Василь Мазур: «ДЛЯ МЕНЯ НЕТ НИЧЕГО ВТОРОСТЕПЕННОГО...»

Почти в каждом спектакле Национального театра им. И.Франко мы видим этого оригинального, запоминающегося актера. Порой возникает вопрос: ну почему он играет роль второго плана, ведь играет здорово, мог бы играть главного героя...

- Вы считаетесь лучшим исполнителем ролей так называемого второго плана. В связи с этим, как вы относитесь к расхожему мнению: «Нет маленьких ролей. Есть маленькие актеры»?

- Это уже специалисты-театроведы определили премии такие - первый план, второй план. Я над этим не задумываюсь. Для меня нет ничего второго, ничего второстепенного. В театре им. И. Франко не все сразу у меня сложилось. И я по-своему переживал это: года-то ведь уходили... Это был третий театр, в который я пришел. Мысли уже какие-то закрадывались... Что-то должно было происходить, а ничего вроде бы не происходило. Но я в себе сохранил где-то внутренне, глубоко способность быть готовым всегда к любой работе. Несмотря ни на что. Вот, например, у режиссера В.Оглоблина в спектакле «Благочестивая Марта» я играл слугу, выходил в начале и должен был весь спектакль сидеть, потому что он мне сказал: «Ты у меня будешь быка разделывать» (там по ходу действия бык был на сцене - прыгали ребята из балета). И я подумал: «О, обрастает роль! Значит, будем еще и быка разделывать». Ждал, ждал, а оказалось, что это был просто поклон, но поклон действенный, все было красиво продумано. И я там действительно участвовал... Но вот Оглоблин назначил на каждую роль по два исполнителя, а обо мне сказал: «Нет, только он будет играть!». И это для меня было важно - признание того, что я сделал. И я считаю, что этого никто не мог бы повторить так, как я.

Всем известна расхожая фраза: «Нет маленьких ролей». Да есть маленькие роли. Как не говорят, но они-то есть. И одновременно это есть работа. Вот сейчас все говорят о введении в театре контрактной системы. А что такое контракт? Контракт - есть отношение к работе. Я должен делать ее качественно. И тогда - есть же в мировой практике такие вещи: я хочу именно этого актера. Он будет стоить очень дорого, но я хочу именно его, пусть даже на самый маленький эпизод.

- Как складывалась ваша творческая судьба?

- Очень контрастно. Есть такой модный вопрос деятелям искусства: «Вы счастливы?» И все говорят: «Да, я счастлив!» Я как-то как бы для себя подумал, а в чем это счастье? Это когда ты не жалеешь, что избрал именно эту профессию. Надо ведь трудиться, чтобы жить. И - хто на що вчився... Я никогда не жалел. Никогда. И надеюсь, никогда не пожалею. Но ведь всякое было. Когда поступал в институт, мне «четверку» поставили по мастерству, а потом одни «пятерки». Много работал по программе, и помимо программы. И когда начинается распределение, то меня в наказание из-за одного спектакля, как я потом узнал, - в самый первый театр снизу (Нежинский передвижной). Вот тебе и удар. Оттуда я уехал в Белоруссию, в Могилев. И вот проблема с русским языком. Сейчас пойдет юмор. Я же до четвертого курса почти не разговаривал на русском языке, учился на украинском курсе у Дмитра Васильевича Франько. А тут надо разговаривать. И я сознательно начал себя ломать, перестраивать речь, мышление. Но все равно были «залипухи». В спектакле «За все хорошее - смерть» по Р.Ибрагимбекову на сцене шло параллельное действие: сначала на нашей половине, потом на немецкой. И во время нашего действия, на другой стороне сцены лежали «мертвые» немцы - ребята-актеры. Потом они оживали. Я там Маратика играл. Меня только-что побили. И Камочка, персонаж такой был, говорит: «Ой, Маратик, тебе больно. Сейчас я тебе водички принесу... Пей, Маратик, пей!». А я лежу побитый, расслабленный, лицо на зал и говорю: «Камочка, я пю, пю,а вода горкая на укус». В ответ - смех «мертвых» немцев...

Оттуда я опять приехал в Киев. Прошел по конкурсу в ТЮЗ. Потом, тоже по конкурсу, в театр им. И.Франко. Пробовалось много людей, взяли меня одного. Я это очень ценю.

Приятно было, что и на радио я потихонечку что-то работал. В кино тоже интересные моменты были. Но самое главное - есть мой театр. У меня друг есть, Альберт Вербец, мы познакомились в Могилеве. Он драматург и актер. Есть у него какое-то чутье. Он мне говорил: «Ты начнешь активно работать во второй половине жизни». Не знаю, настала ли уже вторая половина, но будем считать, что лед тронулся...

- Это очевидно. Три раза вы выдвигались номинантом на «Киевскую пектораль» за лучшую мужскую роль второго плана и два раза это увенчалось успехом - вы стали лауреатом. Расскажите об этих ролях.

- Роль Кума в «Ста тысячах» И.К.Карпенко-Карого. Я не был назначен на эту роль. Когда я пришел, пьеса уже месяц репетировалась. И мне удалось повернуть эту работу в «кайф» для себя. Как-то сложилось у нас с Богданом Бенюком партнерство, понимание, а это очень важно. Когда мы приехали во Львов, привезли «Сто тысяч», все актеры театра имени М.Заньковецкой стояли за кулисами - смотрели. А потом говорили: «Ребята, что вы делаете? Вы себя не щадите. Вы себя тратите. Зачем?» Но оно уже в удовольствие идет, потому и тратишь себя. Нельзя не тратить.

Или же вот «пекторальный» Ступай-Ступаненко («Патетическая соната» М.Кулиша). Тоже долго не репетировал. А потом случилось одно событие... Я считаю, мне очень повезло, я осмелился сказать, что вот можно ли я буду называть Богдана Сильвестровича Ступку учителем. Как-то вот настроение было такое, когда ничего не планируешь, а оно вдруг происходит. Там на сцене репетиция ждет, а мы вдвоем сели, пошел разговор, - и он плакал, и я плакал, это было творческое какое-то наслаждение. И после этого я начал работать. И получил огромное удовольствие от этого образа, от того, как он выписан и как я его понимал... Я выходил к началу спектакля и стоял за кулисами. Я тоже работал весь спектакль. Роль возрастная, но я обходился без грима (может, потому, что в институте не ходил на лекции по гриму). Мне ближе внутреннее построение образа. Не рацио, а эмоцио...

- Ну и наконец «Сны по «Кобзарю», спектакль, уславленный пятью «пекторалями» за 1955 г..

- Репетиционный процесс был очень интересный, потому что было новое отношение, новый подход к Шевченко. Не оригинальный, а именно новый. Козьменко-Делинде принес такое открытие Шевченко, какое мы подозревали и чувствовали, но не смели к себе приблизить. А ведь Шевченко человек. Живой человек, который много пережил, перемучился, перестрадал. Прожил жизнь. Мы его не заземлили, но мы его открыли, как человека. Не поклонение портрету - идолу в рушниках. Он висит на стене, поэтому я его шаную. Я шаную потому, что я понимаю.

- С кем вы дружите в театре?

- С Богданом Бенюком, Толей Хостикоевым. Мы не просто друзья, мы однодумцы. А когда есть в деле однодумцы, это очень хорошо.

- За кулисами друг над другом не шутите?

- Шутим. А чего ж... А вообще сейчас у нас в театре хорошая труппа. И аура в труппе хорошая. Это тоже не сразу пришло, чтобы чувствовать себя в театре «в своей тарелке». Было и недоверие, подозрения. Но пришло к хорошему.

- Какие у вас новые работы?

- «Мерлин» последняя работа. И пока все. Завтра вот на радио иду - «Від суботи до суботи»... Мне приятно было, когда газета «Теленеделя» вспомнила меня в связи с этой передачей.

- Вы довольны тем, как сложилась ваша творческая судьба?

- Как сложилась, доволен. А как будет складываться, конечно, не могу сказать. Я всегда жду. Все решает судьба. Хорошая судьба - везение. Это «на театре» очень важно. И труд. Ты не идешь делать лишь бы как, и вдруг что-то супер выходит. Нет. Замахиваться надо по большому счету. И пахать. А уж что из этого получится - судить другим.

- А есть какое-то жизненное кредо?

- В определенное время родилась у меня какая-то наивная, может быть, штука - цель понять, осознать себя. Свой путь. Крутился я, крутился, и определил для себя все очень просто, что это есть Добро. Понятие большое, емкое. И я стараюсь его как-то любить. Все преходяще. Плохое отсеивается, когда есть крепкие стержни. А стержни эти - духовность, культура. Жестокий век за окном - все доброе слабеет, оно шаткое, но все равно это есть основа человеческого бытия.

Это то святое, что определяет на земле Человека.