Все билеты проданы. Франковцы разменяли десятый десяток

В юбилей — лишь о хорошем. О чем еще говорят, когда на государственном уровне отмечают важные даты и всенародные праздники…

И у нас «на деревне» дела творятся веселые: громкое отмечание 90-летия первого драмтеатра страны, Национального — имени Ивана Франко.

Уже представляю как псевдоученая «крыса» — под юбилейный шумок — залезла в пыльные «закрома», нарыла с десятка два разнообразнейших «измов» (модернИЗМов, реалИЗМов, натуралИЗМов, при Г.Юре, С.Смияне или С.Данченко определявших художественный облик театра), да накатала пару-тройку зевотных докладов.

Ой ли, ну зачем это нам за юбилейным столом? Ведь ходим в театр не только за «измами». Но и потому, что иногда и идти больше некуда.

(Каждый раз, приходя, надеешься: а может хоть эти «излечат»… искусством?)

Удивительная картина в этом театре иногда наблюдается по утрам. Змейка многолюдной очереди тянется до билетной кассы — аж с площади Франко.

Что стряслось? На что дефицит?

Оказывается, в городе таки есть «дефицит». Огромный спрос на два абсолютных кассовых хита столицы. И оба у франковцев.

На них невозможно попасть (в лучшем случае надо взять в «плен» директора М.Захаревича или худрука Б.Ступку).

Записываются в очередь за месяц вперед. Лишние билеты клянчат еще у метро. Билетные спекулянты наглеют. Ажиотаж не стихает.

(Счастье-то какое!)

* * *

Первый спектакль относительно новый, 2007 года рождения.

Второй — ветеран межсезонных репертуарных сражений, ему уже двадцать лет (давно и постановщика нет, крупнейшего режиссера Сергея Владимировича Данченко).

Что «объединяет» кассовые блокбастеры, даже гадать не хочу. Даже не спрашивайте. Явно не уровень предъявленной режиссуры. И, очевидно, не философский масштаб сценического осмысления низменности или высоты души человеческой.

Общее между ними хотя бы то… Что? Пусть по-разному, но все же качественно, — эти постановки компенсируют зрительскую тоску по театру открытых эмоций. По театру ярких народных характеров. И… по театру фееричных актерских перевоплощений.

Короче говоря: удовлетворяют эти хиты тягу народа к старинному доброму — «наивному театру» (о котором чуть ниже).

* * *

Просто замечательно, что в отдельно взятом спектакле «режиссуру» во время репетиций однажды победило актерское своеволие! И классическая (провинциальными постановщиками давно «обглоданная») «Кайдашева сім’я» стала у франковцев шлягером национального масштаба.

Семьями и толпами идут смотреть на эту «семью»… В извечной сварливости которой и в постоянных ее междоусобицах, ну, разумеется, как в зеркале отражается и наша нынешняя «дружная семья». Все у Нечуя (и его интерпретаторов) едва ли не «сканировано» с наших дрязг-разборок. И, увы, давно предсказано.

Еще, конечно, идут смотреть на одну большую актрису… Таковой с полным основанием (после постановки) можно считать Наталью Вячеславовну Сумскую (в роли Кайдашихи).

Да уж, с загадочным характером актриса, но с даром сценическим — просто виртуозным… Играет сочно, жадно, вольно, искусно. В украинском народном орнаменте этой постановки именно она — и иголка, и нитка, и лучший узор.

Бывают актрисы, которые «надевают» на себя роль, будто бы одежду нужного размера, благодаря своей органике (или почвенному началу). Таковыми в истории франковцев были Куманченко, Копержинская, Ужвий, Нятко. Они легко «входили» в образы, будто бы в воды реки: и плыли… к какому-то «новому» берегу.

И есть лицедейки, частенько оставляющие «зазор» между своей творческой личностью и собственно… образом. И в этом — особая ювелирность работы. Это как алхимические фокусы с чудесами перевоплощения. На которые оказалась щедра и изобретательна актриса Сумская.

Едва заметный «зазор» между ее личностью и ее же ролью — лишь укрупняет сценический масштаб... Поскольку играет в Кайдашихе множество характерных оттенков, комедийных настроений и драматических состояний. Как пластилин на сцене. Меняется ее тело и вся ее стать трансформируется. То величественна, то низменна. И «перец» есть в ее сердце, и сахар переплавлен в неистовстве материнских инстинктов.

В некоторых украинских селах дотошных теток называют «нышпорками» (это фольклорное явление природы, определенный образ жизни). У Сумской — царственная «нышпорка»! Женщина, которой необходимо быть «везде» и «всюду»: все знать, всех «иметь», держать в одном кулачке не то что семью, а все село, а то и всю Украину!

Эта Кайдашиха со следами еще не растаявшей женской привлекательности. Но быт да село взяли свое… Она и ругается, чтобы не плакать. И хохочет, чтобы не зарыдать. Она и других истязает лишь потому, что сама уж растерзана.

* * *

А что ж написать про Тевье нашего, про Молочника? Еще один (главный) блокбастер от юбиляров-франковцев. Уж сколько лет о нем пишут и пишут, а спектакль — как дыхание утра, как багровый закат над выжженным полем.

И еще — как вечный (млечный) путь (сценографический образ Д.Лидера), на котором мы все заплутали.

За двадцать истекших годков Тевье-молочник, естественно, стал значительно «старше». Поменялась у него и спутница жизни. Теперь… на «млечном пути» актриса Наталья Лотоцкая, чисто и нежно игравшая жену его Голду (сегодня в этой роли замечательная Тамара Горчинская).

…Вспоминаю свои ощущения «Тевье» в течение разных жизненных промежутков. И осознаю: не только герой стал «другим», сам спектакль внутренне изменился.

Он стал грустнее. Пронзительнее. Гораздо «больнее».

Лет эдак… назад, когда Богдан Сильвестрович Ступка в роли Молочника еще «зажигал» искры надежд в наших сердцах, утомленных печалью, тогда все-таки верилось: его молочный фургон все же доедет до станции «Счастье».

Сегодня, когда и он, великий артист, и мы, его скромные почитатели, стали «как бы» мудрее и старше, в том же спектакле (и в том же герое) видится мне больше неприкрытой тревоги, блаженной усталости и едва ли не мученического отчаяния.

Если «когда-то» в Нем (герое) изнутри «жгло» неистовство желания изменить извечный маршрут своего фургона и выйти на «светлую» столбовую дорогу… То нынче, когда он смотрит в небо, его как будто бы давит к земле трудное горькое знание жизни. Ибо нет «обратной дороги» на небесном — млечном — пути… На котором — когда-нибудь — будем.

Что же еще? Первый артист. Великая роль. Вечный спектакль. Нужны дополнительные комплименты?..

Глаза этого Тевье — глаза артиста — и глаза человека (Б.Ступки) — однажды будто бы слились для меня в «одни зрачки»... Когда пять лет назад играли «Молочника» в Минске; а дома, в столице, его «низвергали» и унижали, этот гениальный артист сидел утречком в минском гостиничном номере — и как-то так «больно» смотрел… Будто бы «внутрь» себя. Как может смотреть на путаный млечный путь (и этот ополоумевший мир) — только мудрый Молочник…

* * *

На недавних, очень успешных, гастролях театра в Санкт-Петербурге российский критик Марина Дмитревская сказала, как отрезала, о наших франковцах: «Ваш театр наивен в самом высоком смысле…».

Полагаю, лучшего панегирика к этому юбилею и придумать нельзя.

Что есть «наивность» в театре?

(Ану-ка в словарь…)

Наивновсть — естественность (как антитеза искусственности), детскость и непосредственность. Бесхитростность, доверчивость, «святая простота». А умница Кант и вовсе категоричен: «Наивность — это восстание первоначальной естественной искренности человечества против... искусства притворяться…». Вот так!

Значит, не притворствуют все-таки, если «со стороны» подобное видится. И значит, искренностью своею театральной да «святой простотой», словно святою водой, все же лечат иногда, исцеляя зрителя от мерзкой болячки этого века — «комфортного цинизма». А иначе с утра эти «больные» и не стояли б у касс, не толпились. И не возмущались под самой важной вывеской для любого театра земли: «Все билеты проданы!»