Владимир Немира: «Главным за океаном было сохранить свою самобытность»

Владимир Немира рисует уже более сорока лет. Еще школьником после уроков шел в парк и воспроизводил каждое деревце, каждую его веточку. Эти юношеские пленэры, талант рисовать очень помогли со временем, когда увлекся львовскими домами и улочками. Они у него выходят живыми, одухотворенными.

— В этом нет ничего странного, — сознается художник. — Ведь у каждого дома своя история, своя душа. Здесь рождались, достигали успехов, испытывали поражение разные люди, и каждый из них оставлял здесь свои следы. Я же должен лишь распознать их, и уже ничего не нужно домысливать.

Именно эта черта Владимира Немиры — замечать особые приметы окружающего мира — пригодилась во время продолжительного пребывания за границей. Как-то художник вместе с женой ненадолго, как они считали, поехали в США. И сложилось так, что пробыли там бесконечных 15 лет.

— Там я очень много рисовал. Едва ли не больше всего — уголки родного Львова. Считаю, что главным в США было не потерять духовный контакт с родной землей, собственными корнями. Это чувство в нас очень глубокое, а дерево нашего народа — большое и ветвистое, и хочется быть на нем хотя бы маленькой веточкой. А если потерял корни, ты — никто. Можешь рисовать что-то, знать композицию и равновесие фона с элементами — такие работы хорошо будут покупать, но творчества в них не будет. То, что изображаю, почти никогда не соответствует архитектурному проекту, «умершей» фотографии, хотя очень уважаю этот вид искусства, — продолжает В.Немира. — Когда работаю, думаю не об архитектуре, а о людях, которые в этом доме жили. И тогда он приобретает свой образ. Как-то за границей воссоздал воспоминание о львовском доме, но уже под влиянием архитектуры другого города. Когда эту работу увидела жена консула Канады, нашла в ней что-то родное. Как оказалось, она училась во Львове. А в Вашингтоне женщина узнала дом из львовской Погулянки, где родилась много лет назад. Выяснилось, что мы росли рядом, и в детстве я лазил на черешню, которую еще перед войной посадил ее отец.

Работы о родном Львове, созданные на чужбине, зримо излучают ностальгическую грусть. Возможно, поэтому в стране эмигрантов их так понимали тамошние украинцы.

— Когда попадаешь в чужую для тебя среду, вдруг замечаешь: и лес красивый, и удивительный Ниагарский водопад шумит, и природа замечательная, и дома, и парки, но ты там — чужой. И тогда начинаешь с того, на чем остановился в своей стране, «перетягиваешь» знания, композиции, сюжеты. А когда познаешь многие другие вещи, становишься смелее. И морально, и материально художнику там очень трудно. До тех пор пока не проявишь свою творческую индивидуальность и не получишь признания или не станешь таким, каким тебя хотят видеть. Это, как у нас когда-то — награждали тех, кто рисовал героев труда. Так и там. Хотят американцы, например, какого-то Арлекина или белую корову с черными пятнышками, художник штампует заказанное, и так живет. А иначе тебя вроде бы и нет, — уточняет художник.

Вот уже год, как супруги вернулись на родину. А недавно Владимир Немира представил свои работы, созданные в течение последних шести лет, во Львовской галерее искусств. В них — воспоминания о США, живописные уголки Украины и, разумеется, родного Львова. Ведь Львов — город его детства. Здесь он знает каждый дом, каждую улочку, и этим беспредельно счаст­лив.

— Счастлив и тем, что сумел сохранить свою самобытность. — рассказывает его жена, муза, верная подруга и известный скульптор Екатерина Немира. — Мы с Владимиром вместе учились во Львовской академии искусств. Большинство его одногруппников до вступления в институт закончили художественное училище и имели профессиональную подготовку. Те же, кто попал к институту без такой школы, растерялись, но только не Владимир. Он был абсолютно свободен. В мастерской рисовал так, как считал нужным. Когда все компоновали изображаемую фигуру на листе, он восхищался, например, коленом, а потом, конечно же, ему не хватало места для остального.

Но это его не беспокоило. Почему-то был убежден, что все-таки станет художником и все еще успеет. Посещал лекции, ходил на выставки известных мастеров, но сам рисовать не спешил. Вместо того ездил с друзьями в Сибирь на заработки. А потом понял, что с искусством так нельзя. В искусстве, говорит, нужно быть очень честным и — работать, работать, работать. Впрочем, о тех годах не жалеет, потому что накопил в памяти пейзажи, лица, эмоции. Без этого, считает, не было бы о чем рассказать на полотне.

В своем творчестве Владимир Немира остается чрезвычайно открытым человеком. С удовольствием обсуждает с женой детали работы: вместе они уже много лет, и им до сих пор интересно друг с другом. Возможно, поэтому художнику удается сохранить свежесть взгляда на все, что его окружает. С холстов нам улыбаются, тоскуют и радуются даже дома.

— Человек может растрогать взглядом, улыбкой, а чем могут вдохновлять дома? — спрашиваю.

— Это как срисовывать букет цветов — запаха не нарисуешь, но можно передать его нежность, воспоминание о том, как эти цветы приняла женщина. Тогда они отразятся на полотне частичкой добра, теплом человеческих отношений, смогут передать печаль или радость. Чтобы рисовать, надо любить. В моих работах сооружение может выглядеть словно подавленным, а может стоять «стройно», с верой в победу. Нет мертвой натуры, все вокруг одухотворенное.

В США многие художники, еще рисуя, думают о том, понравится ли произведение потенциальному покупателю, купит ли его кто-нибудь. В Украине все по-другому. Здесь не покупают картины только для того, чтобы украсить ими модный интерьер. Но часто у людей, знающих толк в творчестве, нет денег, а тем, у кого они есть, картины не нужны.

— Некоторые композиции вижу сразу, — заканчивает рассказ мастер, — другие рождаются в процессе творчества. Еще какие-то со временем хочется переработать. Например, смотрю на свой рисунок оперного театра. Именно в этом ракурсе он для меня совершенно новый, словно и не я рисовал. Иногда у меня складывается впечатление, что мои работы со временам выкристаллизовываются уже без моего вмешательства. На самом деле это, очевидно, я меняюсь. А еще такое ощущение, что мое мировоззрение только начинает формироваться, только теперь начинаю чувствовать, что все же что-то могу.