Волшебник из театрального космоса

Поделиться
Когда в середине июля в Одессе художник Олег Шейнцис ушел от нас навсегда, схватившись за сердце, о его гениальности и творческой значительности написали многие...

Когда в середине июля в Одессе художник Олег Шейнцис ушел от нас навсегда, схватившись за сердце, о его гениальности и творческой значительности написали многие. Но он слышал эти слова и при жизни. Наученной горьким опытом, мне хватало храбрости повторять ему их всякий раз, когда оказывалась рядом. Потому что художникам надо говорить нужные слова при жизни, а не писать их потом в некрологах, коря себя, мол, не успел... Мне нравится называть его Волшебником. Потому что это самое точное его определение.

Трудно, да и невозможно, писать об Олеге в прошедшем времени. И надеюсь, меня поймут и простят. Шейнцис — личность грандиозная во всех отношениях. Человек, так феноменально одаренный Богом. Олег сам по себе — подарок дисгармоничному миру, который он всеми силами старался облагородить и усовершенствовать… Хотя бы в пределах театральной сцены.

25 лет он оставался главным художником театра Ленком. Ему единственному на всем театральном континенте Марк Захаров придумал название «сценограф-постановщик», прямо подчеркнув роль и значение в создании сценических произведений. Но сухой язык отдела кадров вряд ли может что-то сообщить о его безграничной фантазии и дерзости творца. Сценическая коробка Ленкома не так велика, как обычно в академическом театре. Но Олега это не ограничивало. Ибо кулисы его воображения распростерты между раем и адом. И как волхвы умеют выливать из воска точные отражения наших восторгов и страхов, так и он знал, как вынуть из этой бездны чувствилища идеальный предметный реквизит для нужной пьесы. Декорации и макеты Шейнциса интересны сами по себе, в чистом виде. Они живут, дышат, движутся и мерцают подобно ускользающей таинственности и безмерности мира, которую он материализовал в «Юноне и Авось», «Мудреце», «Мистификации», «Варваре и Еретике», «Чайке», «Городе миллионеров», «Шуте Балакиреве», «Метаморфозах» et setera. Наверняка, этим достижениям в немалой степени способствовали его обаяние и искренность.

Шейнцис очень видная и значительная фигура на театральном небосклоне. Человек, четверть века определявший художественно-сценографическую политику самого известного московского театра, профессор и заведующий кафедрой композиции постановочного факультета Школы-студии МХАТ, самого лучшего в стране театрального института, лауреат Государственной и множества других отечественных и международных премий, мэтр современного искусства сценографии, доказавший свое высочайшее мастерство на многих престижных сценах Москвы, а также Англии, Америки, Италии, Израиля, Чехии…

При этом в нем не было и намека на важность и помпезность, к которой обязывало положение и регалии. Он был и остался поэтом сцены. И уверяю вас — редчайшим человеческим экземпляром. Шейнцис — это давнее «наследство», доставшееся мне от Григория Горина, Шекспира ХХ века, великого мудреца и философа. Таких людей объединяют далеко не совместные посиделки, а единство нравственной основы и взгляда на созданное Творцом, потому что они сами чувствуют и чтят в себе его искру и силу. Олег уникального сплава человек — высочайшей культуры, благородства и порядочности. Не напоказ, не для демонстрации, а для себя. Он относился к своему делу с такой любовью и ответственностью, что его можно считать образцом. Если его что-то по-настоящему возмущало, он не мог это «проглотить» или не заметить. Тут реакция его часто приобретала черты разбушевавшейся стихии. Если он — холерик по темпераменту, человек южного происхождения — выходил из берегов, то вокруг «деревья гнулись». В эти моменты на него было больно смотреть — он, что называется, рвал себе сердце. Как-то после одного такого эпизода, случившегося на служебном входе театра, где гастролировал Ленком, мы пошли перевести дыхание в кафе, и я принялась слезно умолять его не реагировать так отчаянно на банальную тупость. «Не волнуйся, я умею быстро приходить в себя и восстанавливаться», — успокаивал Волшебник. Но я-то видела, что его еще шатает от захлестнувших эмоций. Он был жутко «переживательный» и беззащитный в этой своей распахнутости. А его бурное негодование по поводу несправедливости, безалаберности и непорядочности — это обращенная в Небо жалоба чистого сердца на несовершенство нашего мира.

Если он и впускал на свою «территорию», то там можно было жить только по закону полного доверия, любви и приятия. Олег всегда был беззаветно предан своему театру и Марку Анатольевичу Захарову. Думаю, Захаров никогда не сомневался, что Шейнцис один из немногих людей, на которых он мог положиться. А уж как Олег переживал за своих студентов, сколько соплей и слез он утер! Сколько хороших, состоявшихся художников еще не раз скажут ему «спасибо».

Один очень личностный штрих к его портрету. Благодаря Олегу у меня в доме появилась розовая ванная. Как-то покупали ему белую клеенку для ванной в только что отремонтированную белую студию. Стоя рядом, исключительно из приличия, чтобы проявить заинтересованность темой, пощупала висящую рядом с белой розовую. Он тут же загорелся: «Я тебе ее подарю!» — «Не надо!» — «Я видел, как ты на нее посмотрела!» Минут пять мы воевали в банном ряду, пока на нашу итальянскую «фиесту» не прибежали консультанты, и в результате я стала счастливым обладателем розовой французской клеенки. Потом я купила под нее плитку, нашла строителей и, пережив все прелести ремонта, повесила подарок Волшебника. Его обходительность и внимательность часто поражала. Он умел читать по жестам и взглядам и (я не о клеенке) понимал в другом то, что сам порой не мог прочитать в себе.

Олег — существо с очень трепетной и нежной душой. Но абсолютный мужчина во всех повадках и проявлениях. Пепельные кудри и внимательный взгляд сквозь очки напоминали в нем сказочника Андерсена и певца Леннона. А он и был и певцом, и сказочником. Мог целый час любоваться старым диваном в музее мебели, обожал «блошиные» рынки. Как-то мы тащили с Сенного рынка в Киеве (с моей точки зрения) разную рухлядь — какие-то потемневшие подстаканники, старые дверные ручки и даже крестьянский серп ХІХ века, который он раскопал под двадцать пятым культурным слоем у древней бабки. Когда ленкомовского кудесника с этими «раритетами» в руках, страшно гордого и счастливого, увидел швейцар у входа в дорогую гостиницу, у него от удивления картуз съехал на затылок. Олег мог рассказывать о найденной им в антикварной лавке старой счетной машинке или радиоприемнике, которые «играли» роли в «Метаморфозах», с таким вдохновением, как будто речь шла о живых существах.

С ним было невероятно интересно просто гулять по улицам. Там, где ты пробегал, едва отметив, что старый особняк наконец отреставрировали, он мог подолгу рассказывать о стилях, направлениях, именах. Архитектор по первому образованию, он знал и понимал красоту того, что создано рукой человека. Он видел то, что мы с вами редко замечаем — оттенки освещения фонарей на улице, рисунок теней, кружева сплетенных деревьев. Красота жила в его сердце и отражалась во всем, к чему он прикасался. Например, в его театральной мастерской. Напишите же кто-нибудь о ней новеллу или поэму! У меня не хватит слов описать тот мир, в который каждый входил как в сказку. Всякий, кто попадал в нее впервые, долго вертел головой по сторонам, восторженно шевелил губами и уже не сомневался, что попал в заповедную зону Волшебника. У Шейнциса, безусловно, была своя большая и важная миссия, которую он выполнил сполна, — помочь людям увидеть и полюбить красоту вокруг нас и различить чудо божественной гармонии (думаю, фрагменты его монологов еще раз подтвердят это).

Олег был, безусловно, человеком Космоса. Но, к сожалению, относился к той породе людей, которые мало заботятся о своем здоровье. Точнее, считают это предметом, не стоящим их внимания. Он мог азартно, с мальчишеским геройством рассказывать, как, обманув докторов, вызванных обеспокоенной женой Людой, на следующий день улизнул из больницы и вернулся в театр, потому что у него там, видите ли, неотложное дело. Он курил сигареты и пил кофе в таких количествах, что иногда, когда слова уже кончались, хотелось просто связать ему руки. Он «рвал» сердце, не умея экономить себя ни в чем. Последнюю по времени беседу с ним на тему «забота о здоровье» он опять превратил в шутку. Стоя за кульманом в мастерской, весь ослепительно красивый — в белой рубахе и черной жилетке, тонкий и звонкий, он чертил как всегда что-то срочное и миролюбиво отбивался от «обещай, что ты займешься собой»: «не переживай, лапуль, все будет в порядке…» Ладно, я тебе как всегда верю, Волшебник. Не различая пока ничего от боли, но зная твое космическое чутье, верю, что «все будет в порядке» та этом свете и на том — для тех, кто ушел, и тех, кто остался.

Монологи на заданные темы

— По роду я одессит, там прошло мое детство и юношество. Жванецкий говорит, что Одессу надо закончить как школу, Питер как институт, а в Москве надо работать. Вот первую и третью позиции я выполнил. А учился уже в Москве. Наверное, в каждом человеке заложен код, который приводит его туда, куда ему полагается. Он и привел меня в Ленком.

На один из моих первых спектаклей случайно попал режиссер Ленкома Юрий Махаев, после чего меня несколько месяцев разыскивали по городу. Это действительно оказалось непросто, потому что ни квартиры, ни телефона у меня тогда еще не было. Я в то время пропадал во МХАТе, он только переезжал из Камергерского переулка на Тверской бульвар, становился на реконструкцию. Там меня встретили друзья и говорят: «Иди быстро в Ленком, тебя ищут». Я пришел. И Марк Анатольевич, первый раз меня увидев, сразу бросил в водоворот, в котором я так и остался. Не было каких-то длительных переговоров, обсуждений, пожеланий. Хотя Захаров по гороскопу Весы и ему положено взвешивать решения, он этого долго никогда не делает. Рискует, доверяет интуиции. Ну а дальше, не выпустив еще «Жестокие игры», мы начали делать «Юнону и Авось». Одним словом, работы навалилось столько, что не было времени обсуждать, каким образом я оказался в Ленкоме. Видимо, это обстоятельство судьбы.

* * *

— Я учился в Школе-студии МХАТ, которая отличалась от других школ академизмом, и студентов там от внешних современных течений оберегали. Но у нас, конечно, было сумасшедшее любопытство именно к современному искусству, мы интересовались, чем занимаются самые передовые художники. Круг людей, чьи имена нас соблазняли, был в общем-то довольно узок — это Боровский, Кочергин, Левенталь, Китаев и Лидер. Когда я впервые в Москве посмотрел выставку Лидера, то почувствовал, что это мое. Его смелые, сложные и неоднозначные работы меня заинтриговали. Оканчивая Школу МХАТ, я начал увлекаться композицией, которую мне тут же предстояло преподавать в своем институте, а этот предмет был практически запрещен, считался абстракцией. Я слышал, что Лидер тоже ведет свои опыты в области формальной композиции, и конечно, мы стали встречаться и общаться. Важно, что от Даниила Даниловича исходило больше инициативы, чем от меня, и это говорит о нем как о высокой личности, так как он был ведущим, зрелым художником, а я только начинал. Но никаких амбиций и дистанций не чувствовалось, мы общались без обиняков и пристрелок. Меня поразило то, что он с удовольствием учился: слушал, взвешивал, потом через полгода или год мог сказать: «Я проверил, ты был прав». Лидер часто приезжал в Москву, вообще входил в московскую группу, поскольку у художников нет географии, у них есть компания, где бы они ни находились.

* * *

— Я часто слышу: «Ты любишь черный цвет, темные тона». У меня нет особого пристрастия, цветовую гамму рождает идея. Но в театре должны превалировать темные цвета, чтобы объемнее смотрелись артисты: в светлых тонах меньше читаются лица. Я могу нагородить декорацию со всякими сложностями, однако сам люблю находиться в очень простой среде, где вообще не пахнет никакими эффектами. Чем проще, тем мне лучше. Моя новая студия вся белая, без всяких изысков. И в спектакле «Метаморфозы» я спланировал светлую гамму. Это сложная живопись — белое на белом, разные оттенки цвета: холодный белый, теплый и линялый, такой еле-еле уловимый мираж. Все должно быть на уровне ощущений. Когда тебе подсказывают сверху, не будь глухим, обрати внимание.

* * *

— Когда я пришел в Ленком, театр был молодой, ищущий ответы на многие вопросы и забирающийся в этих поисках в поднебесье. Марк Захаров часто говорил об энергетике, и, конечно, наш интерес приблизил людей, знающих эту тему — крупных физиков, медиков, ученых, которым было что нам поведать. Они дали нам очень много интересной информации о том, как устроен мир, человек, о соотношении микро- и макрокосма, временных категорий. Колдовство, сказочные ужасы и предсказания нас мало интересовали, мы скорее касались многомерности мира и пространства. А для театра пространство не пустой звук, как и то, что происходит ЗА текстом, словами, поведением, тем, что называется театром проживания. И, разумеется, общение с такими людьми нас продвигало. Мысль суммарна, как и знания вообще суммарны. И от тех, кто тебя окружает, твоя мысль может насыщаться, расширяться, обогащаться.

Поделиться
Заметили ошибку?

Пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите Ctrl+Enter или Отправить ошибку

Добавить комментарий
Всего комментариев: 0
Текст содержит недопустимые символы
Осталось символов: 2000
Пожалуйста выберите один или несколько пунктов (до 3 шт.) которые по Вашему мнению определяет этот комментарий.
Пожалуйста выберите один или больше пунктов
Нецензурная лексика, ругань Флуд Нарушение действующего законодательства Украины Оскорбление участников дискуссии Реклама Разжигание розни Признаки троллинга и провокации Другая причина Отмена Отправить жалобу ОК
Оставайтесь в курсе последних событий!
Подписывайтесь на наш канал в Telegram
Следить в Телеграмме