Владимир Крайнев: «НАСТОЯЩИЙ ТАЛАНТ — ЭТО ТАЛАНТ ЖИТЬ»

«Что-то в Украине стало много Крайнева». Эту фразу можно слышать последних три года. За это время конкурс юных пианистов Владимира Крайнева и фестиваль «Владимир Крайнев приглашает…» доказали свою жизнеспособность и стали традиционными. Да, пожалуй, Владимира Крайнева - народного артиста СССР и народного артиста Украины - действительно много: пианист, не требующий специальных представлений, талантливый педагог, «хозяин» престижного конкурса и популярного фестиваля. Наконец, просто умный и приятный собеседник. И поэтому фраза, открывшая эту статью имеет полное право на существование. Вот только интонацию раздражения и зависти я настойчиво предлагаю сменить на удовлетворенность.

- Каковы сейчас основные тенденции «рынка талантов», как вы сами его называете?

- Во-первых, к сожалению, происходит девальвация. Уровень мастерства поднялся невероятно высоко. То, что мы начинали уметь после двадцати, то эти дети в свои 10-12 лет уже потрясающе умеют. Поэтому общий уровень мастерства невероятно высок, а звезды все равно остаются единичными. Во-вторых, на этом фоне в звезды все равно очень трудно пробиться. И часто, к сожалению, пробивается не что-то настоящее, а то, чему сопутствует удача. То есть низкого уровня сейчас просто нет. Но все равно сохраняется деление на гениев и всех остальных. Мы уже неоднократно обсуждали с педагогами - и нашими, и западными, - что мы растим гениев безработицы. И дело не в том, что падает интерес - ни в коем случае, - но падают возможности. Материальные возможности, я имею в виду. Причем в нашей стране это как бы естественно - экономический кризис, - но то же самое происходит и на Западе - там ведь тоже спад. И если семья начинает зарабатывать на четверть меньше, то и ее интерес к художественному творчеству на четверть снижается. И следовательно, снижается посещаемость концертов, театров, выставок. Как это ни обидно, а живот, видимо, прежде всего.

- За свою творческую жизнь вы сумели выработать стратегию выживания в этих условиях?

- У меня все было немного по-другому. За нами стояло государство. Почему так жива эта память о «лучшем прошлом»? У тебя есть твой прожиточный минимум, на который ты всегда можешь рассчитывать. У музыкантов было то же самое: ставка плюс надбавки, как я это называл - «за мастерство, за слезы, за любовь, за вдохновение». Было очень просто. То есть сложно было дойти до верха. Но правила игры были известны досконально. И надо было только придерживаться их. А теперь мы не знаем правил. Исчез Госконцерт, Союзконцерт, Укрконцерт - те организации, которые обеспечивали нашу роботу. Мы часто возмущаемся по поводу того, какие они были нехорошие. А на их место покамест не придумали ничего. То есть появились совершенно разнузданные системы - кто как хочет, так артистом и правит. Особенно тяжело молодым. Если я уже старый, опытный волк - меня не проведешь. А как быть тем, кто только начинает? Хорошо, за своими детьми я слежу - чтобы их не обидели, чтобы им создали условия, чтобы им заплатили. А других бросают, как щенят, в воду - кто выплывет, тот будет жить.

- И выплывает не обязательно самый талантливый?

- Безусловно. Достаточно посмотреть на то, что мы называем нашей эстрадой. Но ведь в искусстве играет роль не только талант сам по себе, но и жизнеспособность, заложенная в этом человеке. Другая проблема состоит вот в чем. Как я когда-то сказал Альфреду Шнитке - бескомпромисснейший был художник - ты уже живешь в веках, ты написал, и тебя услышат, даже если пройдет какое-то время, меня же могут услышать только сегодня. Мы воспроизводим свою продукцию сегодня, мы не можем ждать. И мы сами вынуждены бороться за возможность это делать.

- Но это у нас. А как это выглядит на Западе, где никогда не было Росконцерта?

- То же самое. Там существует институт импресариатства. Какая разница? Импресарио - это та же маленькая филармония, где происходит та же битва за выживание.

- Вы даете какие-нибудь рецепты выживания своим ученикам?

- Единой системы выживания нет. Я исхожу из того, что настоящий талант - это не только умение играть на рояле, это еще и талант жизни. Я их многому учу - как общаться, как добиваться своего - то, что я уже знаю в свои годы, сделав массу неправильных шагов. Но все равно в искусстве каждый выживает по-своему.

- Вы считаете, что конкурс - это не худший путь выживания в искусстве?

- К сожалению, это единственный путь и другого нет. Есть редчайшие случаи, когда на эстраду выскакивают без конкурсов. Но это редкость - по пальцам можно пересчитать. Ну, пусть десять человек. А играют-то сотни, тысячи. И играют только те, кто получили первые премии на конкурсах. Конечно, с одной стороны, конкурс - это не самое справедливое, что есть на свете, а с другой - все равно вся жизнь исполнителя это конкурс. Если ты выходишь на сцену - ты уже конкурируешь с публикой, которую ты должен забрать, победить, увести за собой.

- Почему вы делаете свой конкурс и фестиваль именно в Украине?

- У меня вообще не было такой мысли - организовывать конкурс моего имени. Если бы не Харьков, не школа, не их желание, ничего бы не было. К тому времени я уже два года занимался педагогической деятельностью, и достаточно успешно - мои дети побеждали на международных конкурсах. И когда мне позвонили из Харькова, я ответил, что еще жив, чтобы немножечко подождали - вот буквально днями помру, и делайте конкурс моего имени, на здоровье. Но они оказались настойчивы, не захотели ждать. И к тому же, это была та музыкальная школа, которую я строил своими руками. Буквально. Я помню эти тачки, которые я там таскал...

- Вы еще и строитель?

- Да. Мы работали года полтора. Каждые субботу и воскресенье, каждую вторую половину дня - после утренней смены - ходили в школу, убирали всякий строительный мусор - битый кирпич, щебень, все что полагается... И поэтому, когда они так захотели этот конкурс, когда я ощутил интерес и поддержку Украины, я согласился. Я помню, как Киев ревниво отнесся к нашему первому конкурсу. Так антагонистически, так снобистски. Но когда увидели наше отношение к лауреатам, как мы их холим и лелеем, все поменялось - сейчас ведь идет просто драка за то, чтобы участвовать в конкурсе. Так что хорошее никогда не остается безнаказанным.

- В фестивале этого года принимал участие корейский пианист Кун Воо Пек. Как лично вы относитесь к популярному в Европе мнению о том, что восточные исполнители не способны прочувствовать западную музыку?

- Снобизм. Европейский снобизм. Что значит «насколько они способны прочувствовать...» А мы сами насколько способны? Вот оттуда же идет весь этот антисемитизм, шовинизм и все прочие наши - наши, европейские - болезни, которые мы сами себе придумали. Чем они от нас отличаются? Разрезом глаз? Что, у них не такие же нервы, сердце? Хорошо, а немец от француза не отличается? А англичанин от русского? Так что, англичанам не играть русскую музыку?

- А вы бы взялись исполнять китайскую музыку?

- Я не знаю этой музыки и ничего не могу сказать, но, наверное, что-то сыграл бы. Во всяком случае сейчас есть композиторы восточные, которые известны во всем мире. Так что, я считаю, такой подход - чистой воды шовинизм. Особенно сейчас, когда мы волею технического прогресса долетаем до Японии за семь часов, корейские исполнители заполонили всю Америку и Европу. Вот у меня девочка-японка получила первую премию на шопеновском конкурсе. Не знаю, много ли европейцев так сыграют Шопена, как она.

- Говорят, они берут усидчивостью и, следовательно, техникой, но при этом страдает содержательная сторона произведения.

- Личность все равно остается во главе угла. Не важно, сколько он сидит над клавиатурой. Вот вы приходите на Иванова, Петрова, Сидорова - и там сплошь содержание, сплошь личности? Или все-таки технология, через которую вдруг прорывается, появляется личное, содержательное. Это опять-таки шовинизм. Ах, они такие усидчивые, у них попа превалирует над головой. Поверьте, это уже лучше, чем когда не превалирует ничего, как это бывает у наших исполнителей. И когда вы приходите на концерт, вы не знаете, сколько он занимался, и вас это не интересует - вы слышите либо личность, либо пальцы. И никакого отношения к национальности не имеет.

- Вы хорошего мнения о слушателе. Вы считаете, что слушатель всегда способен отличить на слух личность от пальцев?

- Опять-таки, я возвращаюсь к словам очень мудрого человека Генриха Нейгауза, который говорил: «Публика - дура. Она ничего не понимает, но все чувствует». И я знаю по собственному исполнительскому опыту, что это такое, когда публика слышит меня и когда она просто слушает меня. И я знаю, что это зависит от исполнителя. Масса и не должна понимать - это не ее задача. Она должна чувствовать.

- Исполнителя можно этому научить?

- Нет. Таким вещам не учат. Это от Бога. Это природа. Поэтому я так горжусь своим конкурсом - первые премии и Гран-при у нас получают исполнители-личности. Это видно, конечно, не сразу в ходе конкурса, а в их дальнейшей музыкальной жизни.

- Говорят, что на ваших фестивалях достаточно сложные программы. Это принципиальное нежелание потакать вкусам публики?

- Я не совсем с этим согласен. У нас достаточно демократические программы. Например, весь Шопен - я не думаю, что это сложно и не думаю, что у Киева так часто бывает возможность это услышать. Но вкусам публики я действительно не буду потакать. Я все-таки буду стараться ее растить. Ну хорошо, а что мы будем делать с Бахом в следующем году? Может, мы его отменим, потому что вот это уже действительно будет нелегко для публики. Но если бы искусство шло на поводу у плебса, не было бы искусства как такового - максимум попса.

- Может, именно из-за такой принципиальности музыкантов академическое искусство в современном мире так «страшно далеко от народа»?

- Искусство и массы всегда существовали изолированно друг от друга. Я всегда говорил, что настоящее академическое искусство элитарно. И ничего страшного в этом нет. Другое дело, что элита должна расширяться. И мы ее расширяем по мере наших сил.