Вечерний звон

Во Львове, в Национальном театре имени Марии Заньковецкой, в этом году вышел спектакль "Перед заходом солнца" по одной из лучших классических пьес ХХ века авторства Герхарда Гауптмана. В главной роли - Богдан Козак.

Этот спектакль довелось увидеть дважды, с небольшой временной дистанцией. Сначала в Киеве, во время гастролей заньковчан на сцене Национального театра им. И.Франко. Совсем недавно - на львовской сцене, а, как известно, дома даже стены актерам помогают. В киевские впечатления закралась раздвоенность: большая гауптмановская история вроде бы только-только нащупывала для себя новую большую чужую территорию, но обжиться на ней как следует еще не успела. И по этой причине в спектакле возникал "эффект" каких-то сквозняков и пролежней, напрасных пауз и необязательной дисгармонии.

Возникла мысль, что немецкий костюм надели не на тот манекен, и оба мучаются, сопротивляются друг другу. Хотя главной актерской партии все эти частности не касались.

И вот - Львов.

Театр им. М.Заньковецкой, полагаю, не только для меня, но и для многих, безо всякой двусмысленности символизирует любопытную машину времени. Эдакий чудодейственный агрегат, который мигом перенесет тебя в один театральный вечер, скажем, из 2018-го - в 1968-й. Кстати, не самый плохой год для театральных поисков в Украине, поскольку тогда к большому горизонту уже приближались исполинские театральные фигуры С.Данченко, Б.Ступки, Ф.Стригуна, многих других наших гениев.

Так вот, некоторые репертуарные особенности замечательного театра в его нынешнем художественном состоянии то и дело воскрешают в памяти одну забавную историю, которую уж и не помню откуда выудил - то ли из Интернета, то ли из газеты. Будто бы в Европе некая хозяйка дома закрыла намертво на ключ свою благоустроенную квартиру - еще в 1939-м. А потом эти же ее хоромы "взломали" - в 2009-м. 70 лет спустя! И, о Боги, в квартире почти ничего не изменилось: все как новенькое, все как прежде. Только пыль наслоилась да моль улетела в иные миры.

Театр имени Марии Заньковецкой

Такое самосохранение традиционных культурных театральных ценностей в большой, многонаселенной, очень даже комфортабельной "квартире" им. М. Заньковецкой, с одной стороны, имеет по теперешним временам (временам постдраматических идеологов и экспериментаторов-сканировщиков) даже некую эстетическую художественную ценность. В конце концов, консерватизм - не главное из зол в мировой культуре.

С другой стороны, даже на примере теперешней премьеры ("Перед заходом солнца") постоянно и напряженно вдыхаешь, а потом выдыхаешь, предвкушая и ожидая некие иные ритмы, рифмы, даже рифы нашей теперешней современности - в преломлении на старую, но вовсе не ветхую пьесу.

Очень люблю эту пьесу. Считаю ее в наших отечественных театральных мирах даже недооцененной. Этот гауптмановский текст 1931-го - всегда беспроигрышная ставка на большого актера в вечерний период его творческой судьбы. Это же и своевременный материал, в котором действительно отражаются и наши сегодняшние конфликты - личности и социума, характера и нравов, времени и безвременья.

Пьеса Гауптмана, как известно, предчувствовала, а может и предвосхищала, последующие темные времена коричневого радикализма в Германии, дегуманизации Европы, целого мира. Интуит и пророк Гертхарт Гауптман, боготворивший Гете и сам себя частично отразивший в образе своего же Маттиуса Клаузена, был слишком умным человеком, чтобы не понимать, в каком времени он живет и к чему это время может привести, и как это время отразится и на среде, и на будущем.

Кстати, один из выдающихся театроведов ХХ века (помню его тексты с детских лет) Борис Зингерман как раз и акцентировал внимание в этой пьесе - на проблеме среды, которая фатально влияет на судьбу центрального героя, на судьбы страны и мира.

Естественно, никаких таких явственных режиссерских "рифм" с днем нынешним - на основе текста - во львовском спектакле нет. И, может быть, они даже и не предполагались нашим режиссером-классиком Аллой Бабенко.

Должно быть, Алла Григорьевна думала: да пускай уж себе конструируют любые параллели или меридианы на тему тоталитаризма - те, кто порезвее, помоложе, попостмодернее, а я, дескать, расскажу вам, ребята, иное - чисто семейную историю, тоном и манерой более напоминающую английскую семейную сагу, нежели жестковатый и язвительный немецкий сюжет.

Именно в таких английских семейных тонах и протекает на заньковчанской сцене история тайного немецкого советника Маттиуса Клаузена (Богдан Козак) и его детей - Беттины, Оттилии, Эгмонта, Вольфганга, а также юной возлюбленной достопочтенного мужа - красавицы Инкен Петерс. Девушки, в которую тайный советник в свои 70 лет влюбился не без памяти, а как-то совершенно осознанно, вроде бы по заветам мудрого Гете. Но, как известно, даже эта его интимная и философская предусмотрительность вовсе не спасла солнце любви от неминуемого заката.

Да, этот спектакль Аллы Бабенко открыт, как душа нараспашку, для любого лихого и даже аргументированного наскока со стороны "прогрессивного" крыла актуальной критики.

Но поскольку я критик "старорежимный", любящий не только актуальные вызовы, но и ценности вечные, деликатно констатирую следующее.

Действительно, в спектакле недостаточно интересных сценических решений, заметен демонстративный лимит ярких деталей, которые раскрашивают и обогащают жизнь постановки. Здесь недостаточно и всегда желаемого в подобных драматургических случаях сценического напряжения, поскольку пьесу Гауптмана можно ведь рассматривать не только как семейную драму, но и как высокую трагедию. И некоторые этим занимались прежде, не без успеха.

Художник Александр Оверчук, разумно осознавая "высоту" драматургической планки Г.Гауптмана, ассоциативно намекает, что даже дом главного героя издали чем-то напоминает храм, устремившийся ввысь. Поскольку и герой, Маттиас Клаузен, - личность возвышенная, духовная, устремленная к идеалам философским и филологическим.

Он вообще - ходячая энциклопедия и неутомимый ритор. Кажется, тексты этому человеку писал не столько Гауптман, сколько сам тайный советник Гете: нечто прочное и вечное роднит эту тройку.

В таком вот доме-храме, с непременной библиотекой, с картинами-глобусами, и протекает семейная жизнь добропорядочных бюргеров, ответственно и даже от всей души разыгранная хорошим составом Национального театра им. М.Заньковецкой.

Дома, на их родной сцене, да еще и при переполненном зале (этот спектакль вдруг оказался во Львове аншлаговым хитом!) каждый из актеров, уж кто как может, отдает гауптмановской классической истории и часть своего прежнего сценического опыта, и свое теперешнее творческое волнение. Это игра в классику, когда роли-то выписаны ого-го как лихо. Это также игра в классику, когда они, заньковчане, еще помнят, какой она для них была - перед заходом солнца.

Евгений Кравс

В то же время в семействе Клаузена, каким его представляют актеры-заньковчане, нет явных лидеров и протагонистов, вся эта семья с друзьями вместе видится мне на сцене добротным сводным хором и довольно-таки слаженным ансамблем, задача которого - играть не только в классику, а играть - среду. Именно такую среду, без лиц с необщим выражением. Эти люди среды - в спектакле Бабенко - творят заведомое зло, может быть, даже не совсем осознанно, безо всякой явной вражды по отношению к папаше Маттиасу. Просто так устроен их мир, просто бизнес есть бизнес, попросту в жизни, по их (и по нашему) пониманию, есть правила, которые нарушать не следует, ибо отступничество от неких базовых рациональных (немецких) основ может привести к "гибели богов". Тех "богов", какими их для себя придумала эта среда.

В то же время эта постановка, умышленно или непроизвольно, как раз и предлагает один очень важный мотив - гибели Бога. Но только одного-единственного, каким и является в этом спектакле Маттиус Клаузен, сыгранный Богданом Козаком.

В этой роли, может быть, как в никакой иной, замечательный актер встречается едва ли не со своим драматургическим "альтер-эго". Оба очень умны, оба социально и творчески активны. Каждый из них верует в то, что солнце разума никогда не застят злые тучи безумия, а также облака клеветы или кликушества.

В роли, сыгранной Козаком, очень важна интеллектуальная подстежка. Сам этот актер - интеллектуал и умник. И вот за его Маттиусом Клаузеном сразу и возникает целый пласт былой европейской культуры, с ее активной борьбой за призрачные идеалы, за гуманистические ценности.

Скажем, у Гауптмана довольно четко очерчен конфликт человеческого интеллектуального света (который несет миру Клаузен) и бессовестной тьмы, воплощенной в его семейке, а значит - в целом обществе.

И, может быть, впервые я глубже задумался на основе этой пьесы над профилем деятельности Клаузена - тайный советник, - поскольку Богдан Козак не может сыграть человека без тайны, без его прошлого. В разных его героях и в этом, в первую очередь, есть не только внешняя осанка, красивый облик, но и глубоко припрятанный "человечек внутри", отвечающий за семейные секреты и скелеты в шкафах. И, собственно, тайный советник - посвященность человека в большие знания, нежели те, которыми владеют иные, простые смертные.

И вот когда герой Козака, потрясенный подлостью детей, направляется к портрету умершей жены, а затем, схватив в руки холодное оружие, начинает им терзать детскую игрушку (как куклу вуду), сразу и понимаешь, что не все в прошлой жизни этого человека было столь сладко и благостно. И благодаря актеру, его трактовке образа Клаузена, сразу и вздрагивают воспоминания о натуралисте-Гауптмане, который трагедии многих своих героев объяснял исключительно прошлым, кровными узами, наследственными проблемами.

То и дело в немецком доме-храме появляется глупая кукла в человеческий рост. Она преследует героя и его домочадцев. Что-то поет или странно кривляется. Актуальные критики, возможно, увидят в этой кукле - детские грезы возлюбленной Инкен, а я, "старорежимный", вижу в этой кукле от Аллы Бабенко - тень прошлого, за которой прячется загадочная жена Маттиаса Клаузена. Женщина, родившая ему, можно сказать, святому человеку, совершенно не тех, на кого он рассчитывал и на кого строил планы. Наследственность, так сказать.

Видно и понятно, что роль Клаузена тщательно разобрана и выверена главным актером спектакля - Богданом Козаком. В роли есть и крупный план, который сразу же и задает необходимое состояние спектаклю. В этой же роли есть необходимые нюансы, которые передают и нервность, и пафос этого уже немолодого человека.

Маттиас Клаузен, каким его играет Козак, - человек, избежавший признаков распада, физического и интеллектуального. Он очень активен, голос его уверен. Свой возраст он прячет за деятельным вторжением в текущую жизнь - будь то праздник, будь то проблема.

Совершенно по Гауптману Богдан Козак отражает в этом же спектакле и идею эдакой "ненапрасной старости" - а этой идеей был одержим сам драматург. Мол, нет никакой проблемы в возрасте, если дух твой неугомонен, если жизнь кажется не итогом, а лишь продолжением наслаждений и познаний. Как говаривал уже цитируемый здесь Б.Зингерман, "старость у Гауптмана всегда сильнее молодости, потому что человек должен жить долго, лишь укрепляя свои телесные и душевные силы".

Сюжет с юной Инкен Петерс (я видел в разных спектаклях двух разных актрис, но от перестановки слагаемых сумма не менялась, обе по-своему интересны) - в трактовке Б.Козака - естественно, не столько последняя страсть пожилого человека к юной деве, сколько очередной этап познания многоопытного мудреца, тайного советника, который может что-то ценное посоветовать даже Господу Богу.

Эта или иная Инкен - для подобных мудрых мужчин - часто лишь фрагмент ими же смоделированной системы, часто их не обнаженная эмоция, а исключительно довлеющий разум, который предполагает и физическое обновление посредством встречи с прекрасным, и философское переосмысление прежнего опыта. И если вычленять ключевой конфликт в спектакле, то вряд ли это конфликт света и тьмы (отец и семейство), добра и зла (любовь и деньги), страсти и подлости - здесь я все прочитал иначе. Здесь конфликт ума и пошлости. Умный Маттиас Клаузен, казалось бы, все предвидевший и все просчитавший в своей жизни и в жизни других, вдруг сталкивается с обычной жизненной пошлостью, воплощенной в его же семействе. И такое столкновение, для него, философа-умника, - страшнее трагедии Лира. Шекспировский старец, по некоторым режиссерским версиям, хотя бы был маразматиком, этот же, Клаузен, - ясный ум и немецкий расчет и всегдашний вид за горизонт.

Евгений Кравс

Умная лодка разбилась о пошлость.

Жизнь дала трещину ровно в том месте, которое ему казалось совершенно безопасным.

Надо видеть минуты отчаяния, прожитые на сцене Козаком, когда его герой не кричит и не буйствует, а искренне изумляется - человеческой глупости, пошлости и неблагодарности. То, что в итоге и приведет его же к самоубийству. С родными пошляками жить невозможно. А с любимой девушкой невозможно выглядеть побежденным, сломленным. Причем поверженным не античными богами (о которых он все знает наизусть), а вот этими - маленькими, хищными, обычными родственниками, заполонившими его дом и повредившими его разум.

Трагедия сильного человека интересна тогда, когда он противостоит равнозначной силе.

Трагедия умного человека ужасней тогда, когда его сбивают с ног - не аристотели, а мелкие пошляки.

В моменты своего непредвиденного поражения и непрогнозируемого падения, голос Клаузена-Козака звучит особо тревожно, особо надрывно. Этот его голос - как треснутый обессиленный и уже утопающий колокол. Голос мудрого человека, понимающего, что солнце жизни заходит только тогда, когда из жизни уходит разум.

Маттиас Клаузен - большая роль большого актера - вечерний звон вечного колокола, мелодия которого чем-то напоминает молитву.