теперь бы он так не поступал, но тогда — не было вариантов. Другие высокопоставленные лица считали, что только так и нужно было, что и сейчас бы двинули войска. И лишь десантник ефрейтор Нефе­дов, высадившийся в ночной Праге, ошеломленный отчаянием и горем «освобождаемых» чехов, сказал то, что и должен был спустя годы сказать нормальный человек: «Прости нас, Прага…»

Это было первое публичное покаяние. Официальное Кремль так и не принес ни Чехии, ни миру. Ушли из жизни без покаяния многие, если уже не все небожители, надругавшиеся над Чехословакией. Ушел М.Суслов, автор идеи устроить для нескольких известных чехов показательный расстрел понарошку. Чтобы все поняли — шутить не будем. Ушел архитектор перестройки А.Яковлев, организовывавший широкомасштабную дезинформацию для Чехословакии через издание на чешском газет, подметных писем и листовок, через вещание радиостанций и уничтожение чешских средств массовой информации. Ушел унижавший Фрату Кригеля Шелест, ушел Подгорный…

В покаянии заложен глубочайший смысл, и оно необходимо не только как признание вины и просьба о прощении. Это в первую очередь нравственное обязательство никогда впредь не совершать ничего подобного. Хоть посылать танки на чужую землю, хоть жечь гетманскую столицу и вырезать мирное население, хоть выметать до зернышка хлеб из закромов. Нелишне сказать, что в насилии над Чехословакией принимала участие и Украина, и не столь важно, что Подгорный или Шелест не носили вышиванок, а на форме украинских солдат сияли звезды, а не трезубцы. Как и автор, я заимствовал для заголовка у Ю.Левитанского удивительно точные и претендующие на нравственный императив слова — ничего не проходит бесследно ни для судьбы, ни для души, ни для истории. Поэтому пусть простят нас всех и Буда­пешт, и Прага, и Братислава.