ВЕСНА. ЮБИЛЕЙ. ТИШИНА КИНОСТУДИИ ИМЕНИ АЛЕКСАНДРА ДОВЖЕНКО — 75

Увы, юбилея не будет. Причина прозаична донельзя — киностудия в состоянии едва ли не полного упадка. Уже несколько месяцев действует режим однодневной рабочей недели — с соответствующей зарплатой, разумеется. Ни одной картины в запуске, если что и снимается, то на российские деньги. Какой тут праздник? Пустынными коридорами ходят разве что слухи, один другого ужаснее. Якобы студийная территория будет уменьшена еще больше — уже строятся здесь дома, от которых ни Богу свечка, ни довженковцам кочерга. Загребущие руки сегодняшних нуворишей подбираются к знаменитому саду, некогда посаженному самим Довженко. Именно поэтому последнего собираются фундаментально дискредитировать и некто уже выполняет спецзаказ — сочиняет гнусную диссертацию, где ворота классика забросают дегтем. Конспектик чего-то подобного я читал в одном из декабрьских номеров американской газеты Washington Post, в письме некоего профессора, где говорится о том, что руки Довженко, верного пособника Сталина, тоже в крови, и он должен ответить за смерть миллионов украинцев. Вот так… А еще подожгут музей, чтобы стереть память о студии…

Выслушав все это, я медленно подымаюсь наверх, в комнату, некогда бывшую рабочим кабинетом Довженко. Сажусь за его стол, рискуя заслужить упрек в злоупотреблении служебным положением (после смерти многолетнего директора музея Татьяны Деревянко я исполняю ее обязанности; именно так, иначе не скажешь). Всматриваюсь в лица на фотографиях. Некоторых из этих людей я очень люблю: самого Александра Петровича, Федора Ищенко, исполнявшего в «Щорсе» роль Чижа, Евгения Самойлова… Некоторых откровенно недолюбливаю — прежде всего жену Довженко Юлию Солнцеву. Но все они для меня живые, никуда не ушедшие. Разве можно их уничтожить? Это ведь моя память, это часть моей души — без них я просто умру.

Музей размещается в так называемом Щорсовском корпусе, сооруженном специально для работы над фильмом, заказанным самим Сталиным. Недавно в Москве начали открывать архив вождя и в нем, в частности, нашли записи Бориса Шумяцкого, тогдашнего киноруководителя. Сталин частенько смотрел не только готовые картины, но и вчерне смонтированный материал. Так было и со «Щорсом». Из конспектов Шумяцкого (он записывал замечания лучшего друга всех кинематографистов) становится понятным, что это не Довженко дважды браковал исполнителя главной роли и останавливал съемки, как считалось до недавних пор. Таки да, Сталин был настоящим продюсером, не только высказывая и формулируя замысел фильма, но и влезая в сам процесс работы над ним.

Я спускаюсь вниз и покидаю музей. Иду территорией студии, сопровождаемый десятком диких собак. Людей не видно. Подхожу к дому, где некогда жили многие нынешние знаменитости. Он имел одно большое достоинство — на первом этаже размещалась столовая и всегда можно было перекусить ее запахами. По крайней мере, так утверждает режиссер Владимир Наумов (вместе с А.Аловым снял в Киеве «Тревожную молодость» и «Павла Корчагина»), которого я видел пару недель тому в Москве. Жили тут легендарный Борис Барнет (у нас он сделал «Подвиг разведчика» и «Щедрое лето») и не менее классический Марк Донской (его киевские фильмы «Радуга» и «Дорогой ценой» оказали большое влияние на мировой кинематограф) с супругой и кроликом Хаимом… Этот дом можно было бы превратить в музей украинского кино, благо он находится на меже, и вход в него возможен с улицы. Однако после пожара несколько лет назад дом кому-то продали (кому? хорошо бы знать) и он стоит под замком. Я был внутри, художник Виталий Лазарев как-то устроил мне подробную экскурсию. А недавно он погиб, сбитый машиной.

Не погибла ли сама студия? Пытаюсь найти хоть одну съемочную площадку, но нет: на всех павильонах висят огромные амбарные замки. Еще раз вспоминаю мемуары Наумова. Когда-то у большого павильона висел медный колокол. Под ним сидела сухонькая старушка по прозвищу Тишина — она била в тот колокол, предупреждая о начале съемки. Потом она умерла, колокол осиротел. И все же он зазвучал снова. В мартовский день 53-го, во время траурного митинга по дорогому товарищу Сталину. Сергей Параджанов вдруг начал исступленно звонить. Тоже юбилей — минуло ровно пятьдесят. Того колокола давно уже нет, у закрытых ворот стоит огромная телега. Которая никуда не едет. Тишина.

Мороз по коже, дикое ощущение того, что я брежу, что это какой-то глупый, бессмысленный сон. Ведь я помню совсем другие времена. Была, была студия. Именно студия, а не только фабрика, производственные корпуса. Ибо здесь существовала среда творческого общения, в которой варились идеи и замыслы, рождались яркие личности. И настоящие, замечательные фильмы, составившие славу нашего кино (за рубежом его до сих пор нередко отождествляют с российским, но это пройдет). Назовем лишь некоторые: «Земля» Довженко, «Прометей» Ивана Кавалеридзе, «Богдан Хмельницкий» Игоря Савченко, «За двумя зайцами» Виктора Иванова, «Тени забытых предков» Сергея Параджанова, «Вечер на Ивана Купала» Юрия Ильенко, «Каменный крест» Леонида Осыки, «Скуки ради» Артура Войтецкого, «Совесть» Владимира Денисенко, «Комиссары» Николая Мащенко, «В бой идут одни «старики» Леонида Быкова, «Пропавшая грамота» Бориса Ивченко, «Полеты во сне и наяву» Романа Балаяна, «Черная курица…» Виктора Греся, «Грачи» Константина Ершова, «Фучжоу» Михаила Ильенко… А еще картины Виктора и Бориса Ивченко, Алексея Мишурина, Юрия Лысенко, Александра Муратова, Михаила Беликова, Александра Итыгилова, Бориса Савченко, Григория Кохана, Николая Ильинского, Ивана Миколайчука, Вячеслава Криштофовича, Владимира Попкова… Нет, всех не назвать.

Были и есть, правда, иные мнения. Известному партийному бонзе приписывают высказывание о том, что, мол, никакого кина у нас никогда не было и поэтому давайте развивать то, что у нас хорошо получается. Футбол, короче говоря. Бокс там, штангу…

Сейчас наследники того бонзы у власти, поэтому их абсолютному равнодушию к кино удивляться не приходится. Они развивают футбол. Развивают «культуру» хорошо поставленного кулачного боя. В сфере идеологии, политики, которую и воспринимают, как боксерский поединок. Некогда другой человек, современный французский философ, заметил, что это в ХІХ веке идея как движущаяся сила ассоциировалась с физической силой, а теперь, мол, это представление упразднено, теперь в ходу понятие ценностной ориентации, охватывающее, в частности, феномен человеческих желаний и устремлений.

Наивный. У нас эти желания понимаются как идея набить кому-то морду, вытеснить с игровой площадки, выдавить капиталы или имущество. Собственно говоря, кино и было в фаворе до тех пор, пока ассоциировалось с той самой силой. Потеряв ее, кинематограф обрек себя на невнимание, граничащее с презрением. Власть относится к кино как к слабаку. Говорят, один из наших «лидеров нации» определяет свое отношение к особям мужеского полу по силе рукопожатия. Так вот у кино нынче это пожатие вялое, интеллигентское. Посылать ему «темник» с конкретной задачей — вещь абсолютно бессмысленная. Или не выполнит вообще, или просто обманет (за примером далеко ходить не нужно — «Молитва за гетмана Мазепу»; режиссер обещал одно, сделал другое, «помолившись» за самого себя).

Ладно, давайте вспомним, как все это начиналось. В 1922 году было создано ВУФКУ, то бишь Всеукраинское фотокиноуправление. Именно оно, во времена пускай и относительной, но все же культурной автономии, выстроило наш кинематограф. В Одессе, Ялте. Из Москвы тогда лишь слегка направляли, в части идеологии. Хозяйствовали же на свой страх и риск. Кстати, начали в 1923-м с того, что закупили в Берлине пакет иноземных фильмов с правом проката на весь СССР. А потом перепродали права Российской Федерации и уже тем окупили коммерческую затею (россияне учли исторический опыт, и месть их страшная — теперь они имеют нас за лохов, закупая пакеты фильмов с правами на территорию всего бывшего СССР).

И так пошло-поехало. Отстроили кинофабрики, закупили новое оборудование, технику, сделали так, чтобы в кино хлынули творческие люди. Украинское кино формировалось, росло на полиэтнической и поликультурной основе, впитывая в себя лучшее, достойнейшее.

В 26-м решили строить новую кинофабрику — в Киеве.
2 марта 1927-го заложили первый кирпич в фундамент, а уже 4 марта 1928-го, то есть ровно 75 лет назад, на экраны Киева вышел первенец фабрики — детский приключенческий фильм «Ванька и Мститель» (пастушонок и его собака совершают ряд героических поступков) Акселя Лундина (из варягов, кстати; родился и вырос в Швеции).

Первым директором Киевской кинофабрики ВУФКУ был легендарный Павло Нечеса. Еще в 22-м его, недавнего революционного моряка, рекрутировали в синематограф, и с тех пор он успел поруководить, и весьма успешно, в Ялте и Одессе. Остались его воспоминания, по-своему замечательные. Самые серьезные проблемы возникали с техникой. К примеру, негативную и позитивную кинопленку проявляли кустарным способом, наматывая на деревянную раму. Решили купить проявочную машину из-за «бугра». Привезли десять больших ящиков деталей, с которыми не знали что делать. Пока не нашлись умельцы, смонтировавшие, по найденной схеме, машину. Когда приехали иноземные специалисты они, если верить преданию, ахнули: все увеличилось, в том числе и мощность — она выросла вдвое. В те годы это было поветрием — увлекались техникой, особенно операторы, которые вечно совершенствовали съемочную аппаратуру.

Потом освоили звук — впервые в «Симфонии Донбасса» будущего классика мирового кино Дзиги Вертова, а в 30-е и цвет — в «Сорочинской ярмарке» Николая Экка и «Майской ночи» Николая Садковича, которые снял Николай Кульчицкий. Первый же фильм Довженко в Киеве, «Земля», принес ему настоящий успех — доныне картина считается самой высокой классикой мирового кино. Политическое руководство страны, правда, ее не приняло — это был первый, но далеко не последний, сигнал бедствия. В середине 30-х Довженко (судя по некоторым фактам, при активном участии его жены Юлии Солнцевой) удалось наладить романические отношения с властью, завершившиеся «разводом» в конце войны, когда сценарий «Украина в огне» был квалифицирован как национализм, вкупе с другими «измами». Уже после смерти Сталина Довженко не пускали на киностудию. В дневнике режиссера остались строчки про «товстошкірого мерзотника, директора Київської кіностудії, якому б не директором студії, а начальником тюрми, чи, мо’, концтабору якраз би личило урядувати». И далее: «До Києва, очевидно, мені вже не вернутись». Это запись от 7 ноября 1956 года. Через 18 дней Довженко умер, еще через четыре месяца его имя присвоили киностудии. О времена, о нравы… Неужели правда, что кто-то собирается теперь пристегнуть его к сонму кровавых злодеев и повергнуть наземь вместе с обветшавшей студией? Или это страхи людей, готовых поверить любой молве, объясняющей нынешние ужасы?

Возвращаюсь в музей. На первом этаже меня встречают молчаливые лики ушедших. Мне видится в них укор. Да, я тоже виноват в происшедшем, в происходящем. И поэтому мысленно обращаюсь к каждому. Простите меня, Татьяна Тимофеевна Деревянко, я пока не сумел сдвинуть с мертвой точки музейное дело. Простите, Леонид Федорович Быков, — за студию, из которой уходит жизнь. Простите, Виктор Михайлович Иванов, вы правы, дела наши совсем не смешные. Не смотрите на меня так, Иван Васильевич Миколайчук, хоть Вы войдите в мое положение, не судите так строго…

И тут раздается грохот внизу. Я вздрагиваю: там, в подвале, воздвигают туалет. Дело в общем хорошее и нужное. И ведь это, кажется, единственная нынче кинематографическая стройка на студии. Хотя к юбилею не успели сделать и этого.